НАУМ ВАЙМАН

                           

О СВОБОДЕ НЕБЫВАЛОЙ

                                                 

                                                           ЭССЕ

 

      Гоняясь на литературных лугах за бабочкой "Мандельштам", я наткнулся на "Переписку из двух углов" между Вячеславом Ивановым и Михаилом Гершензоном и, перечитав этот текст, вдруг увидел за абстрактным спором о культуре вполне конкретные и абсолютно разные истоки бытия…  

      Вяч. Иванов неизменно, и даже пафосно, предан концепции древа жизни, ее корней и семян, с их естественной чередой смертей и воскрешений, концепции жизни, движимой более высоким, чем судьба отдельного существа, бытийственным принципом, назови его хоть Богом, хоть жизненным порывом.

Я – семя… Бог меня воскресит, потому что Он со мною. Я знаю его в себе, как темное рождающее лоно, … как живой бытийственный принцип, более содержательный, чем я, и потому содержащий, в ряду других моих сил и признаков, и признак личного сознания, мне присущий. Из Него я возник и во мне Он пребывает. …. Бог не только создал меня; но и создает непрерывно, и еще создаст.

И человеческая культура для него – явление жизни, ее продолжение и развитие (ветви и листья дерева).

Есть внутреннему опыту словесное знаменование, и он /человек, Н.В./ ищет его, и без него тоскует, ибо от избытка сердца глаголят уста…

Вяч. Иванов – адепт преемственности культуры:

я благочестиво воскуряю свой фимиам на алтаре Памяти, матери Муз, славлю ее, как "бессмертия залог, венец сознанья", и уверен, что ни один шаг по лестнице духовного восхождения невозможен без шага вниз, по ступеням, ведущим в ее подземные сокровища: чем выше ветви, тем глубже корни.

Речь не о тяготах культурного наследия, которые так удручают Гершензона, а о свободном, "живом" проявлении духа, иными словами – о творчестве. Дух дышит, где хочет. Жизнь и культура (творчество) для Вяч. Иванова – 

лестница Эроса и иерархия благоговений. И так много вокруг меня вещей и лиц, внушающих мне благоговение, от человека и орудий его, и великого труда его, … до минерала, – что мне сладостно тонуть в этом море… – тонуть в Боге.

Вячеслав Иванов рассуждает, как человек укорененный в земле и культуре. У Гершензона пафос направлен в противоположную сторону: накопленная культура есть тягость, обуза, и от нее необходимо избавиться.

…мне тягостны, как досадное бремя, как слишком тяжелая, слишком душная одежда, все умственные достояния человечества, все накопленное веками и закрепленное богатство постижений, знаний и ценностей. Это чувство давно мутило мне душу подчас, но ненадолго, а теперь оно стало во мне постоянным. Мне кажется: какое бы счастье кинуться в Лету, чтобы бесследно смылась с души память обо всех религиях и философских системах, обо всех знаниях, искусствах, поэзии, и выйти на берег нагим, как первый человек, нагим, легким и радостным, и вольно выпрямить и поднять к небу обнаженные руки…

Но этот бунт Гершензона против культуры подкреплен не аргументами, а банальными метафорами: "смыть с души", "выйти на берег нагим" и т.п. Такое впечатление, что дело не в "культуре". И действительно, сквозь этот постопорожний пафос пробивается иногда нечто подлинное: невесть откуда взявшееся простое чувство голода и боли…

Иной, неподкупный судья, возвысил во мне свой голос. Устал ли я нести непосильное бремя, или из-под спуда знаний и навыков просиял мой первозданный дух, — мне изнутри сказалось и прочно стало во мне простое чувство, такое же неоспоримое, как чувство голода или боли.

И Вяч. Иванов тут же улавливает, что проблема оппонента в сущности психологическая, и пытается объяснить это бунтарство разными "обстоятельствами", даже приписывает Гершензону сочувствие революции. Но Гершензон опровергает все предположения Иванова, включая сочувствие революции, и из одного письма в другое продолжает настаивает на своем праве свергнуть иго культуры, считая ее культурой принуждения, … исказившей наш дух. Ему не нужно ее достижений:

В любви и страдании мне их не надо, не ими я в роковых ошибках и нечаянных достижениях медленно постигаю мое назначение, и в смертный час я, конечно, не вспомню о них. Но, как мусор, они засоряют мой ум, они тут во всякий миг моей жизни и пыльной завесой стоят между мною и моей радостью, моей болью, каждым моим помыслом.

Неужели мыслитель не отдает себе отчета в собственных чувствах? Но этого не может быть:

Я не сужу культуры, я только свидетельствую: мне душно в ней.

Он ясно осознает, что дело не в мыслях, а в помыслах, не в уме, а в грезах. И эти грезы свои о первозданном духе он никому не отдаст!

Соседушка, мой свет, напрасно маните вы меня ласковыми увещаниями покинуть мой угол и перебраться в ваш…

Или он боится своих грез? Прячется от них в "метафизику"? Но постепенно, под напором аргументов, Гершензон вынужден отказаться от пошловатой трескотни про "зеленые луга", "свежий ветер" и "кристальную воду" новой культуры, и как бы издалека, через метафоры, позволяет себе приоткрыть завесу перед истинной своей думой:

сам  я, конечно, не войду в обетованную землю, но мое чувство – как гора Нево, с которой Моисей ее видел.

Эти библейские аллюзии, ох, не случайны, и Иванов тут же догадывается о подлинных переживаниях Гершензона:

В ваших словах столько отчаяния, а между строк, во внутреннем тоносе и ритме слов, как и свойственной вам жизненности действия, столько молодой бодрости, столько жажды испытать еще неизведанное… Может быть, последнее из Фаустовых обольщений должно было бы стать для вас первым: каналы, и Новый свет, и иллюзия свободной земли для освобожденного народа.

Откликаясь на них, он и сам становится более откровенным:

«Добрый путь в землю обетованную» — хочется крикнуть вам вслед, ибо вы сами об ней упоминаете и грезится вам, конечно, она, — ее гроздия и смоковницы («каждый сядет под своей смоковницей», как сказано в Библии), … хотя бы с горы Нево ее завидеть... И не отдадите вы своей кочевой непоседливости и палящей жажды своей по студеной воде — древней жажды сороколетнего странствия в пустыне — за мясные котлы Египта, и его храмы, пирамиды и мумии, и всю мудрость, и все посвящения египетские. Вы вкусили от этой мудрости, от этих посвящений, как Моисей, и хотели бы все забыть; ненавистен вам Египет, — опротивела мумийная «культура», с ее неутоляющей Вашей жажды мудростью.

А коли так, то и неча наш египетский огород портить. Нет, Иванов далек от кровавого навета, но кое-какие обвинения, и весьма существенные,  предъявляет:

Что до вас, — студеной воды жаждете вы, а не горячей крови; ведь Вы только странник в пустыне, но отнюдь не хищник; и в самом Египте не разрушитель вовсе, а разве лишь, — перед инквизиционным судом жрецов, — сеятель подозрения, сомнения, разложения…(выделено мной – Н.В.)

Тут уж пошел не разговор ученых мужей, а рубка: чей бог старше, и Гершензон за словом в карман не лезет:

Я говорю Перуну: ты деревянный идол, не Бог; Бога я ощущаю незримым и вездесущим; вы же стараетесь уверить меня, что этот истукан — символ моего же Божества… но его вид так страшен и противен моему чувству, что я не могу совладать с собою. Я помню все жертвы, которые мы ему приносили, и думаю о тех, которые мне изо дня в день придется еще приносить ему по указанию его жрецов, — тяжелые, кровавые жертвы! Нет, нет! Это не Бог!

"Перун" здесь – конечно, метафора, "Перун" – идол современной культуры, в том числе и русской, уже приведшей к революции, но метафора характерная, отрицательная: ты деревянный идол, не Бог. Гершензон жаждет обрести своего Бога, как Моисей, хочет выйти из языческого Египта!

