Повесть Якова Шехтера "Бесы в синагоге" - сплошное иносказание, развернутая метафора, чемодан с двойным дном, куда автор упрятал тайное и явное: дополнительные сюжетные линии, древние легенды и современный нам фольклор, смысловые сюрпризы и пародийные фрагменты. Именно подтекст объединяет эти, разрозненные, на первый взгляд, истории и притчи.
Синагога "Ноам алихот" не что иное, как современное еврейство. Точнее, традиционная его часть, верная Торе и заповедям. Прихожане "синагоги" обитают в старинном здании, построенном задолго до их рождения. Они, если и решаются обновить его, то руководствуются при этом определенными правилами, унаследованными от великих мудрецов прошлого: так евреи живут в здании своей религии, подновляя и надстраивая его, но сохраняя неизменной общую структуру, и не посягая на главные элементы конструкции. На это красивое и прочное сооружение энергично и яростно наступает общество потребления, которое Шехтер называет "рынком". Цель "рынка" - вытеснить "синагогу" на окраину города, обочину общественной жизни, чтобы звуки древних молитв не мешали коммерции и политике. "Синагога", однако же, не сдается, упорно отстаивая израильский "статус-кво" - неписаный кодекс отношений между религией и современным светским обществом. "Рынок" и "синагога" уже вошли в стадию взаимопроникновения: один из прихожан, управляющий от имени общества жизнью синагоги - это "ренессансный человек" Нисим, владелец овощной лавки. Слово "Ренессанс" многажды повторяется в тексте, и не случайно: Возрождение было началом секуляризации Европы. Она коснулась евреев на несколько столетий позже их христианских соседей, однако последствия оказались не менее разрушительными и страшными.
Героям повести приходится вести борьбу за "синагогу" в то время, когда великие раввины, заложившие основы религиозной общины современного Израиля, уже оставили наш мир. (Оба важнейших духовных лидера догосударственной эпохи названы в тексте Шехтера поименно - рав Кук и Хазон Иш). Духовную силу ушедших поколений олицетворяет также символическая фигура рава Штарка ("штарк" на идиш означает "сильный"). Рав Штарк отправился на небеса, вместе с ним ушла святость, и вот тут-то, в отсутствии настоящего мудреца и знатока Торы, синагога переполняется нечистью - реальными, не выдуманными бесами, наводящими порчу на здание и его обитателей.
Совершим небольшое отступление и отметим, что для прозы Якова Шехтера характерно использование четырех знаковых систем: русского языка, языка еврейской символики, языка гипертекстовых "ссылок" и авторской системы образов и представлений. Помимо сознательно вводимых гипертекстовых ассоциаций, в рассказах Шехтера иной раз зажигаются "маячки", подаренные автору русским языком и русской культурой. Вряд ли автор сознательно воздвигает мост между "Бесами в синагоге" и повестью нелюбимого им Гоголя - самого последовательного юдофоба русской литературы, однако где-то рядом с синагогой "Ноам алихот" маячит призрак церкви, одержимой чертями и панночкой-ведьмой. Подобно Хоме Бруту, одинокие герои Шехтера укрываются в "меловом круге" личной веры и рукотворных обычаев. Таким обычаем-оберегом, со временем приобретающим экзистенциальный смысл, становятся для общины "Ноам алихот" поклоны, которые следует отвешивать газовой трубке. Поклоны невозможно упразднить: никакого религиозного значения у них нет, но нельзя удалить невидимую трубку - непредставимо и больно стереть память о раве Куке или Хазон Ише. Недаром синагога зовется "Ноам алихот" - "приятные обычаи". Другой "меловой круг" - холодная печь, пришедшая из местечек Восточной Европы (именно в холодной печи находит заветный клад Ицик-пекарь - персонаж хасидской сказки). Огонь (духовное озарение) разжечь некому, но печь не убирают в надежде не лучшие времена.
Что же это за бесы, не оставляющие в покое молитвенное собрание? Эти фантастические существа слишком напоминают пеструю компанию адептов эсхатологических, мессианских и нео-каббалистических течений и сект, рьяно ведущих свою пропаганду на просторах России, Израиля, Америки и других стран. Демоны-модернизаторы часто заслоняют от простого еврея более "спокойные", классические течения иудаизма с их "приятными обычаями" и освященными веками правилами изучения Торы. Для того, чтобы подготовить читателя к появлению бесов, Шехтер заводит правление "Ноам алихот" в хасидскую синагогу, где воодушевленный многочисленными "чудесами" меламед демонстрирует гостям "мистический обряд" - опускает письмо в книгу своего покойного Ребе и получает странный ответ, который тут же истолковывает еще более странным образом, оставляя реб Вульфа, Нисима и Акиву в полном недоумении.
