В этом году Шурка впервые проводила каникулы у своих стариков. Это был самый лучший год ее жизни. Шурка стала чаще бывать в этом доме, чего раньше не происходило вовсе. То ли матери слишком надоедали требования дочери о поездке к деду, то ли у нее появилась потребность отдыхать от семейных обязанностей, но иногда она даже позволяла Шурке заночевать у своих бывших свекров. Правда, происходило это не так часто, как хотелось бы девочке. Но все же происходило. И если в детстве она представляла деда только по фотографии, найденной в семейном альбоме, то отныне он стал настоящей привязанностью внучки. Большой улыбчивый человек, раз и навсегда затмивший в ее глазах не только собственную жену, но и своего сына – отца девочки. Дед всегда что-то мастерил или копался в саду. Работал он неспешно, весело мурлыча себе под нос. С ним было так легко и уютно, что хотелось без конца крутиться у него под ногами, виснуть на его шее и слушать истории о его похождениях в молодости. И он часто рассказывал, как воевал в Гражданскую, как сидел в плену. Девочка отчетливо представляла его молодым красивым, вон с той коричневой фотографии, можно влюбиться, когда он, еще не будучи никаким дедом, и даже отцом, ел размоченную пшеницу (фи, какая гадость! И как он ее глотал, сырую?) в сером холодном лагере, для военнопленных. Как уже после войны ловил "зеленых" бандитов, отчего Шурка, замирая от страха, различала в воздухе запах зеленки, (хоть и глупо, при чем здесь зеленка?) и радовалась вместе с чекистами. О таком можно прочесть только в книжках. Но ее исключительный дед, понятно, превосходил любого героя этих книг.
     Лето выдалось нежаркое, впрочем, днем было иногда достаточно тепло, но по ночам шли частые, обильные дожди. Крепкий грозовой ветер обстреливал упругую землю в саду горстями молодых, еще мягких орехов. Шурка смотрела на черный запутанный узор ветвей и листьев за окном, на рваные пляшущие прорехи в кронах деревьев, и незаметно засыпала, лежа в тепле под мягким одеялом. По утрам ее будил пинчер Шот (по-английски - Выстрел), барабаня лапами по краю постели. Открыв глаза, девочка видела его преданную бархатную морду с блестящим носом, рыжую морду в зелено-золотистом свете, процеженном сквозь отсыревший сад. Нетерпеливое поскуливание собаки в предвкушении прогулки, птичьи перепалки за окном, мурлыкание радио на кухне - все в этом доме было пропитано ощущением какого-то светлого, раскрашенного во все краски лета, покоя. И не только благодаря саду за окнами. В самой квартире было много цветов, ковров и кружевных салфеток, старинных статуэток, ваз и масса загадочных предметов с такими давно отжившими названиями, как пресс-папье, ридикюль, калоши или муфта. Своеобразный сад из вещей, которыми заросла их небольшая, но уютная, квартира. Старая массивная мебель с витражами и витые этажерки мягко ужимали жизненное пространство до размеров волшебной шкатулки, в которой шла своим ходом феерическая полудачная жизнь. Со старинными добротными креслами, жалюзи, канарейками и собакой. Заветное место, где Шурка всегда чувствовала себя счастливой. Уже в первые летние дни, проведенные у стариков, она решила, что когда-нибудь обязательно переедет к ним насовсем.
     Безусловно, даже тут не всегда существование казалось безмятежным, иногда хотелось каких-то других развлечений, свойственных ее возрасту. Их у нее всегда было немного. Чтение книг, стихи, которые она писала с детства, решение ребусов и задачек в подписных журналах не могли заменить друзей, беготни во дворе и заглушить тягу к общению со сверстниками. Хотя и дома, у матери, с друзьями было не густо, здесь она вообще никого не знала. Бывали дни, когда это тяготило ее. В юности ведь часто не знаешь, когда ты по-настоящему счастлив. Тянется скучный рядовой день, некуда себя деть. А пройдут годы, и ты будешь вспоминать его, или череду таких же дней как самое счастливое время жизни. Или самое значительное и решающее.
     Был один из таких обычных-необычных дней, время ползло со скоростью улитки, а Шурка слонялась без дела. Дед по обыкновению прилег после плотной закуски - яблочного пирога с компотом. Никакие ухищрения не могли отвадить его от этой привычки, очень вредной с ее точки зрения. Спать, да еще после еды! Да еще именно тогда, когда внучке нечем заняться - это вопиющая несправедливость! Пес прикорнул рядом с дедом на диване. Она пыталась заставить себя читать Фейхтвангера, но вместо этого уже давно просто держала книгу на коленях и смотрела в окно. За стеной раздавались уже привычные звуки музыки. В очередной раз невидимый пианист наслаждался "Полонезом Агинского".  На этом фоне тишина в саду казалась еще более несокрушимой. Там млели на солнце налитой крыжовник и красная смородина - прозрачные бусины, пришитые среди листьев. Изредка чирикнет воробей или, нарушив безмолвие, загудит монотонная муха. И лист не шелохнется. Лишь сбитые ветром орехи в сочной зеленой кожуре, точно крупная яшма, выглядывали из влажной земли, напоминая о ночной трепке. На минуту ей захотелось выйти и собрать их, но она вспомнила, что руки надолго потемнеют от орехового сока, и желание тут же растаяло…
     Не в силах усидеть, Шурка все же поднялась и отправилась на кухню, откуда доносился острый дух жареного мяса и звяканье посуды. Бабушка сновала по кухне, сердито расставляя по полкам буфета вымытые тарелки. Словно те были в чем-то виноваты. Энергично помешала скворчащие куски мяса, золотистые от шафрана и морковки. Взбудораженный пес, обогнавший девочку по дороге, уже носился с повышенной преданностью за бабушкиной пяткой, громко порыкивая и чихая в надежде, что его, наконец, премируют за рвение ломтиком пожирнее. Шурка его очень хорошо понимала, - обед запаздывал. Она подобралась поближе к соблазнительному казанку с жарким, прихватив незаметно вилку со стола. Собачьи глаза тут же обратились к ней.
