Вадим Ярмолинец:

    2000-й год стал для нью-йоркского писателя и журналиста, Вадима Ярмолинца, урожайным по части наград в Сети. Вадим выиграл сразу три литературных конкурса: "Сетевой Бродвей" (в разделе "Проза" ), "Сетевой Дюк" (в разделах "Малая проза" и "Non-fiction"), и Тенёта-Ринет-2000 (по решению сетевого жюри, раздел "Сборники рассказов"). Кроме того, Вадим Ярмолинец получил спецприз "за любовь, которую придумали русские" от крупнейшего русского книжного интернет-магазина "Озон".
    
    Леонид Делицын: Я помню, как вы меня спросили - что вы будете делать, когда в Сеть придут профессионалы? Вот профессионалы пришли, успешно провели конкурс. Что послужило залогом успеха?
    
    Вадим Ярмолинец: Именно то, что пришли профессионалы. Все выполняли знакомые функции. Писатели писали, критики оценивали, координаторы координировали. Я бы еще упомянул несколько значительных факторов. Во-первых, спонсорство НРСлова. Кто и как бы ни относился к этой газете, для русской Америки, это - институт. Даже нелюбовь к ней требует большой эмоциональной отдачи. Второе, это, видимо, денежный приз. Для меня это важный момент, потому что литературный труд - мой единственный заработок. Вероятно, это важный момент для любого профессионального литератора. И третье, это, как мне кажется, общее смутное ощущение, что в Интернете происходит что-то значительное. Привычные центры тяжести перемещаются в новые места, шкала оценок литературного успеха меняется. Публикация в толстом журнале перестала быть событием жизни.
    
    Л.Д.: От Ваших рассказов остается ощущение чуда - то самое, из-за которого потом хочется читать еще. Вместе с тем, ваша проза холодна и аналитична. При всей парадоксальности и остроте ситуаций, при всей увлекательности она не будит особенных эмоций. Не блистает и особенной формальной новизной. Герои (у меня) не вызывают сочувствия - я просто слежу за их приключениями, как будто лежу вечером в кровати, правым глазом заставляю себя дочитывать какую-нибудь классику, а левым не упускаю основную сюжетную линию какого-нибудь боевика. Это так и было задумано?
    
    В.Я.: Главное, что остается ощущение чуда. И, кажется, это противоречит словам о том, что эта проза не будет эмоций. Но я не ловлю Вас на противоречии. В действительности, Вы проследили, особенность, о которой я сам хорошо знаю. Есть люди, которые садятся солнечным утром за стол в виноградной беседке и пишут, как дышат. И у них обычно получается очень эмоционально. И есть люди, которые высиживают свою прозу. Эмоциональность у них задавлена техникой. Преклоняясь перед первыми, я отношусь ко вторым. Потому что пишу после работы, на которой пишу. Мне говорят, что некоторые мои статьи читаются, как юмористические рассказы. Это так, потому что в них еще сохраняется утренняя энергия или, как еще говорят - заряд бодрости. К вечеру остается одна техника. Когда я заканчиваю какой-то рассказ, я с чувством глубокого разочарования вижу, что в нем почти не осталось того, ради чего я, в общем-то, и начал его писать.
    Задумываю ли я свои рассказы специально так, чтобы они получались такими, какими они получаются? Нет. Для меня главное - история. Я ее рассказываю, как мне удобней. Конечно, потом читаешь новеллы Павича и в бессильной ярости рвешь последние волосы на быстро лысеющей голове. Умеют же люди!!!
    
    Л.Д.: Конкурс "Сетевой Бродвей". Как он вообще возник?
    
    В.Я.: Сперва вы открыли "Сетевой Дюк". Он пошел. Тогда вы сказали, что хорошо бы делать такие вот региональные конкурсы. Я неосторожно сказал, мол, давайте запустим "Сетевой Бродвей". На следующий день вы запустили эту программу. Потом я стал звонить знакомым. Ну, вот и все.
    
    Л.Д.: Если "Бродвей" вырастет до масштабов "Русской Америки" - ожидаете ли Вы чего-то нового? Или кого-то конкретно?
    
    В.Я.: Работая в газете, приблизительно представляешь, что происходит в стране. Поэтому никаких особых чудес не жду. В смысле внезапного появления подпольных гениев. Предполагаю, что в масштабах русской Америки к конкурсу может примкнуть еще человек 20. Я имею в виду только сильных авторов. Но ведь мы знаем, что сильных всегда мало. И я бы не хотел, чтобы этот конкурс разрастался до таких масштабов, чтобы члены жюри бледнели и, срывающимися от волнения голосами заявляли, что у них есть обязательства перед семьей.
    
