Варлам Шаламов
Поднесу я к речке свечку,
И растает лед.
Больше мне, наверно, нечем
Удивить народ.
Это сделать очень просто,
Если захочу.
Лишь свеча бы с речку ростом,
Речка - со свечу.
* * *
Нынче я пораньше лягу,
Нынче отдохну.
Убери же с глаз бумагу,
Дай дорогу сну.
Мне лучи дневного света
Тяжелы для глаз.
Каменистый путь поэта
Людям не указ.
Легче в угольном забое,
Легче кем-нибудь,
Только не самим собою
Прошагать свой путь.
КАМЕЯ
На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.
Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.
В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин
Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.
Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой,
И, чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.
* * * * *
По нашей бестолковости,
Окроме "Боже мой",
Ни совести, ни повести
Не вывезешь домой.
* * * * *
Б.Пастернаку
От кухни и передней
По самый горизонт
Идет ремонт последний,
Последний мой ремонт.
Не будет в жизни боле
Строительных контор,
Починки старой боли,
Крепления опор.
Моя архитектура
От шкуры до нутра
Во власти штукатура,
Под игом маляра.
И плотничьи заплаты
На рубище певца -
Свидетельство расплаты
С судьбою до конца.
От кухни и передней
По самый горизонт
Идет ремонт последний,
Последний мой ремонт.
1964
* * *
На этой горной высоте
Еще остались камни те,
Где ветер высек имена,
Где ветер выбил письмена,
Которые прочел бы Бог,
Когда б читать умел и мог.
* * *
Я жив не единым хлебом,
А утром, на холодке,
Кусочек сухого неба
Размачиваю в реке…
Лев Кройчик
Марш непарнокопытных
(песня из спектакля)
Мы крепко сбиты -
К ноздре ноздря.
И нам копыта
Даны не зря.
Гремят копыта
По мостовым -
В урок убитым,
На страх живым.
Шум на трибунах
Нам не знаком.
Идёт табун наш
За вожаком.
Гремят копыта
По мостовым -
В урок убитым,
На страх живым.
Мы бьём, не целясь,
Удар наш прост.
И на бок челюсть,
Копыта врозь.
Гремят копыта
По мостовым -
В урок убитым,
На страх живым.
А кто-то, плача,
Забился в дом,
И это значит,
Что мы идём.
Гремят копыта
По мостовым -
В урок убитым,
На страх живым.
Упряма воля
Простых ослов.
Мы не дозволим
Подрыв основ.
Гремят копыта
По мостовым -
В урок убитым,
На страх живым.
* * *
.
ВЕНИАМИН БЛАЖЕННЫХ
Эти птицы на сумрачных скалах,
Эти стаи отверженных душ...
Сколько смерти в их криках усталых,
Сколько в клювах изогнутых стуж.
Пролетали они над Ковчегом,
Рассекали полетом века...
Были мачты их тайным ночлегом,
Башни хмурые маяка.
Эти птицы с глазами из пены,
С их разгневанностью и тщетой
(И волшебные птицы - сирены
За какою-то тайной чертой), -
Эти птицы - движенье их шире
Ошалелых стремительных тел, -
И лишь крылья в беспамятном мире,
И лишь крылья - их вечный удел, -
Эти птицы летят через годы,
Не редеет крылатая цепь, -
И пронзительный ветер свободы -
Их вожатый, их вечная цель...
* * *
- Мама, - сказал я, - и все загудело вокруг,
Стало морскою ватагою, хлопать пошло парусами,
И снарядила душа свой стремительный струг,
И снарядила ватагу на поиски мамы…
Сам я в кольчуге стою на корме как герой,
Водное лоно - оно измлада мне знакомо…
Мама не близко - она за волшебной горой
И стерегут ее острые жадные зубы дракона.
Смерть безобразная, будь хоть о ста головах,
Меч мой разрубит твою неусыпную ярость,
Ибо неведом воителю-отроку страх,
Ветром победы его наполняется парус.
…Если я даже все это придумал в бреду,
Если лишь сон этих строчек безумных основа, -
Мама, тебя все равно я живою найду,
В этом порукою мальчика честное слово.
Семён Кирсанов
ИЮНЬСКАЯ БАЛЛАДА
День еще не самый длинный,
длинный день в году,
как кувшин
из белой глины,
свет стоит в саду.
А в кувшин
из белой глины
вставлена сирень
в день еще не самый длинный,
длинный
летний
день.