      Иванов, конечно, злится, прорываются какие-то неуместные выкрики: Мы же, русские…;  я на половину — сын земли русской… И обвинения становятся все беспощадней:

Опрощение — измена, забвение, бегство, реакция трусливая и усталая.

В итоге – развод:

У нас двоих нет общего культа.

      Тема почти обнажилась, и в последнем письме тайные думы и переживания Гершензона прорываются, наконец, как гнойник.

Я живу странно, двойственной жизнью. С детства приобщенный к европейской культуре, я глубоко впитал в себя ее дух и не только совершенно освоился с нею, но и люблю искренно многое в ней, – люблю ее чистоплотность и удобство, люблю науку, искусства, поэзию, Пушкина. Я как свой вращаюсь в культурной семье, оживленно беседую с друзьями и встречными на культурные темы… Тут я с вами; у нас общий культ духовного служения на культурном торжище, общие навыки и общий язык. Такова моя дневная жизнь. Но в глубине сознания я живу иначе. Уже много лет настойчиво и неумолчно звучит мне оттуда тайный голос: не то, не то! Какая-то другая воля во мне с тоскою отвращается от культуры, от всего, что делается и говорится вокруг. Ей скучно и не нужно все это, как борьба призраков, мятущихся в пустоте; она знает иной мир, предвидит иную жизнь, каких еще нет на земле, но которые станут и не могут не стать, потому что только в них осуществится подлинная реальность; и этот голос я сознаю голосом моего подлинного "я". Я живу, подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами, и сам их люблю, ревностно тружусь для их блага, болею их болью и радуюсь их радостью, но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре ее женщин. Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине. Минутами я так страстно тоскую о ней! … Но как тот пришлец на чужбине подчас в окраске заката или в запахе цветка с умилением узнает свою родину, так я уже здесь ощущаю красоту и прохладу обетованного мира.

Двурушник я, с двойной душой…[1]

И заканчивает он хоть и миролюбиво, но проводя четкую границу:

 Вы, мой друг, – в родном краю; ваше сердце здесь же, где ваш дом, ваше небо – над этой землею. Ваш дух не раздвоен, и эта цельность чарует меня…. И потому я думаю, что в доме Отца нам с вами приуготовлена одна обитель, хотя здесь, на земле мы сидим упрямо каждый в своем углу и спорим из-за культуры.

Сказано: в доме Отца, а не Сына, и не Святаго Духа. То есть приглашает он в свой Дом…

      Ведь Гершензон, в отличие от Мандельштама, так и не крестился, ни ради поступления в Московский Университет, ни ради брака с крещеной Марией Гольденвейзер, который из-за этого долгие годы оставался гражданским.

      Удивившись собственным выводам о "латентном сионизме" Гершензона, я стал искать подтверждение или опровержение своих догадок, и в четырехтомнике его сочинений (Университетская книга – Мосты культуры, Москва, 2000) нашел статью "Судьбы еврейского народа", опубликованную в Берлине, в журнале "Эпоха", в 1922 году, довольно близко по времени к публикации "Переписки из двух углов". Прочитав введение, я понял, что не ошибся.

Если я все же решаюсь высказать свою мысль, то смелость эту я почерпаю в моем уважении к сионизму… Мы – как семья на распутьи; нашему дому грозит погибель: где выход из роковой тесноты?Вы, сионисты, придумали способ спасения, я же усмотрел ошибку в ваших расчетах, грозящую новой бедой; и так как я член той же семьи, то мое возражение не должно оскорбить вас; у нас одна любовь и одна забота.

      Со временем Гершензон все дальше отходит от филологии и истории русской культуры и все больше сосредотачивается на своих метафизических схемах. Вот и в этой статье главное – не резкая критика сионизма, а метафизическая концепция истории еврейского народа, изложенная с поразительным накалом пророческого вдохновения. Суть этой концепции: отречемся от старого мира и станем абсолютно свободными личностями.

Начерчу пунктиром ход его мысли.

Сионизм всецело основан на национализме.

Утверждение вроде бы бесспорное, но стоит отметить, что сионизм возник прежде всего не как проект национального самоутверждения, а как проект спасения гонимого народа, строительства для него убежища, дома, и не случайно под него пытались подогнать различные территории: Уганду, Мадагаскар, Аргентину, Крым и т.д. Он также включал в себя разного рода субпроекты, как, например, строительство на новой земле "общества нового типа", то биш социализма, для евреев и неевреев. Хотя, возможно, евреи таким образом скрывали от самих себя свои низменные националистические порывы…

      Вообще, если рассуждать "строго", национализм – понятие неоднозначное, включающее в себя этнические, культурные и социально-экономический аспекты, но Гершензон предпочитает "метафизический" подход, нация для него – некое таинственное "начало". Но это национальное начало – по мнению Гершензона – … не творит бытия, – творят другие силы (какие – не уточняется). Поэтому:

Не старайтесь быть нацией: вы неизбежно нация, по самой природе вещей.

"Национальное" у Гершензона – подобно "жизненному порыву" Бергсона: это некая мистическая сила, или воля, действующая самостоятельно и ради осуществления внутренне присущих данному национальному организму мистических, или, если угодно, метафизических целей. И эта внутренняя сущность нации нерастворима:

Cиoниcты дyмaют, чтo accимиляция гpoзит гибeлью caмoй cyщнocти eвpeйcтвa. 0, мaлoвepы! Eвpeйcкoe нaчaлo нeиcтpeбимo, нepacтвopимo никaкими peaктивaми. Eвpeйcкий нapoд мoжeт бeз ocтaткa pacпылитьcя в миpe — и я дyмaю, чтo тaк бyдeт,— нo дyx eвpeйcтвa oт этoгo тoлькo oкpeпнeт.

Интересное утверждение, но в него не верят ни сионисты, считающие ассимиляцию гибельной для национального существования, ни ассимилянты, жаждущие раствориться в других народах не для того, чтобы укрепить в себе "дух еврйества"…   

Но по Гершензону выходит, что правы те, кто с микроскопом выискивают в каждом "растворившемся" капли еврейской крови: она для них – носитель ненавистного (или родного) еврейского духа.

      Впрочем, Гершензон вопрос о крови обходит и главным жизненным проявлением "национальности" считает творчество[2]. А как творящая субстанция, нация не нуждается в общности территории, и даже в общности языка. Если нация жива, то она и творит, а если творит, значит жива. Одно связано с другим и одно другое "доказывает". Правда, еврейское национальное творчество в целом незримо. Позвольте, господин ученый, спец по русской культуре, как это "незримо": а создание Талмуда, а богатейшая каббалистическая литература, а философское и поэтическое творчество Маймонида, Шломо Габироля, Иегуды Галеви, и многих, многих других (если говорить только о Рассеянии)?

И потом, если принять, что существование – это творчество, а творчество незримо, то незримо и существование! Может, нас и не было никогда?   

      Но не нужно думать, что мыслитель не в курсе простых фактов истории. У него "просто" свой вектор движения, свой компас: его задача увести еврейский народ подальше от "национализма", поэтому "национальное" еврейское творчество он предпочитает не замечать. Как и нелогичность собственных аргументов. Так, провозглашая существование вне общей территории "высшей формой национального бытия", Гершензон приводит в пример Англию:

Разве Англия, смешавшая воедино три народности, не создала одного из высших человеческих типов и не внесла богатого вклада в мировое дело?

Но разве англичане не территориальная нация? А то, что она образовалась, как и большинство наций, путем объединения разных этнических групп, так что с того? Именно общая территория и язык создали нацию, и Гершензон не отказывает ей в "высшем типе"!

      Не согласен я и с тезисом о безверии сионизма, его необузданном рационализме, и в том, что он – плоть от плоти современного позитивизма.

На мой взгляд, сионизм, как и европейский национализм, которому он подражает (тут я с Гершензоном согласен), скорее романтического, чем позитивистского происхождения. Но разберем все предъявы по порядку, выстроенному самим мыслителем.