    Л.Д.: Кто такой Борис Палант, и как удалось его убедить стать спонсором?
    
    В.Я.: Борис Палант - нью-йоркский адвокат. Вот самая краткая и, на мой взгляд, исчерпывающая характеристика - прожив в Америке больше 20 лет, он ходит на поэтические вечера. Знает лично практически всех значительных русских литераторов Нью-Йорка. Он редкий человек в том плане, что в США, как правило, у людей, достигших его положения, не хватает ни времени ни сил, читать книги, ходить в театр или на выставки. Палант относится к той редкой породе людей, которые сохраняют самый живой интерес к происходящему в культурной сфере. К такому человеку очень просто позвонить по телефону и прямо сказать: "Боря, дай 750 долларов", а потом грызть себе локти, что не сказал: "Боря, дай полторы тысячи"!?
    С остальными споснорами сложнее. Реакция на приглашение стать спонсором у людей разная. Одни говорят: "Что-о-о!!! " Другие готовы отстегнуть тебе 200-300 долларов, зная, что ты в принципе на плохое не попросишь, а главное - к тебе потом можно будет тоже обратиться с просьбой. Ну, и наконец, дают из чисто практических соображений. Зная, что за свои деньги будут столько-то раз упомянуты на радио и в газете. Что объединяет все три категории? Им нет ни малейшего дела до литературы, как таковой. И даже когда ты начинаешь разговор, то по выражению отдельных лиц (я имею в виду - физиономий) видно, что слова "литературный конкурс" проваливаются как бы в черную дыру. Поэтому если кто-то захочет использовать это интервью, как инструкцию по сбору денег на литературный конкурс, мой совет: про литературу - ни слова! Скажите потенциальному спонсору, что вы можете для него сделать и во сколько ему это обойдется.
    
    Л.Д.: Биография.
    
    В.Я.: Ох, как я стар! Я - супер-стар! Родился в 1958 году в Одессе. Окончил иняз. Там и начал писать. Сразу по окончании университета пошел работать корреспондентом в газету "Моряк". Когда началась перестройка, работал в областной комсомольской газете. Сейчас даже странно вспоминать, но весь этот перестроечный шум меня страшно захватил. Потом смотрю - те же лица на тех же местах. Поменялись только тексты выступлений. Потом вдруг оказалось, что все друзья уехали. Город поменялся на глазах. Раньше шел по улице и на каждом шагу кому-то говорил: "О, привет! " И вдруг оказалось, что проходят дни, а сказать "привет" некому. Потом друзья стали присылать вызовы. Все были липовыми, изготовленными нашими умельцами в Бруклине. Помню, как почтальон принесла первый и сообщнически подмигнула, видимо рассчитывая получить пятерочку за добрую весть. А потом красивые конверты пошли косяком. Почтальон даже заскучала. Мы уехали в 1989 году. Не знаю, какое ощущение было в Москве, но "провинция у моря" была стоячим советским болотом, где никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не должно было измениться. И получив очередной вызов, мы уехали.
    Вот что значит судьба - в дорогу я взял пишмашинку и две книги, Борхеса и орфографический словарь. В Ладисполи пошел устраиваться на работу учителем английского. Нужны были деньги на покупку клетки и авиабилета для собаки. В ХИАСЕ посмотрели мое резюме и говорят, знаете сколько у нас тут учителей английского?! Возвращаюсь домой. Меня нагоняет рассыльный на велике и просит вернуться. Возвращаюсь. Мне говорят: "Что ж вы нам сразу не сказали, что вы журналист, будете у нас газету издавать! " И я с месяц издавал очень смешную газетку "Голос Ладисполи". На своей пишмашинке. Печатал в узенькую колоночку статьи, клеил гранки, потом на ксероксе размножал. В общем, собака осталась довольна условиями перелета. Но, что занятно - статьи из этого "голоса" попали в "Новое русское слово" еще до того, как туда попал я.
    Первая работа в США была в Бюро переписи населения - "счетчиком". Это было первое знакомство с Нью-Йорком. Я возвращался с пачкой анкет в офис и коллеги-американцы спрашивали, мол, ты где сегодня был? Я отвечал: "На Ист-Флэтбуше". Они хором: "Нет!!! " Действительно, были районы, куда теперь я бы не пошел. Как бы их описать? Люди там были такие, которые на мое сообщение о переписи населения реагировали точно так же, как сейчас некоторые реагировали на мое сообщение о литературном конкурсе. Перепись? Вы из полиции? Если к ним приходил чисто одетый человек, так только с арестом.
    А как раз когда перепись кончилась и я прикидывал, кем мне теперь стать, НРСлово дало объявление о том, что им требуется переводчик. Я подошел - у меня был журналистский опыт и я знал английский. Но прошло еще года два-три, перед тем, как я начал отличать министра обороны от министра сельского хозяйства.
    