     Маскируя свои тактические передвижения, Шурка "невинно" спросила. - Ба, может, тебе помочь?
     - Вот и предложила бы пораньше. Вилку-то положи на место! Нечего на ходу хватать, ошпаришься! - Велела бабушка, грохнув эмалированной миской, которую мыла. Собака отпрянула, машинально оглянувшись на окрик.
      - Ну а что делать? - Шурка разочарованно заныла. - Ну, ба-а… скучно же. И вообще давно пора обедать, кажется, я могу слона съесть.
     - Подогрей себе, сядь и нормально поешь, нечего таскать с огня. Есть борщ, а скоро и плов будет. А лучше подожди немного, все вместе поедим. Авось, не помрешь за час. Возьми лучше погуляй с собакой.
     - Да гуляла я с ним час назад. "Не умру" - откуда ты знаешь? Вот возьму и умру, не от голода, так от скуки! Ты - тут, дедушка дрыхнет. Поговорить не с кем. Объясни ему, что вредно спать после еды. Меня он не слушается. Может, ты его разбудишь?
     – Ты отлично знаешь, это бесполезно. - Махнула рукой бабка и, выходя из кухни с полотенцем в руках, поманила внучку за собой. - Иди-ка сюда, кажется, сейчас я найду тебе занятие.
     Она открыла дверь на лестничную клетку. Не переступая порога, позвонила к соседям угловой квартиры. На звонок вышла высокая красивая девочка.
     – Добрый день, Гайя, ты сейчас свободна? - Поинтересовалась старушка и, получив в ответ утвердительный кивок, продолжила,  - познакомься, это моя внучка, Шурочка.
     Шурку подтолкнули вперед. - Вот, сидит, скучает, мешает мне обед готовить. Может, займетесь чем-нибудь вдвоем? Ты тоже, как я посмотрю, томишься в одиночестве. Может, поиграешь ей на пианино? Шура, ты должна была слышать через стенку, как Гайя играет. Она очень способная.
     Гайя окинула Шурку изучающим взглядом и кивнула: - Заходи. Та перешагнула порог. Толстый коричневый ковер поглощал звуки шагов. Он тянулся по недлинному коридору, шедшему параллельно их собственному, и за поворотом заканчивался у порога большой комнаты. Сначала показалось, что там совершенно темно. Привыкнув к освещению, Шурка рассмотрела черное блестящее пианино, вбиравшее в себя не только скудный свет, просачивающийся сюда сквозь дворовый виноградник и тяжелую штору, но и значительную часть пространства. Строгая мебель темного дерева отражалась в лоснящемся паркете и придавала помещению чопорность и музейный вид. Огромная тюльпановидная чаша, поймав скудный луч солнца, преломила его в хрустале на сверкающие иголки. Темно-зеленая обивка диванов терялась в сумрачных углах, оттеняя мягкие краски больших керамических ваз и контуры серебряных и деревянных статуэток. Шурка оцепенела. Облезлая материнская коммуналка и бабушкины дореволюционные шкафы, глубокие, массивные, попирающие пошарканный линолеум, не шли ни в какое сравнение с этой почти вызывающей роскошью. За ее спиной скрипнула паркетина.
     - Ну, как? - Прошептала Гайя у самого Шуркиного уха, и та вздрогнула. Только сейчас она заметила лицо соседки у своего плеча и, слишком близко, ее темные глаза. В выражении этих глаз было что-то странное. Шурка ощутила почти физический напор, исходящий от этой девочки, настойчивое желание подчинить себе всех и все. Шурке панически захотелось отскочить в сторону.
     - Что, ну как? - переспросила она, понимая, что не желает уступать этому импульсу.
     - Нравиться тебе здесь? - Лицо девочки придвинулось еще ближе, отчего желание отшатнуться сделалось невыносимым, но одновременно усилилось и сопротивление ему. Устоять-то она устояла, но, почувствовала, что краснеет. Ну почему она краснеет каждый раз именно в тот момент, когда ей больше всего хочется скрыть свои эмоции?
     - Ничего. - Ответила она, отворачиваясь.