На реке
поют сирены,
и весь день в саду
держит лиру
куст сирени,
как Орфей в аду.
Ад заслушался,
он замер,
ад присел на пень,
спит
с открытыми глазами
Эвридики тень.
День кончается не скоро,
вьется рой в саду
с комариной
Терпсихорой,
как балет на льду.
А в кувшин
из белой глины
сыплется сирень
в день еще не самый длинный,
длинный
летний
день.
* * * *
Под одним небом на Земном Шаре мы с тобой жили,
где в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
где стоял воздух, голубой, горный, в ледяных звездах,
где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах.
На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были,
и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили.
Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье,
чернотой трещин - жизнь на два мира, мир на две части?
И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом,
разделив стены, что росли рядом, грозовым небом...
Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром,
а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром...
Но на двух глыбах тоже жить можно, и живут люди,
лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде -
там в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
под одним небом, на одном свете мы с тобой жили.
ЕВГЕНИЙ ХОРВАТ
Надгробная частушка
Я пол-банки раздавил
Мирозданье раздвоил
Я родил Наполеона
А назвал Иммануил
Я алхимию развел
Метафизику завел
И призвал я Апполона
А явился Гавриил
Но закончен мой полет
Я в земле моей полег
Над моею головою
Мотылек теперь поет
Червячок меня грызет
Голубок меня клюет
Херувимской хоровою
Человек меня спасет
* * * *
КОГДА УЖЕ ОСТАВИЛ Я
томленье и кирьё, > от "кирять" (разг.) - пить, выпивать >
к земле, что здесь - Вестфалия,
восставил я копьё!
Забыл, что есть отчизна, я, -
едина мне земля, -
пришла же ведь Пречистая
в фатимские поля! <В 1917 году в поле близ португальской деревни
Фатима трём детям явилась Богородица>
Заоблачно, внеобластно
парение моё, -
гляди, подобно-образно
творение Твоё!
14.2.84
ВОСКРЕСНОЕ
Трудно очи долу, а сердце горе.
Небо и поныне соблазняет глаза.
Крепко надо верить, чтобы в темном нутре
выпала из сукровицы Божья роса.
Наше троеперстье живет в кулаке.
Им же знаменуемся и строчки строча,
всасывая в детстве облака в молоке,
тайнообразующе крыло из плеча.
Смертный, что родится во плоти, и крови -
яко до рождения уже причащен -
в страхе принимающе Святыни Твои
будет в них по смерти воплощен, помещен.
13.5.84
Лючия Ганапольская-Юделевич
Напротив дом повыше,
Чем наш. Уже темно.
Кошачьим глазом с крыши
Звезда глядит в окно.
Знобит. Я нездорова,
И света я не жгу.
Звезда почти готова
К кошачьему прыжку.
Ей тоже одиноко
И есть о чём сказать,
И тоже ей до срока
Не хочется сгорать.
* * * * *
Три гвоздики на столе,
Бело-алых герцогини,
Ртутный столбик на ноле,
Мы живём посередине.
Между небом и землёй,
Будто велено судьбою,
Между мною и тобой,
Между пеплом и золою.
Три гвоздики, три сестры,
Три дворянки в общей банке,
Полыхают, как костры,
Точно юбками цыганки.
Поскорее дверь запри,
Созвонимся вечерами,
Три гвоздики, только три
Пропадают между нами.
* * * * * *
На земле бело и скользко,
На земле февраль.
Что ты, милый, мне нисколько
Времени не жаль.
Пусть оно даётся проще,
Легче молодым.
Вон берёзовая роща,
Гибкая, как дым.
Вон сосна бессонной силы,
Вон струна от лыж…
Ты о чём тоскуешь, милый,
Отчего грустишь?
Кабы, если бы да кабы
Точные весы…
Скоро нянчить снежной бабе
Первенца весны.
Изведёт её грачонок,
До веселья злой,
Изойдёт вся баба чёрной,
Медленной слезой.
* * *
Всё ещё поправить можно!
Приходи ко мне в четверг.
Дождевик швырни в прихожей
Мокрых зонтиков поверх.
Хочешь кофе - будет кофе.
Хочешь Фета - будет Фет.
Хочешь, я надену кофту,
Ту, меняющую цвет.
Кто-то что-то перепутал,
Неумелость какова!
Колотили в гроб, как будто
Колунами о дрова.