    Л.Д.: Откуда Вы так хорошо знаете литературную Одессу?
    
    В.Я.: В Одессе в 80-х была литературная студия, которую вел Юрий Михайлик - прекрасный, очень тонкий, очень умный, очень-очень любимый мною поэт. Теперь - австралийский. У него собиралась вся пишущая одесская молодежь, мимо его студии проходили все столпы местного андерграунда. Фима Ярошевский, Игорь Павлов, Толик Гланц. Когда я узнал о конкурсе "Сетевой Дюк", я просто позвал туда все тот же старый студийный коллектив. Практически все призовые места у тех, кто был так или иначе связан с этой студией. Студия Михайлика была нашим литинститутом. Поэтому, когда говорят о влияниях, то я могу сказать, что на меня, помимо группы товарищей-классиков, огромное влияние оказали Михайлик, Ярошевский, Гланц и мои сверстники - Сергей Четвертков и Белла Верникова.
    В Нью-Йорке ситуация поменялась после ухода из жизни Довлатова, а за ним Бродского. Они были теми осями, вокруг которых вращался здешний литературный мир. Что происходит сейчас? Поэты часто собираются на втором этаже ресторана "Русский самовар" на 52-й стрит в Манхэттене. Это особое место. Его открыли три товарища: Михаил Барышников, Иосиф Бродский и Роман Каплан. Когда приходишь в "Самовар", то ощущение такое, что попал в совмещенный пищеблок союза композиторов, союза писателей и академии художеств. Роман из той же породы людей, что и Палант. Прекрасно образован, великолепно знает русскую поэзию, великолепно знает всех лично.
    Прозаики собираются реже. Им надо много много сидеть и много писать. О том, кто с кем встречается или встречался, можно потом судить по книгам: "Прогулки с Довлатовым", "Довлатов и окрестности", "Беседы с Бродским", "Гений места". Наблюдая этот процесс, можно сделать вывод, что у каждого прозаика есть такой специальный товарищ, которого он потихоньку сосет. В хорошем смысле этого слова.
    О ком я напишу? Или, кто напишет обо мне? Мы часто видимся с Лемберским, с Аандреем, с Гланцем. Но это дружба не очень литературного свойства. Я здесь только научился дружить с человеком не потому что он - писатель, а потому что с ним приятно сидеть в ресторане, говорить о вкусной и здоровой пище, о женщинах, о кино, о поездках. Хотя, наверное, именно литературные навыки делают эти разговоры интересными. Но точно то, что раньше разговоры о книгах были главными, потому что в личной жизни было мало сравнимого опыта. Раньше я, например, мог упиваться одними названиями вин и блюд в хемингуэевской прозе, сейчас у меня есть свой опыт потребления и того и другого. А также ловли рыбы в Гольфстриме и многого прочего. Таким образом, роль Хемингуэя в моей жизни резко ослабела.
    С писателями старшего поколения, с тем же Алешковским, наши встречи очень редки. Скажем, на чьих-то чтениях или в том же "Самоваре". У нас прекрасные отношения, но дает себя знать разница в возрасте. У него свой, сложившийся круг друзей, у нас свой. Потом он и живет-то не в Нью-Йорке, а в Коннектикуте, так что его наезды сюда не часты.
    
    Л.Д.: Семья. Родители, жена, дети.
    
    В.Я.: Женат. Двое сыновей. Все так хорошо, что впору сказать, что все счастливые семьи счастливы одинаково и на том остановиться.
    
    Л.Д.: Кредо, мессидж, вообще, что Вы хотите сказать, если что-нибудь хотите?
    
    В.Я.: Журналистикой я занимаюсь, потому что она меня кормит. Пишу прозу для собственного удовольствия. Кредо у меня очень простое - отойдите от меня подальше и не мешайте заниматься тем, от чего я получаю удовольствие. Если перевести это в сферу идеологии, то я - либертарианец. Но я не уверен, что это как-то следует из моей прозы. И главное, я не чувствую себя пророком, который должен что-то донести до читателя. Я пишу, потому что это как бы моя игрушка.
    Что обретает человек из России (СССР) в Америке, чего не захочет потерять?
    Я ничего не потерял, кроме юности, которую мы все теряем, независимо от места нахождения. Что я обрел? Все остальное. Я не хочу сейчас разражаться восторгами по поводу Америки, только потому, что мне здесь хорошо. Мне, кстати, не сразу стало хорошо, и доходы нашей семьи колебались. Мы теряли работу, находили новую, жили случайными заработками. Но самое главное, что дает эта страна, это - возможность жить, сохраняя чувство собственного достоинства при любых доходах. Для меня это очень важно. Это то, чего у меня не было на родине. Я знаю, что отношение к Америке в России часто меняется и могу заверить - что бы ни говорили об Америке хорошего ли, плохого, все это будет правдой. Эта страна вмешает в себя все и именно поэтому она дает тебе и любому другому человеку возможность найти ту нишу, в которой ты себя будешь чувствовать вполне комфортабельно. Только поэтому это - самая лучшая страна в мире и я говорю это, ничуть не кривя душой.
    
