Мне и в голову не могло прийти, что буду писать воспоминания о человеке, который годился мне в сыновья, и который, хоть и не производил впечатления богатыря, совсем не был похож на завсегдатая врачебных кабинетов. Все в нем указывало на духовное и физическое здоровье: и постоянная боевая готовность защищать свои убеждения; и жажда борьбы; и стремление к тому, что называют истиной; и жизнерадостность, свойственная каждому южанину (он приехал на Святую землю с зараженной "антисемитской кондратенковщиной" Кубани); и немыслимое для среднестатистического еврея трудолюбие; и припорошенная насмешкой, не лишенная язвительной начинки доброжелательность.
    Не скажу, что знал Аркадия близко или входил в круг его многочисленных друзей, тянувшихся к нему по всякому поводу; очень ценивших его демократический нрав, его удивительную начитанность, его нетерпимость к литературному и житейскому криводушию и фальши, но не всегда отдававших себе отчет, с каким чутким и ранимым человеком имеют дело. Меня с Аркадием, как это и бывает между людьми, которых друг от друга отделяют почти три десятилетия, темперамент, привычки, даже эстетические пристрастия, - свела литературная критика. В газете "Время" появилась рецензия Хаенко на мой роман "Слезы и молитвы дураков". Не стал бы вспоминать об этой статье, если бы не одна неожиданная для меня фраза (цитирую по памяти) "...роман "достал" меня, несмотря на то, что я приверженец совершенно другой, далекой от еврейской тематики и проблематики, литературы". Мне захотелось познакомиться с неизвестным автором, поспорить с ним о еврействе и нееврействе и, главное, поблагодарить за откровенное, без прикрас высказанное мнение. Не помню, сколько "Ноблеса" (на более дорогие сигареты у нас в ту - рабинскую - пору средств не было) мы выкурили с ним у входа в редакцию газеты на Дерех Петах-Тиква. Может быть, дымок "Ноблеса" и сблизил нас, и умножил коэффициент взаимного доверия.
    - Я думал, что вы глубокий старик, - сказал Аркадий. - А вы, оказывается, еще и курите... И ваши "Слезы", оказывается, написали в тридцать девять лет. Мне сейчас примерно столько... И мне, пожалуй, пора взяться за ум и что-то такое написать. А то день-деньской строчу всякую дребедень.
    Его самобичевание удивило меня.
    - Я тут написал одну вещицу... Детектив... Может, прочтете... Надеюсь, не соскучитесь...
    Я согласился. То был роман "Комната смеха".
    Через некоторое время в дыму дешевого "Ноблеса" на накаленном добела асфальте у того же "парадного" входа в редакцию "Времени", которому Хаенко отдал все свои силы, у нас и состоялся разговор. Детали разговора, я, к сожалению, уже не помню, но из памяти до сих пор не изгладился его поучительный лейтмотив. Я пытался убедить Аркадия, что ему - талантливому, своеобразно мыслящему литератору - по плечу решение не только детективных головоломок, но и по-настоящему серьезных тем; что его перо грешно употреблять только для развлечения читателя, только для фабульного серпантина, щекочущего, как дорога на Ай-Петри, нервы, только для вымученного, бог весть кого веселящего "Шмуля". Я и впрямь был убежден, и ныне - после неожиданной смерти автора "Комнаты смеха" и "Третьего крика ирокеза" - остаюсь при своем убеждении, что Аркадию Хаенко от природы было отпущено больше, чем многим другим (он и много сделал, правда, скорее, в литературной критике и в журналистике, чем в "чистой" литературе), но полностью реализовать свой редкостный потенциал ему, к великому сожалению, не удалось. Как говорил он сам, "житуха заела".
    Никогда не забуду его справедливые и в то же самое время горькие и демобилизующие слова:
    - Григорий Семенович! Сейчас можно заработать только на дерьме.
    Я не мог не признать, что в его "манифесте о дерьме", которого во все времена в избытке и на которое исстари существует неизменный спрос, слышались не только молодецкая, пользующаяся успехом на различных тусовках бравада, но и глубокое, искреннее сожаление, может, даже мука... Казалось, он соболезнует самому себе, не успевшему написать то, чего хотел, к чему влекла его наболевшая душа. Что и говорить, это большое и непоправимое несчастье, когда уходит человек, который по всем своим параметрам был несравненно более талантлив, чем оставленное им наследие. И чаще всего это не вина ушедшего, а в большей или меньшей степени вина равнодушных к судьбе таланта наследников. Переиграть судьбу невозможно. Как ни печально, но уже "засчитанный результат" на табло не изменишь.
    Аркадий Хаенко написал и напечатал много - и под собственным именем, и под псевдонимами. На всем его газетном и не газетном творчестве лежит печать незаурядности, недюжинности, не состоявшегося, но вполне очевидного высокого Божьего дара.
    Аркадий Хаенко прожил короткую, горькую, как дымок "Ноблеса", жизнь. По правде говоря, он был один из тех, кто ею как следует не успел затянуться и до конца ощутить не то что ее осенний - даже летний вкус. Поздно на это сетовать, но не поздно склонить перед его светлой памятью наши забывчивые, забитые тем, на чем, по мнению ушедшего, можно неплохо заработать, головы.

Григорий Канович, Бат-Ям