Вадим Ярмолинец

    Моя юность пришлась на самый разгар эпохи рок-н-ролла. Культурной доминантой молодости были не Бабель, Олеша и Багрицкий, а Led Zeppelin и Rolling Stones. По сравнению с Миком Джаггером и Китом Ричардсом, Беня Крик и его клон - Остап Бендер выглядели клоунами из провинциального цирка. Между тем, именно они были главными литературными героями многих поколений одесситов. Беня говорил мало и смачно, Остап говорил много и смачно. Литературные запросы одесситов, любивших смачную речь, были с лихвой удовлетворены этими персонажами. И они были влюблены в эту нэпмановскую стилистику: белый костюм, желтые штиблеты, артистический шарфик, морская кепочка, двор со столом для коммунальных застолий, увитые виноградом балконы и "семь-сорок" в качестве музыкального сопровождения. Все.
    Надеюсь, что уже недалеко то время, когда весь этот антураж будет вызывать ту же тошноту, которую у нас в 70-х вызывали народные коллективы с балалайками и оглушительным визгом ряженых девок с консерваторскими дипломами.
    Сейчас со странным чувством я осознаю, что, живя в Одессе, не воспринимал ее как родину, которую можно было искренне любить. Это было место временного пребывания, из которого я должен был раньше или позже перебраться в настоящий мир. В "Лестнице в небо" Плант пел за меня:
    
    There's a feeling I get when I look to the West
    And my spirit is crying for leaving.
    
    В этом мы были сродни великому комбинатору, мечтавшему о Рио-де-Жанейро. В этом мы были сродни тем, о ком писал Бабель: "Редкий юноша в Одессе не мечтает стать юнгой на океанском судне". Постоянное стремление уехать, порвать с Одессой, вероятно, распространялось и на стремление не быть связанным с той культурой (в том числе и литературой), которой этот город жил. Как Россия в свое время говорила цитатами из Грибоедова, так одесситы не говорили собственными голосами, а цитировали Бабеля, Ильфа и Петрова, а потом сменившего их Жванецкого. Получался такой странный сообщающийся сосуд. Названные авторы чутко ловили перлы устной речи, переливали их в концентрированной форме в свою прозу, после чего эта проза снова становилась разговорной речью. Чтобы обрести свой голос в этом миллионном, певшем в унисон, хоре, нужно было только оглохнуть.
    Именно поэтому моими первыми учителями были не Бабель, а Зощенко, не Ильф и Петров, а Булгаков. В Одессе, однако, был узкий круг литераторов, очень камерная литературная среда, которая оказала на меня, может быть, наибольшее влияние. Я назову их по старшинству: Ефим Ярошевский, Анатолий Гланц, Белла Верникова и Сергей Четвертков. Общение с ними было моей "одесской школой".
    
     http://vadimyarmolinets.com/Odessa_school.htm