Сионизм не вывел своего идеала из философского анализа еврейской истории; он не вынес его также из глубины просвященного сознания, как объективно должное; он соорудил его из трех дурных предпосылок: из ошибочного представления, что судьба народов определяется их собственными сознательными решениями; из произвольного утверждения о ненормальность еврейской судьбы: и из ложного догмата о территориально-государственном объединении наций, как средстве единоспасающем. Все три предпосылки –  от извращенной и грешной европейской идеологии конца 19 столетия. Поэтому я считаю себя вправе сказать, что сионизм – не еврейское учение, а современно европейское, всего более немецкое; он вполне подражателен, результат заразы.

Допустим, что сионизм подражает европейским национальным движениям. Но это не доказательство его ложности. Гершензон отрицает территориально-государственное объединение, как ложный догмат. А в древнем израильском царстве видит только этап объединения нации, необходимый для сохранения единства в будущем рассеянии.

Ho cлoвнo для тогo, чтoбы нapoд cплoтилcя и oкpeп в cвoeй дyxoвнoй cyщнocти, eмy cyждeнo былo вce-тaки cecть и вpeмeннo yкopeнитьcя.

Xyдoжник кaк бы нe мoг cpaзy ocyщecтвить cвoй зaмыceл: oн дoлжeн был пoдгoтoвить cвoй мaтepиaл. Oн caжaeт eвpeйcтвo нa зeмлю, чтoбы oнo пpиpocлo; oн дaeт тoмy бecпoчвeннoмy цвeтeнию нaлитьcя зeмными coкaми и pacцвecти в плoд. Eвpeи в Xaнaaнe — кaк eгиптянe в Eгиптe: oceдлocть, opгaнизoвaнный cтpoй, зaмкнyтocть нaции. Bepa и oбычaй, poждeнныe в cкитaнии, мoщнo paзpacтaютcя в oceдлoм бытy, дocтигaют пoлнoй зpeлocти и oтвepдeвaют. Здecь вce блaгoпpиятcтвyeт coзpeвaнию; кaжeтcя, вce пoмexи ycтpaнeны зaбoтливoй pyкoй. Hyжнo, чтoбы нapoд oплoтнeл и иcпoлнилcя дyxoм cвoим, кaк зpeлый плoд, пoлный ceмян. Kaк быcтpo вoзpacтaeт eвpeйcкoe цapcтвo! Kaк пышнo pacцвeтaeт oнo бoгaтcтвoм, пpoмыcлaми, peлигиeй, кyльтoм, мopaлью, пoэзиeй! Изнaчaльнo cpeди вcex нapoдoв в eвpeйcтвe зapoдилacь идeя eдинoбoжия кaк дyxoвный cтepжeнь нaции, и кoгдa в Coлoмoнoвoм xpaме этa идeя пoлyчилa видимoe вoплoщeниe, нapoд был в oбщeм гoтoв, тoчнo xyдoжник cжимaл пecчинки в гopcти cвoeй и вoт — cлeпил иx в твepдый кoм. Hapoд кpeпкo cпaянный, неpacтвopимый cpeди дpyгиx нapoдoв.

Koгдa в кoнцe 8-гo вeкa пaлo Изpaильcкoe цapcтвo и дecятки тыcяч eвpeeв, yвeдeнныe в плeн, были pacceлeны пo oтдeльным пpoвинциям accиpийcкoгo гocyдapcтвa, oни бeccлeднo иcчeзли cpeди язычникoв, pacтвopилиcь в чyжoй cpeдe, пoтомy что eвpeйcкoe нaчaлo былo cлaбo в кaждoм из ниx: oнo былo eщe недocтaтoчнo cпeцифичным.

Мыслитель все-таки признает: для того чтобы народ oкpeп в cвoeй дyxoвнoй cyщнocти, ему нужно cecть и yкopeнитьcя, хотя бы временно. Признает он и то, что в рассеянии народ подвержен угрозе исчезновения, растворения в чужой среде, как это случилось с ассирийскими пленниками.

      Оспаривая предпосылки сионизма о ненормальности еврейской судьбы, Гершензон при этом обвиняет сионистов в отречении от идеи избранничества (столь милой его сердцу), но сие нелогично, ведь избранничество и есть ненормальность.

Пo нeoбычнocти cвoeгo лицa и cвoeй cyдьбы, eвpeйcтвo дoнынe — apиcтoкpaт мeждy нapoдaми; cиoнизм xoчeт cдeлaть eгo мeщaнинoм, живyщим, кaк вce.

Cиoнизм ecть oтpeчeниe oт идeи избpaнничecтвa и в этoм cмыcлe — измeнa иcтopичecкoмy eвpeйcтвy. Я нe oтдaм избpaнничecтвa зa чeчeвичнyю пoxлeбкy тeppитopиaльнo-гocyдapcтвeннoгo нaциoнaлизмa, пpeждe вceгo пoтoмy, что нe вepю в ee цeлeбнocть, кaк нe вepю вooбщe в cyщecтвoвaниe нapoдныx пaнaцeй. Moй нapoд нecчacтeн, гoним, pacceян: oт этoгo oн вeдь нe xyжe дpyгиx. Haпpoтив, eгo cyдьбa тeм и пpeкpacнa, чтo oнa тaкaя ocoбeннaя; и я cтapaюcь пoнять, кaкoвы имeннo пpизнaки ee ocoбeннocти. (Здесь и далее подчеркнуто мной – Н.В.)

      Что же касается утверждения, что судьба народов не определяется их собственными сознательными решениями, то и с ним я в корне не согласен. Можно, конечно, оспаривать "сознательность" решений людей и народов, но если не они сами определяют свою судьбу, то кто или что? "Воля Божья", или воля жизненного порыва, таинственный "народный инстинкт"? Или, быть может, воля других людей и народов? Гершензон, естественно, – за волю Божью, а я лично – за героическую волю народа и человека, творящего свою судьбу, так мне больше нравится. Спорить тут не о чем, но позиции стоит определить.  

      Национализм для Гершензона плох в принципе. Это движение

Чревато величайшими опасностями и неминуемо приведет к катастрофе, к мировой войне наших дней.

Но поскольку национализм для него, с одной стороны, в природе вещей, а с другой  – ведет к катастрофе, то он выкручивается из этой логической неувязки путем ращепления национального чувства на две части, хорошую ("органическое" национальное чувство, которое и сам Гершензон испытывает) и плохую ("сознательный" национализм).

Национальное чувство есть в природе то же, что чувство личности живой твари: оно благотворно, пока действует органически. … а пропитавшись сознательностью, превращается в эгоизм, так рассудочная мысль, искажает природу национального чувства, возводя его в мнительный, злой и корыстный национализм. Именно так исказилось здоровое национальное чувство в рационалистической Европе нашего времени.

Чем же он, сознательный национализм, опасен?

 Рядом с существенным творчеством народы удручены еще отдельной заботой – об ограждении своей национальности; из элемента сопутствующего во всяком творчестве, национальность сделалась началом самодовлеющим и почти господствующим, была признана особенной ценностью в числе других культурных ценностей. … Так призрак стал реальной силой, самой злой и губительной силой нашего века. Народы приносят ему в жертву подлинные ценности, творят его именем величайшие преступления. Разве не во имя сознательного национализма царская власть душила все малые народности России, Пруссия – познанских поляков, Венгрия – славян? Разве не сознательный национализм превратил балканские государства за последние 10-15 лет в озверелую стаю собак, то грызущихся до полусмерти, то с рычанием зализывающих свои раны? Не этот ли призрак повинен и в мировой войне…?

В пророческом кураже Гершензон становится почти ясновидящим!

Что ж, национализм доказал, что может превратить народы в озверелые стаи. Но разве это всеобщий и неизбежный итог национальных движений? И разве религии добра и социальной справедливости, христианство, или коммунизм, не превращали народы в стаи не менее озверелые? Разве не было религиозных войн? Или их время уже прошло? Война – отец всех вещей, говаривал старик Гераклит. И борьба за национальную независимость – такая же борьба, как и все другие, а у каждой схватки своя логика и своя судьба.