Явление чертей продолжается: Акива рассказывает своим спутникам семейную легенду, уносящую читателей то на Кубу, то в самую пучину Бермудского треугольника. Эта удивительная сказка ловко сконструирована из околонаучного фольклора наших дней и талмудических преданий, а также средневековых сказаний о затерянных где-то за горизонтом десяти коленах Израилевых. Пьяные черти в синагоге таинственного "острова десяти колен" - злая карикатура на реальных "чертей" из тех самых хасидских кругов, которые чуть было не учинили Вульфу, Акиве и Нисиму второе обрезание:

""Островитяне заглатывали пойло целыми стаканами, хищно и жадно, и быстро хмелели, а, захмелев, возвращались в главный зал и пускались отплясывать вокруг "бимы". Вскоре синагога оказалась заполнена пьяными. С раскрасневшимися лицами они мерно ходили по кругу, невнятно горланя песни, размахивая руками, подпрыгивая, как бы изображая веселье и упоение. Картину народного ликования портили только лица: одеревенелые, с застывшими навыкате глазам.".


Но, если водятся в синагоге Шехтера черти, то должна быть и панночка-ведьма, как ей не быть! - и автор, подразнив читателя пародийной легендой о демонице Нешикуле, чьи смертоносные поцелуи убивают молодых ешиботников, отправляет вторую демоницу в дом благочестивого кубинского еврея, чудом удравшего с острова чертей. Тут просто напрашивается фрейдистское толкование сюжета - то ли потому, что герой носит безличное имя "Гевер" (мужчина), точно персонаж психоаналитического опуса, то ли потому, что имя демоницы - Махлат ("болезнь", сиречь невроз). Да и сюжет о доме, где в подвале прячется демоница, а на верхних этажах правит "тихая европейская жена", Шехтер позаимствовал из народной сказки. Фольклор, как известно, - ценнейший материал для исследования "коллективного бессознательного". Гевера-мужчину раздирают противоречия: в его "подвале"-подсознании гнездится могучее ID, заставляющее все реже и реже посещать верхний этаж личности - супер-эго, где когда-то властвовали традиция, долг и моральные ценности.
Интересно сравнение концовки этого сюжета в повести Шехтера и в народной сказке. Сказочные демоны - дети местечкового еврея и чертовки - тихо покидали раввинский суд, сраженные непоколебимой логикой Талмуда. Совсем не так мирно завершается дело в пост-фрейдистском и пост-секулярном мире Якова Шехтера, где знаки вопроса расставлены там, где традиционная мораль уверенно ставила точку. Демоница-ID идет в наступление, и супер-эго - "тихой европейской жене" - приходится с ней мириться. Гастрономический обряд примирения заставляет вспомнить об одном из понятий философии Каббалы - "йеникат клипот": "подкармливании" нечистых сил с целью их дальнейшего обуздания. Эффектная концовка истории Гевера ( поместье Гевера отныне зовется Гевара - не отсюда ли вышел Эрнесто Че Гевара?) напоминает о революционной бесовщине, хорошо знакомой русскому читателю.
Чуть особняком стоит в повести рецепт субботнего чолнта, который, как уверяет нас автор, способен усмирять бесов. И снова мы читаем великолепную пародию на текст одного из "демонических" нео-каббалистов - лукавая литературная игра, не всем понятная, но оттого не менее язвительная.
Завершается повесть "Бесы в синагоге" явлением технократического Вия по прозвищу "Томограф". Томограф спасает "Ноам алихот" от мнимых демонов, удаляя из печи технику, при помощи которой "рынок" изводил молитвенное собрание. Казалось бы, все хорошо - рационализм избавил "синагогу" от суеверий и мракобесия. Но в шуме мотора удаляющейся машины герои повести вновь слышат все тот же бесовский хохот. Вместе с аппаратурой, подброшенной "рынком", коварный Вий-Томограф уносит последнюю надежду прихожан - простодушную народную веру в чудеса. Именно простая вера удерживала "синагогу" от окончательного падения - а теперь ее будущее зависит от прямого вмешательства с Небес.