    ………………………
    
    Л.Д.: Сетевая литература. Есть она или нет ее? Что это вообще - сборище неизданных графоманов?
    
    В.Я.: Я бы на всякий случай воздержался от категорических заявлений. Про графоманов вообще лучше говорить не будем. Как мне кажется, сетью первыми овладели не профессионалы. Или, скажем, профессионалы, но второй категории свежести, т.е. - второразрядные авторы. И это очень закономерно, потому что каждый профессиональный литератор связан узами материальной заинтересованности со своей кормушкой - газетами, журналами, издательствами. Поэтому у него нет времени на освоение некоего электрического пространства, которое не сулит никаких внятных перспектив. И поэтому профессионал до последнего держится за ту ложку, которой он может доставать свою порцию каши из того котла, который и т.д.
    Но ситуация в отношениях профессионалов и сети меняется. Кого-то из ветеранов Сети это пугает. Эти испуганные товарищи мне очень напоминают тех наших эмигрантов, которые добиваются сокращения квот на въезд в Америку. Они боятся, что их подвинут. Что из-за новоприбывших им чего-то недодадут. Поскольку я стою за варварские законы свободного рынка, реакция этих людей мне не близка. Поэтому на своем участке Сети (границы), т. е. в "Бродвее", я сделаю все от меня зависящее, чтобы профессионалы, в моем очень меркантильном понимании этого слова, получили возможность заработать копейку-другую. При этом меня совершенно не волнуют чувства тех товарищей, которые исходят пеной в борьбе за новую литературу, а сами получают "жирные" чеки на программистских должностях.
    
    Л.Д.: Я задал много бессмысленных вопросов, но о чем-то важном не спросил.
    
    В.Я.: О чем? Ну, давайте о том, почему я пришел в сеть. Ладно? Леня, это ваша фраза - "сетевая литература есть стихийный малозатратный издательский процесс в Сети"?
    
    Л.Д.: Моя.
    
    В.Я.: Ну, процесс - стихийный только отчасти. Те, кто знает, что им нужно, идут по конкретным адресам. И чем больше здесь будет профессионалов, тем меньше будет стихийности. Что до малозатратности, то ее надо понимать широко, то есть не только в материальном смысле. Смотрите, мои рассказы публиковались в "Столице", "Октябре", "Волге", еще в разных изданиях помельче.
    В старые времена эти публикации, может быть, изменили бы мою жизнь. Я бы бросил газету, зарос бородой, написал роман, про меня говорили бы Писатель и звали по имени-отчеству. Сейчас эффект от этих публикация для меня, живущего в Америке - нулевой. Реакции на эти публикации я не вижу и не слышу. Гонорары - 0 целых, 0 десятых. Мои рассказы в московские редакции передавали коллеги, каждый раз по случаю. В "Октябрь" я попал с подачи Петра Вайля, в передаче которого участвовал на "Свободе" - делал репортажи с джазовых концертов. В "Волгу" - с подачи очень интересного нью-йоркского автора Александра Суконника.
    Но, живя в Нью-Йорке, у меня не было возможности поддерживать отношений с этими журналами. Публикации получались разовыми, потому что добиваться новых не было особого смысла. Хотя я не скрываю - мне это было очень приятно и я бы не прочь еще. Потом ситуация усугубилась тем, что тиражи у этих журналов стали настолько скромными, что говорить об их былом влиянии на умы уже не приходилось. "Волга" вообще закрылась.
    Интернет оказался новым и очень реальным средством для выхода автора к читателю. Публикация - моментальная и не требует ни затрат времени, ни энергии. И ты даже представляешь приблизительно, кто тебя будет читать. Чем больше профессиональных литераторов придет в Интернет, тем понятней, предсказуемей и управляемей он станет. Но это именно то, что и нужно потребителю-читателю.
    Я далек от того, чтобы заявлять, мол, Интернет вообще вытеснит бумажную литературу. Может и вытеснит, но не на нашем веку. Но очевидно, что Интернет уже занял такое место в сознании писателей и читателей, что мимо него теперь не пройти. И я не прошел!
     http://www.teneta.ru/2001/america/interview/yarmolinets.html