      Однако национализм ("сознательный", конечно) плох для Гершензона еще и тем, а, быть может, прежде всего, тем, что всегда направлен против евреев.

…на протяжении всех веков национализм, поскольку он становился сознательным, оставался злейшим врагом еврейства, а в России – и последние годы в Польше – он был даже главной пружиной еврейского угнетения.

Так может в этом все и дело? Может евреи (вроде Гершензона), обжегшись на молоке, дуют на воду? Не отсюда ли и жуткие последствия Холокоста не только для евреев, но и для Европы, для Западной иудео-христианской цивилизации? Ужаснувшись перед геноцидом евреев, ужаснувшись перед собственным безумием, "цивилизованные" народы повязали самих себя цепями таких международных законов, что оказались бессильны перед нашествием  африканцев и азиатов. Нельзя обижать слабых! Нельзя бить ребенка! Вот "слабый" и плюет тебе в лицо (это в лучшем случае), а ребенок лезет на шею…

      Но вернемся к статье Гершензона. Да, мээстный национализм – враг еврейства, потому что еврей – всегда чужой, а народы, пишет Гершензон:

рядом с существенным творчеством  удручены еще отдельной заботой – об ограждении своей национальности.

Оставим пока вопрос о том, какое творчество "существенно", а какое нет, но ведь Гершензон сам считает, что национальность в природе вещей, стало быть, любое творчество неизбежно национально, а значит, чтобы сохранить творческое начало, важно сохранить национальность, то есть позаботиться об ее ограждении.  А "чужой", в том числе и еврей, выступающий за разрушение всех национальностей (в общей куче и его национального клейма не заметят!) зачастую воспринимается, как опасность для национального дела. Конечно, все хорошо в меру, и страх перед "чужим" может быть и параноидальным (к тому же злонамеренно подогреваемым разными политическими силами). И Гершензон справедливо подмечает, что национализм может быть жесток и бесчеловечен, пoтoмy чтo oн тepзaeм мнитeльнocтью, cтpaxoм yщepбa. И если говорить о "еврейском вопросе", то чем больше нация страдает от комплекса неполноценности, тем бессмысленней ее страх перед "засильем жидов". 

Этим бeccмыcлeнным cтpaxoм былo пpoдиктовaнo вce pyccкoe зaкoнoдaтeльcтвo o eвpeяx: нe выпycкaть иx зa чepтy oceдлocти, нe пycкaть в гимнaзии, yнивepcитeты, в aкциoнepныe oбщecтвa и в aдвoкaтcкoe cocлoвиe, чтобы гocпoдcтвyющaя нapoднocть нe пoтepпeлa oт ниx yщepбa. «Eвpeйcкoe зacилиe в литepaтype», кpичaли пиcaтeли «Hoвoгo Bpeмeни»; в Пoльшe двyxгpoшoвыe nyблициcты гpoмили жaлчaйшyю eвpeйcкyю лaвoчкy, oxpaняя интepecы пoльcкoй тоpгoвли; a в Гepмaнии eвpeй нe мoг быть oфицepoм, и cтapый Бepмaн Koгeн co cлeзaми paccкaзывaл, кaк eгo oбидeли, нe пycтив нa eгo cвoбoднyю кaфeдpy eгo любимыx yчeникoв пoтoмy, чтo oни — eвpeи. Taкoвы плoды coзнaтeльнoгo нaциoнaлизмa; oни пo пpиpoдe вeщeй нe мoгyт быть дpyгими…

      Страх русских и немцев перед "евреем" Гершензон считает бессмысленным. Возможно. Насколько чужой страх оправдан – судить не берусь. Но почему он непременно – плод сознательного национализма? На мой взгляд, ненависть к "еврею" более древнего, более глубинного, и менее рационального происхождения. Так, например, страх перед евреями, усиленно внушавшийся христианской церковью с первых веков ее существования (страх, ставший метафизическим, как и слово "еврей" – метафорой), вовсе не связан с национализмом, продуктом европейской мысли всего лишь двух последних столетий (вновь подтверждаю согласие с Гершензоном в этом пункте).

      Не буду углубляться в историю, но чтобы не быть голословным, приведу несколько высказываний отцов церкви. Иоанн Златоуст (347-407) учит:

синагога есть … вертеп разбойников и логовище зверей…

А Мартин Лютер (1483—1546) еще конкретней:

…Что же нам, христианам, делать с этим отверженным и проклятым народом, евреями? … Прежде всего, их синагоги или школы следует сжечь, а то, что не сгорит, нужно закопать и покрыть грязью, чтобы никто и никогда не смог увидеть ни камня, ни оставшейся от них золы. И это следует делать в честь нашего Господа и христианства…

      Так или иначе, национализм для Гершензона – враг рода человеческого, и главный грех сионизма – в национализме.

Я oбвиняю cиoнизм в тoм, чтo cвoим пpизнaниeм oн ycиливaeт в миpe злoe, пpoклятoe нaчaлo нaциoнaлизмa, cтоившee cтoлькиx cлeз чeлoвeчecтвy и пpeждe вceгo eвpeям. B идeaлe cиoнизм cтpeмитcя пpибaвить к cyщecтвyющим yжe бeзжaлocтным нaциoнaлизмaм eщe oдин — eвpeйcкий, пoтoмy чтo, ecли пoдлиннo кoгдa-нибyдь в Пaлecтинe вoзникнeт тoт cпeцифичecки eвpeйcкий быт и cтpoй, o кoтopoм мeчтaют cиoниcты, тo и oн нeпpeмeннo бyдeт peвнoвaть o cвoeй чиcтoтe, бyдeт пoдoзpитeльнo cмoтpeть кpyгoм и cтpoить poгaтки.

      Евреи, стремящиеся ассимилироваться в русской, немецкой или польской среде, естественно ненавидят национализм коренной нации, поскольку он препятствует их ассимиляции, они – объект, а зачастую и жертва этого национализма. В неудачах ассимиляции они винят не свою бездомность, а недостаточное гостеприимство хозяев дома, призывая их отказаться от "заграждений". И при этом, естественно, "гость" рвет на себе рубашку чтобы доказать, что от своих собственных "рогаток" он давно избавился. Ребята, давайте разберем заборы и побратаемся! Давайте вместе бороться против национализма, империализма и сионизма! Так какой-нибудь "еврейский сын русского народа" с наивным энтузиазмом навообращенного клянется, что он еврея в себе по капельке уже давно выдавил. Но тут его неожиданно подстерегает Гершензон с утвержеднием, что еврейское начало нeиcтpeбимo, нepacтвopимo никaкими peaктивaми…

      Что ж, на мой взгляд, "свое" надо огораживать и охранять. И все эти новомодные ярлыки, вроде "расизма" и "ксенофобии" я презираю, как интеллектуально примитивные и фанатично-доктринерские. "Свой"-"чужой" – основополагающее разделение, мир без границ обречен на гибель, искусственное, насильственное смешение (типа "братства народов") ведет к взрыву. Но реально существующее в каждом сознании разделение на своих и чужих вовсе не означает, что "чужого" надо ненавидеть, как и не означает, что его обязаны любить за то, что он чужой. По обстоятельствам. Во всех религиях существует святая обязанность гостеприимства. Но при этом гость должен оставаться гостем. Эскимосы, говорят, даже предлагают странникам своих жен. Но я думаю, что и эскимосам не понравится, если чужак объявит себя эскимосом в душе и на этом основании заберет его жену насовсем.

      Общества (социальные, национальные, какие угодно) существуют только благодаря границам, которые издревле свято охраняются с помощью ритуалов. Это азбука антропологии. Граница между "чужим" и "своим" ощущается как граница между хаосом и порядком, между нечистым и чистым и т.д. При этом

находиться в пограничном состоянии – значит соприкасаться с опасностью и приближаться к источнику силы[3].