И гвоздями забивали,
И землею закрывали,
И слезами заливали…
Но получится едва ли!
Как придешь, стучать не надо:
Месяц дверь не заперта.
Полотенце в ванной рядом
С выключателем всегда.
В холодильнике котлеты,
Спички брошены везде.
Если это будет летом,
Разболтаешь льда в воде.
Выпьешь водки на лимоне,
Если будут холода.
Кто-то сдул тебя с ладони,
Как пушинку. Навсегда!
* * * * *
Ох ты горюшко моё,
Моя зоренька!
Белым снегом замело
Мою горенку.
При потушенном огне
Дальше видится.
Не приходит он ко мне,
Знать, обиделся.
Не протянет нежных рук,
Не пожалует,
А в окошко будто стук -
Ветер балует.
А жалела б я его,
Ох, жалела бы!
Не спросила б ничего,
Только пела бы.
Не корила б за беду,
Да за слёзоньки…
Да стоят на холоду
Две берёзоньки.
Я б вечор накрыла стол,
Да уж где там!
Ну, зимою не пришёл -
Может, летом…
* * * *
Ты как в зимнее стекло
Ей в глаза дышал.
От души не отлегло -
Замерла душа.
Я войду в твою беду,
Как в озябший лес,
Я костры в нём разведу
До самых небес.
Я сдышу с деревьев снег,
Подтолкну ручей.
Эта женщина вовек
Не была твоей.
Горек пряник на меду,
Слаще - с лебедой.
Я иду в твою беду
Со своей бедой.
__
София Бронштейн
ИОСИФУ БРОДСКОМУ
Было очень непросто
На прощанье сказать:
"Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать".
Не нечистая сила
По полям и лесам -
Нас как письма носило
По чужим адресам.
Наболевшая тема
Бьётся жилкой в виске:
Корневая система
Не привьётся в песке.
И живу я неброско,
Как ковыль на ветру.
Ты прости меня, Бродский,
Что не там я умру.
СКАЧКИ
Я мчусь, как гончая мчит по следу,
Я опытен и учён.
Я лидер, и я обречён на победу,
Я знаю - я обречён.
Мне воздух режет глаза и ноздри,
Как будто бы наперчён,
Меняться - поздно, бояться - поздно,
Я лучший - и я обречён.
Адреналин разрывает нервы,
Он станет моим палачом,
Но точно знаю - я буду первым,
А значит - я обречён.
Жокей привстал, облегчая бег мой,
Весь как из кости точён,
Он словно натянутый нерв, но, Бог мой,
Я выиграю - я обречён.
На финише небо покажется чёрным,
Победа за правым плечом.
Проклятие первого - быть обречённым,
Я лучший - и я обречён.
ЧАУ-ЧАУ
или
БАЛЛАДА О ЛИСТОПАДЕ
В осеннем парке листопадная метелица,
И сквозь неё, неторопливо-величавая,
На поводке ведёт законная владелица
Свою мохнатую собаку чау-чау.
Хозяйка, как вы хороши, поверьте слову!
Вы неприступны, словно княжество удельное,
И чау-чау языком своим лиловым
Вам лижет руки от восторга беспредельного.
Я под вуалью ваших глаз не различаю,
Но, уловив движенье рук в перчатках палевых,
Я захотел вдруг стать собакой чау-чау,
Чтобы меня по холке изредка трепали вы.
У вас походка и осанка благородная,
Но если я не стою вашего доверия,
То тут же сдохну я дворняжкой беспородною,
Как рано вымершая рыба латимерия.
Мы в этой жизни все прохожие случайные,
А наша встреча - только воля Провидения.
И понял я простую истину печальную,
Что наши судьбы, как аллеи - параллельные.
Так много листьев - даже ветру не убрать их,
Сквозь листопад я вас почти уже не вижу.
Я вас любил, как сорок тысяч братьев,
А чау-чау вашу просто ненавижу.
Так безответно и умрёт любовь безгрешная -
Я не признаюсь сам, а вы меня не спросите,
Вы не заметите страдальца безутешного,
И, проходя, "кис-кис" небрежно мне не бросите.
Горят листвою золотой кусты нарядные,
Как будто пёстрых угольков в костёр подбросили,
А рыжий кот глядит глазами виноградными
Вослед любви своей, что канет в недрах осени.
Дмитрий Кедрин
Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
И Демосфен косноязык.
Но кто поднялся с ними вровень,
Кто к музам, как они, привык?
Так что ж педант, насупясь, пишет,
Что творчество лишь тем дано,
Кто остро видит, тонко слышит,
Умеет говорить красно?
Иль им, не озаренным духом,
Один закон всего знаком -
Творить со слишком тонким слухом
И слишком длинным языком?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
1944
Илья Эренбург
Додумать не дай,
оборви, молю, этот голос,
Чтоб память распалась,
чтоб та тоска раскололась,
Чтоб люди шутили,
чтоб больше шуток и шума,
Чтоб, вспомнив, вскочить,
себя оборвать, не додумать,
Чтоб жить без просыпу,
как пьяный, залпом и на пол,
Чтоб тикали ночью часы,
чтоб кран этот капал,
Чтоб капля за каплей,
чтоб цифры, рифмы, чтоб что-то,
Какая-то видимость
точной, срочной работы,
Чтоб биться с врагом,
чтоб штыком - под бомбы, под пули,
Чтоб выстоять смерть,
чтоб глаза в глаза заглянули.
Не дай доглядеть,
окажи, молю, эту милость,
Не видеть, не вспомнить,
что с нами в жизни случилось.
1939
* * * * *
Бродят Рахили, Хаимы, Лии,
Как прокаженные, полуживые,
Камни их травят, слепы и глухи,
Бродят, разувшись пред смертью, старухи,
Бродят младенцы, разбужены ночью,
Гонит их сон, земля их не хочет.
Горе, открылась старая рана,
Мать мою звали по имени - Хана.
<январь 1941 >
* *
Фёдор Сологуб
Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
Дома.
Все лежали в общей груде...
Крови темные подтёки...
Гвозди вбиты были в груди,
В щёки.
Что любовью пламенело,
Грубо смято темной силой...
Пронизали гвозди тело
Милой...
1906
Феликс Кривин
ФАУСТ
Над землей повисло небо - просто воздух.
И зажглись на небе звезды - миф и небыль,
След вселенского пожара, свет летучий...
Но закрыли звезды тучи - сгустки пара.
Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
Что осталось нам на свете? Только опыт.
Нам осталась непокорность заблужденью.
Нам остался вечный поиск - дух сомненья.
И еще осталась вера в миф и небыль.
В то, что наша атмосфера - это небо.
Что космические искры - это звезды...
Нам остались наши мысли - свет и воздух.
Станислав Ежи Лец
< переводчик неизвестен>
А ты что ответить в анкете бы смог
На вопрос, не страннее прочих иных:
Смотрел ли когда-нибудь в тюремный глазок?
И если да, то с какой стороны?
* * * *
Геннадий Каневский
>Источники: "Новый Берег", 2006 г., № 13:
Книга "MIR по Брайлю" >
я говорит салтыков щедрин
зверь обличитель зла
хочешь прорваться звони один
звёздочка треск ноль два
сотни томов восковых неправд
прадед секунд-майор
радуйся имя твоё виноград
на языке моём
я продолжает тулуз лотрек
средней руки горбун
я только в эти холсты одет
в эти штрихи обут
код мой магнит мой на карте крап
шулерский мой приём
радуйся имя твоё виноград
на языке моём
гроздью корми оплети лозой
чтобы глядеть в зрачки
не отрываясь и по одной
строчки мои зачти
писано ощупью наугад
сунуться рылом в калашный ряд
крикнуть в дверной проём
слышишь ли пастырь овечьих стад
слышишь садовник идущий в сад
радуйся имя твоё
* * * * *
У моря шепот Бога
Слышнее, чем в местах
Иных - и Нильса Бора
Охватывает страх...
Он на песок присядет,
А полчаса пройдет -
Он с дикими гусями <Сельма Лагерлеф.
Отправится в полет. Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями.>
Несите Нильса, гуси, <В 1943 г., предупреждённый о предстоящем аресте, Бор
К Великой старой скво, с семьёй бежал в Швецию, откуда его вывезли в
К морщинистой бабусе - Англию в пустом бомбовом отсеке британского
Праматери всего. военного самолёта - Э.К.>
Испачканная сажей,
Всея Земли вдова,
Она ему расскажет
Строенье вещества,
Истопит баньку жарко,
Предложит сто услад,
И объяснит про кварки
И ядерный распад...