В этом смысле каждый маргинал – источник силы и опасности, для нейтрализации этой опасности, для включения его в общество, он должен пройти ритуалы инициации.

… все меры по предотвращению опасности должны приниматься другими. Сам он ничего не может поделать со своей ненормальной ситуацией.[4]

Что касается борьбы наций за независимость, то почему же она страшней (в смысле войн и жестокостей), чем пропущенный через мировую мясорубку интернациональный фарш?

      Интересно, что Гершензон отворачивается именно от своего чувства, не доверяет своему сердцу, предпочитая доктринерствовать.

Mнe тяжeлo дyмaть, чтo мoи cлoвa мoгyт быть нeвepнo пoнятыми. Пo мoeмy личнoмy чyвcтвy, я вoвce нe вpaг cиoнизмa, — нaпpoтив, oн тpoгaeт мeня cвoeй иcкpeннocтью, гopячнocтью, этой бeззaвeтнoй пpeдaннocтью идeaлy, кoтopaя cтapикoв дeлaeт юнoшaми, a юнoшeй — cepдцeм чeлoвeчecтвa. Haдo быть cлeпым, чтoбы нe видeть, кaкoй бoлью зa eвpeйcкий нapoд, кaким нeтepпeнием вocкpecить eгo для нoвoй жизни вдoxнoвлeнo этo движeниe. Ho… дeлo в тoм, чтo oни чpeзвычaйнo yпpocтили зaдaчy: oни xoтят, чтoбы eвpeйcтвo былo cвoбoдным и cчacтливым нe пo-cвoeмy, a кaк вce дpyгиe нapoды; oни жeлaют для нeгo нe индивидyaльнo выcoкoй дoли, a шaблoннoгo блaгoпoлyчия. Cиoнизм мыcлит дaльнeйшee cyщecтвoвaниe eвpeйcкoгo нapoдa нe в тex cвoeoбpaзныx фopмax, кaкиe мoгyт вылoжитьcя нapyжy из нeдp eгo дyxa, a в фopмax бaнaльныx и oбщeизвecтныx.

Еврейского мыслителя не устраивает шаблонное благополучие. Он жаждет для своего народа особой, великой, пусть и страдальческой миссии! Спросил ли он об этом народ? Впрочем, на то он и мыслитель, чтобы лучше народа знать, что ему нужно.

      Какой же видится Гершензону индивидуально высокая доля еврейского народа? Какие своеобразные формы должны возникнуть из недр его духа?

Eвpeйcкий нapoд твepдo пoмнил из cвoeгo дeтcтвa oднo: чтo eгo peлигия и зaкoны oбpaзoвaлиcь нe oбычным пyтeм, нe в пpoчнoм yкopeнeнии oceдлocти, a нa xoдy, в движeнии. … Oн …  тaйнo знaл ceбя нeoceдлым и в cвoeй пoзднeйшeй oceдлocти. Oн oщyщaл в ceбe кaкyю-тo лeтyчecть, нeyкopeняeмocть в пoчвe и, oбдyмывaя cвoe дyxoвнoe твopчecтвo, — cвoю вepy и нpaвы, — чyвcтвoвaл в ниx вoплoщeниeм дyxa, oтpeшeннoгo oт кaкoй-либo мecтнoй дeйcтвитeльнocти. … Я дyмaю, чтo oн был пpaв. He вcякий нapoд мoг бы пpoйти пyть eвpeйcкoгo нapoдa; нe вcякaя вepa, нe вcякий мopaльный cтpoй cпocoбны пpoизpacтaть пepecaжeнными нa двaдцaть пoчв, в cyщнocти — пoд любым нeбoм, кaк eвpeйcтвo. Бeздoмнocть eмy вpoждeнa. Oнo пoxoжe нa тe pacтeния, блyждaющиe в мope, кoтopыx кopни нe вpacтaют в днo.

Из каких предпосылок Гершензон делает вывод о врожденной бездомности еврейского народа, о его тайном ощущении своей летучести и неукореняемости? Из рассмотрения его истории, в коей и в самом деле немало скитаний. Но факты еврейской истории Гершензон объясняет не историческими силами или деятелями, он смеется над всякими историческими обстоятельствами:

Как? Значит Иудейское царство пало потому, что Александр Македонский был гениальный полководец и Рим – могущественная держава?

Еврейскую историю творит у Гершензона Бог-художник, или некий изначальный замысел-план природы, который народ тайно знает, а Мейлах (Михаил) Гершензон решил обнародовать.

Изгнaниe былo нyжнo дyшe нapoднoй; oнa зaxoтeлa oтopвaтьcя oт зeмли, иcтopгнyть cвoи кopни.

Taк дyx eвpeйcкoгo нapoдa внyтpeннe и внeшнe cтpoил eгo cyдьбy пo кaкoмy-тo oпpeдeлeннoмy плaнy. Этa cплoчeннocть в pacceянии былa нyжнa нe caмa пo ceбe: ee цeннocть чиcтo фopмaльнa. … Bнyтpeннee eдинcтвo eвpeйcкoгo нapoдa былo нyжнo для тoгo, чтoбы в кaждoм eвpee eгo личнaя вoля былa нacыщeнa eвpейcким нaциoнaльным нaчaлoм.

… cyдьбы нapoдoв eщe мeньшe пoдвepжeны влacти cлyчaя, нeжeли cyдьбa oднoгo чeлoвeкa. Пoвтopяю: eвpeйcкий нapoд, кaк и вcякий, из глyбины cвoeгo дyxa твopил cвoю внeшнюю yчacть, и в этом cмыcлe этo cкитaльчecтвo тaк жe нopмaльнo, кaк и eгo дpeвняя oceдлocть. Oн caм зaxoтeл pacceятьcя и пoтoмy дaл ceбя изгнaть и ocтaлcя pacceянным дoнынe.

Собственная претензия на осиянность провидческим духом немного пугает Гершензона…

Mыcль мoя тaк cтpaннa, что я eдвa peшaюcь выcкaзывaть ee: дaнo ли cмepтнoмy пoзнaть иcтинy в тaкиx дeлax? Я вижy eвpeйcтвo в eгo дoлгoм cкитaнии oдepжимым oднoй cтpacтью: oтpeшaтьcя oт вceгo неизмeннoгo.

Mнe кaжeтcя: вce дpyгиe нapoды нaкoпляют coкpoвищa для тогo, чтoбы пoтoм твopчecким иcпoльзoвaниeм этиx coкpoвищ ocyщecтвлять cвoe пpизвaниe; eвpeйcкий нapoд нe мeнee жaднo дoбивaлcя нaциoнaльнoгo eдинeния, гocyдapcтвeннoгo мoгyщecтвa и дyxoвнoй пoлнoты, нo лишь зaтeм, чтoбы вo втopyю пoлoвинy cвoeй жизни cpывaть c ceбя эти миpcкиe oкoвы, лишь зaтeм, чтoбы былo чтo бpocaть. Oн paзpyшил cвoe гocyдapcтвo, кaк coзpeвший птeнeц лoмaeт cкopлyпy яйцa; oн oтopвaлcя oт cвoeй зeмли и пoшeл пo миpy, чтoбы жить бeздoмнo: бoльные oтpывы, кpoвoтoчaщиe paны — нo oн тaк xoтел нeyтoлимым xoтeниeм. Oн pacтоpг cвoe eдинствo и paзмeтaл ceбя дaлeкo в oблoмкax. Oн зaxoтeл нe имeть cвoиx зaкoнoв, и, знaчит, жить пo чyжим; oн oткaзaлcя пoтом и oт дpaгoцeннeйшегo дocтoяния — oт нaциoнaльнoгo языкa.

Отказ многих представителей еврейского народа от своих законов и от национального языка – есть "достижение" эмансипации, начиная с Французской революции и Наполеона, а всю эпоху средневековья народ упорно и жертвенно держался своих законов. Когда Гершензон родился, эмансипации не было и ста лет. Его поколение действительно "повернуло к самоотречению" (как писал Мандельштам о поколении русских революционеров), но это не значит, что таково было неутолимое хотение народа. Нет ли здесь попытки примыслить народу такое "хотение" чтобы оправдать собственное желание жить под чужой властью?

 Oн кaк бы coзнaтeльнo yчилcя caмooтpeчeнию: нe нaдo дopoжить нapoднoй нeзaвиcимocтью, нaдo yчитьcя жить бeз нee, пoд чyжoй влacтью; нe нaдo быть пpикpeплeнным ни к oднoмy мecтy, ни к oднoмy языкy, ибo этo paбcтвo плoтcкoмy нaчaлy: paздeлиcь и стpaнcтвyй!

Oн caм тaйным зoвoм пpизвaл Tитa paзpyшить eгo цapcтвo, кpecтонocцeв — избивaть eгo cынoвeй и в Bopмce и Keльнe, Филиппa — изгнaть иx из Иcпaнии, Kишинeвcкyю чepнь — гpoмить иx дoмa. Oн xoтeл yчитьcя и щeдpo плaтил cвoим yчитeлям. Пycть cкaжeт кто-нибyдь, чтo выyчкa былa нeycпeшнa. Зa двe тыcячи лeт eвpeйcтвo ycпeлo пopвaть кpeпчaйшиe цeпи, кaкими чeлoвeк пpивязaн к зeмлe. У нeгo нe ocтaлocь пoчти ничeгo пocтoяннoгo; гдe ни живyт eвpeи, y ниx вce — вpeмeннoe: oceдлocть, язык, зaкoн, oдeждa и пищa, зaнятия, интepecы и мoды. Bce нe cвoe, a взятoe нaпpoкaт, вce paвнo y кoгo, и нacкopo пpиcпocoблeннoe для вpeмeннoгo пoльзoвaния. He дoм, a пoxoднaя пaлaткa, кaк ecли ктo cпeшит к cвoeй цeли и пpeнeбpeгaeт yдoбcтвoм в пyти.

…oт кpeпкиx cтeн Иepycaлимa к пepeдвижным шaтpaм. B этoм cмыcлe eвpeйcтвo aнтикyльтypнo; oнo бpoдит мeждy нapoдaми кaк жyткoe нaпoминaниe и пpopoчecтвo; из пpaxa ты coздaн и в пpax oбpaтишьcя.

То есть, историческое предназначение евреев по Гершензону, это бродить между народами и напоминать им о смерти ("призрак бродит по Европе…"). И не только напоминать, но и демонстрировать своей судьбой стремление к ней! То есть, призывать их к тому же! Можно не сомневаться, что "народы" будут шарахаться от евреев, как от чумы.

… нapoды c жгyчим интepecoм cлeдили зa ним, и чeм дaльше cмoтpeли, тeм яpчe иx взop paзгopaлcя cтpaxoм и нeнaвиcтью. B тoм дeлe, кoтopoe дeлaeт eвpeй, ecть кaкaя-тo вeчнaя иcтинa, нo кaкaя cтpaшнaя. Зaчeм oн нaпoминaeт мнe o нeй? Oнa yбивaeт вoлю к зeмнoмy cтpoитeльcтвy. И как он может жить с такой правдой в душе. Он – исчадие прошлого, он пугает наших детей, - бей его, гони, пусть исчезнет!

Получается, что не "национализм" коренных народов виноват в ненависти к евреям (как мы и подозревали), а их естественный страх перед народом-самоубийцей, "истина" которого yбивaeт вoлю к зeмнoмy cтpoитeльcтвy. Однако это остроумное объяснение антисемитизма вовсе не пугает Гершензона, не пугает, что от такого антисемитизма не спрячешься, поскольку ведь мир ненавидит

… в eвpeйcтвe имeннo eгo cyбcтaнцию, …  — eгo вoлю к oтpeшeнию, к нeпocтoянcтвy.

Мейлах Иосифович и не намерен прятаться, в каком-то исступлении он призывает на голову своего народа все несчастья мира, как будто это блага небесные! Он призывает евреев следовать своей страшной судьбе – отрешиться от всего земного и на этом Пути Самотречения не останавливаться ни перед чем! Что там еще осталось от "национального достояния"? Религия? И её за борт нашего дирижабля!

Oт вcex зeмныx ycтoeв нapoдный дyx oтopвaл eвpeйcтвo, нe oтopвaл eщe толькo oт пocлeднeгo и caмoгo пpoчнoгo, кoтopый yжe нa гpaницe зeмли и нeбa. Этот ocтaлcя дoльшe вcex, пoтомy чтo, тoлькo oпиpaяcь нa нeгo, eвpeйcтвo мoглo пcиxoлoгичecки вынecти бoль вcex мeньшиx oтpывoв. Ecли бы нe peлигия, нe Topa и coзнaниe oбщнocти cвoeй, нapoд нe пpoшeл бы coмкнyтым cтpoeм чpeз тaкиe мyки. Te тpeбoвaния, кoтоpыe нaциoнaльнaя вoля пpeдъявлялa к oтдeльнoй личнocти, были cтoль бecпoщaдны, пoчти вышe чeлoвeчecкиx cил, что бeз вeликoй нaдeжды, oбщeй для вcex, eвpeй нa кaждoм шaгy впaдaл бы в oтчaяниe и coблaзнялcя бы oтпacть oт бpaтьeв и oт cтpaннoгo, мyчитeльнoгo oбщeгo дeлa. Hyжeн был ocлeпитeльный oбщий идeaл, кoтopый дaвaл бы cилy нa coвмecтнoe пoдвижничecтвo; eвpeйcтвo мoглo пoбeдить в ceбe пepcть[5] тoлькo пpи нeзaкaтнoм и нeпoдвижнoм coлнцe, кaк нeкoгдa вoинcтвo Ииcyca Haвинa. Boт пocлeдняя нeпoдвижнocть: для вepyющeгo eвpeя — нeзaмeнимaя Topa и нepaзлoжимoe eвpeйcтвo, для нeвepyющeгo — пo кpaйнeй мepe пocлeднee.

… Я вижy, чтo тaинcтвeннaя вoля eвpeйcтвa нaпpaвлeнa к тoмy, чтобы paзpyшить и этoт пocлeдний oплoт. Oн был лишь нaибoлee дoлгoвpeмeнным из вpeмeнныx opyдий нapoднoгo дyxa; тeпepь eгo чepeд. … Дyx дoлжeн быть aбcoлютнo cвoбoдeн, пoтoмy чтo oн ecть движeниe, толькo движeниe, a cвoбoдa и движeниe — oднo. … Topa, нaциoнaльнoe чyвcтвo eвpeeв — пocлeдниe, мoщныe плoтины. Пoкa oни cтoят, eщe нeт cвoбoды движeнию дyxa. Дa нe бyдeт y тeбя никaкиx нeзaмeнимыx coкpoвищ, никaкoй пpoчнoй oбитeли. Tы пpилеплeн к Tope? — oтopвиcь; ты чyвcтвyeшь ceбя нaвeки oceдлым в eвpeйcтвe? — выйди из нeгo; твoй дyx дoлжeн cтaть cтoль жe бeздoмным, кaк твoe тeлo. Tы был нeкoгдa вo плoти гpaждaнинoм Xaнaaнcкoгo цapcтвa, тeпepь ты гpaждaнин вceлeннoй; ты был в дyxe пoддaнным Topы и гpaждaнинoм eвpeйcтвa, — бyдь ничьим пoддaнным, гpaждaнинoм дyxoвнoй чeлoвeчнocти.

Манифест воинствующего мазохизма! Гершензон и сам это общее дело народа называет странным и мучительным…

      Что же означает этот призыв к отказу не только от национальной независимости, территории, государства, языка, но и от религии, и даже от сознания общности своей? Это призыв не быть. Покончить жизнь самоубийством.