Заснуть под это пенье,
И видеть дивный сон -
Но сердце, как пропеллер,
Унять не в силах он.
Едва глаза закроет -
И чудится ему:
Идут солдаты строем
В египетскую тьму,
В довременное пламя,
В какой-то адский рай
Идут они цепями
Гусиных белых стай...
Несите Нильса Бора
Назад, в родимый дом,
Где Копенгаген скоро
Заблещет под крылом...
Пробраться осторожно
К себе, и обувь снять...
Спи, ядерный художник.
Не все ж тебе - не спать.
* * * *
Владимир Лившиц
Датская легенда
Немцы заняли город без боя, легко, на бегу.
И лишь горстка гвардейцев, свой пост у дворца не покинув,
В чёрных шапках медвежьих открыла огонь по врагу
Из нелепых своих, из старинных своих карабинов.
Копенгаген притих. Вздорожали продукты и газ.
В обезлюдевший порт субмарины заходят во мраке.
Отпечатан по форме и за ночь расклеен приказ:
Всем евреям надеть нарукавные жёлтые знаки.
Это было для них, говорили, началом конца.
И в назначенный день, тот, что ныне становится сказкой,
На прогулку по городу вышел король из дворца,
И неспешно пошёл с нарукавною жёлтой повязкой.
Копенгагенцы приняли этот безмолвный сигнал.
Сам начальник гестапо гонял неприметный "фольксваген"
По Торговой, к вокзалу, за ратушу, в порт, на канал -
С нарукавной повязкой ходил уже весь Копенгаген!..
Может, было такое, а может быть вовсе и нет,
Но легенду об этом я вам рассказал не напрасно.
Ибо светится в ней золотой андерсеновский свет,
И в двадцатом столетье она, как надежда, прекрасна.
Александр Величанский
< Источник: РВБ: Неофициальная поэзия>
< http://www.rvb.ru/np/publication/01text/20/01velichansky.htm>
Спускалось солнце в просеку.
С небес свисала ель.
Стоял солдатик простенький,
похожий на шинель,
глядел он виновато
на жёлтые снега -
с ножом и с автоматом
похожий на врага.
Снега валились с дерева
сквозь веток канитель.
Стоял солдатик серенький,
похожий на шинель,
и видел: на закате,
судьбу свою кляня,
стоит другой солдатик,
похожий на меня.
* * *
Я бы жил совсем иначе.
Я бы жил не так,
не бежал бы, сжав в комочек
проездной пятак.
Не толкался бы в вагоне,
стоя бы не спал.
На меня б двумя ногами
гражданин не встал.
Я бы жил в лесу усатом,
в наливном саду
этак в тыща восьмисотом
с хвостиком году.
И ко мне бы ездил в гости
через жнивь и гать
представитель старой власти
в карты поиграть.
* * *
Мои стихи короче
июньской белой ночи,
но долгим свежим сумраком окружены они.
И вы о них мечтали
среди стекла и стали
в казенные безжизненные дни.
* * *
Страшен город Ленинград:
он походит на трактат,
что переведён с латыни
на российский невпопад.
К людям улицы стоят
корешками золотыми.
Там летают снег и гарь.
Там гарцует медный царь
псевдо-первенец великий
с головою многоликой
над жестянкой невских вод
серых, как водопровод.
В Ленинграде моря нет -
только камни да каналы,
да болот полуподвалы,
да дворцы без эполет -
на ближайших триста лет
море спрятано в анналы.
Но на Невский, как бывало,
вывел даму удалой её валет.
* * *
Осени плачевной
наступил черёд -
листьев предвечерних
кончен перелёт.
Лёгкое ненастье
зарослей лесных
над опавшим настом
солнечной листвы.
Увяданья влага -
выжимки лучей.
В глубине оврага
почернел ручей.
Так на нас с тобою
сквозь стволов зазор
дикою ордою
наступал простор.
И в последних числах
мёртвой тишины
слышишь: это смыслом
мы окружены.
* * *
Страшный Суд вверяя Богу -
пусть со страху, сгоряча -
может быть, я с веком в ногу
и простил бы палача,
но не названы ни имя,
ни вина его черна -
оттого и непростима
непростимая вина.
Даниил Мирошенский
Поэты в своём отечестве,
Как повелось искони,
Радеют о человечестве,
Но правят страной не они.
А так как поэты не правят,
И званье поэта - не чин,
Никто этот мир не исправит
По множеству разных причин.