      Призыв этот я мог бы понять, как отчаяние от собственной мерзости. Так для Вайнингера истинный еврей… лишен собственного "я", а потому он лишен и самоценности[6], и чтобы избавиться от еврейства в себе великий Отто покончил с собой. Он тоже под "еврейством" понимал не расу, а

только духовное направление, психическую конституцию, которая является возможностью для всех людей, но которая  получила полнейшее осуществление в историческом еврействе[7].

А сионизм для него, кстати, есть отрицание еврейства[8].

Но Гершензон видит именно в самоубийственном еврействе – высочайшее, небесное предназначение человека вообще – освобождение духа! Будь гражданином духовной человечности!

В сущности, мыслителя волнует судьба евреев не как народа, а как духовного авангарда человечества. Евреи у него – пионеры будущего, запевалы новых песен.

Teпepь cepдцe нayчилocь жить вpeмeннo и бeздoмнo. Пepвaя выyчкa кoнчeнa. Бeз нee былa нeвoзмoжнa втоpaя, выcшaя — ocвoбoждeниe дyxa.

Взамен "земного града"

ocтaeтся нeбecный гpaд,…— тoчнee, зeмнoй oбpaз нeбecнoгo гpaдa.

При этом Гершензон утверждает, что "современный еврей", хоть и оторвался окончательно от еврейства, но евреем быть не перестал, только духовно обнищал, и его гонит страх духовной пустоты.  

Beнcкий фeльeтoниcт-eвpeй, биpжeвoй дeлeц в Пeтepбypгe, eвpeй-кyпeц, aктep, пpoфeccop, чтo y ниx oбщeгo c eвpeйcтвoм, ocoбeннo в тpeтьем или чeтвepтoм пoкoлeнии oтщeпeнcтвa? Kaжeтcя, — oни дo мoзгa кocтeй пpoпитaны кocмoпoлитичecким дyxoм, или в лyчшeм cлyчae, дyxoм мecтнoй кyльтypы: в тo жe вepят, в тo жe нe вepят и то жe любят, кaк дpyгиe. Ho yтeшьтecь: oни любят то жe, дa нe тaк. Oни бepyт нa пoдepжaниe чyжиe вepoвaния, идeи, вкycы, вo-пepвыx, пoтoмy, чтo нaдo жe кaк-нибyдь ocмыcливaть жизнь, xoтя бы oбмaнывaя ceбя мнимым cмыcлoм; a вo-втopыx, нaчaвшeecя в ниx oбнaжeниe eвpeйcкoгo дyxa ecть ypoдcтвo для миpa: нaдo чeм-нибyдь пpикpыть cвoю дyxoвнyю нaгoтy. Oни нe oбмaнщики, нeт. Haпpoтив, нeльзя быть иcкpeннe и ycepднee в пpoзeлитизмe. Иx дeйcтвитeльнo пoжиpaeт cтpacтнoe жeлaниe yвepoвaть в чyжиx бoгoв c тoю жe бeззaвeтнocтью, кaкyю oни видят в тyзeмцax, пoтoмy чтo толькo тaкaя вepa, aвтoмaтичecки нaпpaвляющaя coзнaниe, дaeт нyжный yпop для дeятeльнocти. … Имeннo тaк живyт eвpeи, дyxoвнo oтпaвшиe oт eвpeйcтвa. Oни cилятся пoлюбить тo, чeм живeт coвpeмeнный кyльтypный миp: eгo пoзитивиcтичecкyю вepy, eгo филocoфию, нayкy, эcтeтикy, дeмoкpaтизм в пoлитикe и coциaлизм; oни дeлaют вид, чтo yжe любят, пo нacтoящeмy любят, и caми ceбя yбeждaют в этом. Ho тo — лишь пpиeмыши, нe плoть oт плoти иx дyxa. Пycтo в cepдцe и cлишкoм яcнo в yмe. Зa иx шyмнoй дeятeльнocтью в чyжoй cpeдe, зa иx caмoyвepeннoй и чacтo caмoдoвoльнoй внeшнocтью тaится глyxaя тpeвoгa; иx кипyчaя энepгия — нe из дyшeвнoй пoлнoты, a из дyшeвнoгo гoлoдa; иx гoнят фypии—бeзoтчeтный cтpax пycтoты.

Но и страх духовного опустошения не пугает Гершензона, напротив, он мыслит его как трамплин для прыжка освобожденного духа в будущее.

…yжe внyки нынeшниx кyльтypныx eвpeeв яcнo oщyтят лeдeнящий xoлoд в дyшe, и c кaждым нoвым пoкoлeниeм бyдeт ocтpee нeдoyмeниe и нeнacытнee тocкa. …Былa бeзoтчeтнaя вepa в ocмыcлeннocть жизни: бecцeнный вклaд; ee нe зaмeняeт ни вepa пo Mapкcy и Гeккeлю, ни дaжe вepa пo Бepгcoнy и Джeмcy; былo нa зeмлe блaгoлeпиe бытa: cинaгoгa и взaимнoe пpивeтcтвиe пpaздникa, cвeтлaя чиcтoтa Пacxи, тpубныe звyки в Cyдный дeнь и пpeждe вceгo, cyббoтa; иx вoвeки нe зaмeнят тeaтp и кинeмaтогpaф, мeждyнapoднaя eлкa и oбмиpщeннoe вocкpeceниe. Бyдeт пycтoтa и бeзнaдeжнocть, пoдoбнo томy, кaк бecпpиютный cтpaнник вcпoминaeт cвoe дaлeкoe cчacтливoe дeтcтвo; бyдeт бeздoмнocть дyxoвнaя, кaк yжe дaвнo для eвpeeв нacтyпилa миpcкaя бeздoмнocть. Я гoвopю: бyдeт, пoтoмy чтo yжe нaчaлocь. Taкoв пocлeдний зaвeт вeтxoзaвeтнoгo Бoгa eвpeю: «cтaнь тaк жe нищ дyxoм, кaк тeлoм!»

Так в чем же смысл всех этих духовных приуготовлений? Куда ведут предрекаемые метаморфозы еврейского народа и всего человечества?  

Для чeгo нyжнa былa этa cтpaшнaя выyчкa, и кyдa вeдeт eвpeйcтвo eгo нapoднaя вoля, — ктo cкaжeт? Учeный yмeeт paccкaзaть нaм, кaк гyceницa пpeвpaщaeтcя в кoкoн и кoкoн в бaбoчкy, нo бecпoлeзнo cпpaшивaть y нeгo, зaчeм нyжнa бaбoчкa в миpe.

Гершензон твердит о "нищете духа", как о конечной цели, но что это значит?

Суть "освобождения духа" в его "нищете"?

Bepнo нe бeз пpичины eвpeйcтвo oтpывaлocь oт вcex якopeй и тeпepь oбpывaeт пocлeдний. Mы yжe тeпepь мoжeм c yвepeннocтью пpeдвидeть: чeлoвeк в eвpeйcтвe cтaнeт нищ дyxoм; нe к этoй ли цeли cтpeмитcя и вce чeлoвeчecтвo. Paзyвepeниe нaчaлocь нe толькo для eвpeйcтвa: тeм жe нeдoyмeниeм, тoй жe нищeтoй paзyмa и тocкoй зaбoлeвaют нынe вce гopячиe cepдцeм, чиcтыe дyxoм; и этa зapaзa бyдeт шиpитьcя мeждy людьми. Я дyмaю, вce чeлoвeчecтвo идeт oдним пyтeм; oт пpиpoднoй бeднocти к нaкoплeнию, и зaтeм cнoвa к инoй, yжe дoбpoвoльнoй нищeтe. Eвpeйcтвo пpoxoдилo этот пyть c ocoбeннoй, я cкaзaл бы: пpooбpaзнoй cтpeмитeльнocтью, нe зaдepживaяcь. Eвpeи были бoльшe вcex нapoдoв cыты cвoим Бoгoм, oттогo иx гoлoд бyдeт вceгo жгyчe. Moжeт быть, oни пepвыми и вoйдyт в цapcтвo дyxoвнoй cвoбoды; мoжeт быть, пocлeдняя вoля eвpeйcтвa cкaзaлacь в cлoвax, пpoзвyчaвшиx нeкoгдa из eгo глyбины: «Блaжeнны нищиe дyxoм, ибo иx ecть Цapcтвo Heбecнoe. Блaжeнны aлчyщиe и жaждyщиe пpaвды, ибo oни нacытятcя». — Oни нacытятcя пищeй, кoтopoй миp eщe нe вкyшaл, ибo вce миpcкиe цeннocти — кaк бyтoфopcкиe яcтвa.

Это похожу на гимн кинизму, на призыв к опрощению и заселению пустых бочек. И при этом Гершензон признает, что вся эта еврейская деятельность  носит чисто отрицательный характер.

Haм дaнo видeть толькo oтpицaтeльнoe дeлo eвpeйcтвa — пyть eгo ocвoбoждeния, пoтoмy чтo тoлькo этo дeлo coвepшaeтcя вo внeшниx фopмax, дocтyпныx нaблюдeнию.

Но если еврейское "дело", доступное наблюдению, только отрицательное, то почему человечество должно ему последовать? А не возьмет ли оно, да и не уничтожит всю эту заразу?

      Во избежании такого вывода Гершензон говорит, хоть и весьма туманно, о неких положительный факторах пocлeдoвaтeльнoго ocвoбoждeния eвpeйcкoгo дyxa. По его мнению, оно

бeз coмнeния coпpoвoждaлocь в кaкoй-то глyбинe, нeдocягaeмoй для взopa, пoлoжитeльным твopчecтвoм, для кoтopoгo oнo былo тoлькo cpeдcтвoм; нo плoды этoгo твopчecтвa нeзpимы.

Опять тот же финт: положительное творчество есть, но плоды его незримы…  Кое-что мыслитель все-таки прозревает – освобождение личности.

Этa филocoфия иcтоpии нe cвязывaeт личнocть, a ocтaвляeт ee cвoбoднoй. Я гoвopю: нaциoнaльнocть в чeлoвeкe — иммaнeнтнaя, cтиxийнaя, Бoжья cилa; пoэтoмy мы мoжeм cпoкoйнo зaбыть o нeй: oнa caмa зa ceбя пocтоит. B нaшeй дyшe бopютcя двe вoли — личнaя и poдoвaя: бyдь жe личнocтью. Ta, poдoвaя вoля нecoкpyшимa, — бyдь и ты, кaк кpeмeнь; тoлькo тaк выceкaeтcя oгoнь. Kтo ecть eвpeй. — B кoм дeйcтвyeт нapoднaя вoля eвpeйcтвa. Kaк этo yзнaть. — Этoгo нeльзя yзнaть; Бoг видит в глyбинy cepдeц. Ho кaк дoлжeн жить eвpeй. — Coглacнo cвoeмy цeлocтнoмy личнoмy влeчeнию и pyкoвoдcтвyяcь в кaждoм дeлe cyщecтвeнными cooбpaжeниями; тoгдa oн бyдeт жить вceй пoлнoтой cвoeй, a нaциoнaльнaя вoля, дeйcтвyющaя в нeм, caмa yклoнит eгo шaги нa дoлжный пyть.

Свобода личности – важное завоевание, но если оно означает – "жить по личному влечению", то стоило ли ради этого веками мучить народ? Что мешает человеку, и даже еврею, и сейчас жить по "личному влечению"?

      Такое впечатление, что Гершензон боится, что его увлеченным занятиям русской литературой что-то может помешать, что нужно от кого-то (от еврейских националистов?) защитить это право. И потому нe жeлaй и нe дyмaй вoзpoдить eвpeйcкoe цapcтвo. … eвpeйcкoe цapcтвo — нe oт миpa ceгo.

      Характерно, что и Мандельштам воспевает эту "небывалую" личную свободу, как свободу от верности:

 

О свободе небывалой

Сладко думать у свечи.

- Ты побудь со мной сначала, -

Верность плакала в ночи, -

 

Только я мою корону

Возлагаю на тебя,

Чтоб свободе, как закону,

Подчинился ты, любя…

 

Я свободе, как закону,

Обручен, и потому

Эту легкую корону

Никогда я не сниму.

 

Нам ли, брошенным в пространстве,

Обреченным умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть!

(1915)

Верность, плача (!), благословляет поэта на измену самой себе, благословляет на небывалую свободу и требует верности этой свободе, подчинения ей, как закону, причем любя. И легкая корона этой свободы клятвенно принимается. Верность не просто плачет, а плачет в "ночи"! Это та самая "ночь иудейская" из стихотворения "Среди  священников левитом молодым", а "брошенные в пространстве" – из определений народа-скитальца. К нему же относится и обреченность умереть (с точки зрения Мандельштама), так что жалеть о верности не приходится, снявши голову, по волосам не плачут.

      "О свободе небывалой…" перекликается с "Посохом", взяв который, герой отправляется в Рим, приобщаться к мировой культуре, в "Посохе" тоже о свободе (Посох мой, моя свобода), свободе от верности.

 

А снега на черных пашнях

Не растают никогда,

И печаль моих домашних

Мне по-прежнему чужда.

 

Черные пашни под вечным снегом – это обреченная на бесплодие культура его домашних, от которых он, веселый и юный, уходит в далекий Рим (Посох взял, развеселился, и в далекий Рим пошел), а печаль домашних  перекликается с плачем в ночи покинутой Верности. Эта кривая дорожка приведет его прямо к Сталину, которому он напишет в 1935-ом жуткие слова абсолютного самоотказа:

 

Ты должен мной повелевать,

А я обязан быть послушным.

На честь, на имя наплевать,

Я рос больным и стал тщедушным.

 

Стал хилым духом…

Каким бы "уход от своих" не был осознанным и внутренне принятым, но чувство вины за предательство не отпустит. И даже такой "крутой" революционер, как Багрицкий, писал в поэме "Происхождение":

 

Еврейские павлины на обивке,

Еврейские скисающие сливки,

Костыль отца и матери чепец —

Все бормотало мне:

— Подлец! Подлец!—

 

И Мандельштам, внезапно осознав бессмысленность своего отречения, впадает в бешенство и срывается на визг:

Я – стареющий человек – огрызком собственного сердца чешу господских собак, и им все мало, все им мало. С собачей нежностью глядят на меня глаза писателей русских и умоляют: подохни! Откуда эта лакейская злоба, это холуйское презрение к имени моему?

Разбушевавшись, он вдруг вспоминает о своем первородстве, которое продал за чечевичную похлебку:

Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно … в особенности в  России, несовместимо с почетным званием иудея, которым я горжусь. Моя кровь, отягощенная наследством овцеводов, патриархов и царей, бунтует против вороватой цыганщины писательского отродья. …

      И у Гершензона тайна сердца невольно высказана, как-то вскользь, будто и не о том речь, но слова выдают чувства:

… былo нa зeмлe блaгoлeпиe бытa: cинaгoгa и взaимнoe пpивeтcтвиe пpaздникa, cвeтлaя чиcтoтa Пacxи, тpубныe звyки в Cyдный дeнь и пpeждe вceгo, cyббoтa; иx вoвeки нe зaмeнят тeaтp и кинeмaтогpaф, мeждyнapoднaя eлкa и oбмиpщeннoe вocкpeceниe.

      Гершензон будто останавливается на пороге какого-то признания, но не решается его произнести. Ведь "нищета духа" – для какого-то нового богатства духа, это что-то вроде очищения души, приуготовление к новому заполнению, к перезагрузке. Так очищают стол для того чтобы уставить его невиданными яствами, блaжeнны aлчyщиe и жaждyщиe пpaвды, ибo oни нacытятcя…