     - Ничего - ничего и есть. Знаешь, ты - первая, кому наш дом не понравился. - Выпрямившись, заключила хозяйка. Она с неприязнью поджала пухлые губки, вздернув подбородок.
     - Нет, ты меня неправильно поняла, - попыталась загладить нанесенную обиду Шурка. Говорить ей пришлось уже в спину соседки, поскольку та направилась к креслу, всем своим видом показывая, что разговор окончен. - У вас даже очень красиво. Какая-то необычная атмосфера. И свежо, хотя на улице - жарковато. Словно спустился в подземелье или прохладный подвал. Знаешь, летом в городе, когда асфальт раскален и нечем дышать, бывает, спустишься вниз, а там прохладно, хорошо… Я что-то не то говорю, твоя квартира нисколько на подвал не похожа. Это я так, к слову вспомнила… Раньше у нас в доме, еще когда печь топили, дрова в таком месте хранились. Там в любую жару сохранялась приятная температура, и летом было здорово туда заходить, а зимой - уж чересчур мокро, и плесенью пахло…
     При чем здесь эти дрова и плесень, что я такое несу? Надо взять себя в руки. А, впрочем, она сама виновата, нечего людей пугать.
     Пока она говорила, новая знакомая развернулась к ней и слушала с легкой насмешкой. Шурка, как бы невзначай, отошла подальше от Гайи, еще раз осмотрелась и медленно повернулась обратно. В эту минуту она уже успокоилась и уверила себя, что на ее лице не осталось следов растерянности. Это часто помогало, и сейчас она легко преодолела минутное замешательство и желание оправдываться.
     Гайины губы недовольно сомкнулись, словно перечеркнули прежнюю ироническую гримаску. Теперь взгляд ее говорил: "Ах, вот как! У нас - характер! Ну не хочешь - не нужно! Попробуем с другой стороны, все равно узнаем, что ты за птица". Вслух же она произнесла, - Присаживайся, поболтаем. Значит, ты - внучка, а сын Рахили Григорьевны - твой отец.
     Она устроилась в кресле с ногами, не сняв тапочек. - Расскажи мне, каково иметь такого отца как твой? Ты его помнишь с детства, любишь?
     - Я для этого его мало знаю. - Неприветливо буркнула Шурка и села в кресло напротив.
     - Ах, да. Он, кажется, полжизни в психушке провел. Не боишься, что это повлияет и на твою жизнь? Ведь это передается по наследству.
     - А ты сама не боишься быть его соседкой? Опасно, можно и схлопотать от психа, если он узнает о твоих разговорах. Кроме того, врачи мало что знают, вдруг, это заразно? Все-таки, какой-никакой контакт происходит, возьмет да и прилипнет.
     - Шура, ты напрасно обижаешься. Тебя тут никто не пытается оскорбить. Если я выразилась чересчур прямолинейно, то это только потому, что не вижу здесь причины скрывать свои мысли. Все знают, что психические заболевания - часто наследственные. В этом нет ничего постыдного. В конце концов, такое с каждым может произойти, если в семье есть склонность к заболеванию.
     - Какая еще склонность? У него это случилось в результате неудачной операции на глазу. И я думаю, тебе это известно.
     - Ну да, конечно. И ты веришь в эти сказки?
     - Верю. А ты можешь доказать обратное?
     - И не подумаю, - хмыкнула та. - Все бывает, но я таких историй много наслушалась. Никто в них давно не верит, и правильно. В таких случаях родственники придумывают миллион правдоподобных объяснений, чтобы скрыть правду. Это естественная защита от пересудов и всяких последствий. Люди, знаешь, какие? Например, никто не захочет женить своего сына на девочке из такой семьи. Или, чтобы в школе детей не дразнили. И что хорошего в таких разговорах на работе, это способствует карьере? Да мало ли причин? Впрочем, давай оставим эту неприятную тему, можешь считать, как тебе больше нравится. А где твоя мать?
     - Что значит, где? В каком смысле?
     - Я имела в виду, кем она работает?
      Шурке уже порядком надоел этот досадный разговор. Вопрос о матери застал ее врасплох. Она заерзала в кресле, лихорадочно соображая, как рассказать о своей "мадам" понейтральнее, чтобы эта пиявка  не вцепилась в какое-нибудь слово и не вытянула лишнего.
     - Работает санитаркой в больнице.
     - Задницы подтирает? - Гайины губы брезгливо дрогнули.
     - Почему сразу задницы? Там и другой работы полно, к примеру, лабораторную посуду мыть. Она не медсестра, только потому, что потеряла диплом во время войны, а архив ее курсов сгорел. - Шурка незаметно выдохнула воздух. На самом деле, ее мать работала в лаборатории только раз во время эпидемии холеры, когда в больнице был полный завал с анализами, и с тех пор мечтала вернуться туда на постоянную должность. Надоело ей, видите ли, числиться уборщицей, хотелось называться лаборанткой.
     - А какая она, красивая? Сколько ей лет?
     - Пятьдесят один. Она вообще скоро на пенсию пойдет. - На первый вопрос она предпочла не отвечать. Шуркино мнение о материнской внешности нельзя было назвать высоким, скорее – наоборот: она не находила в этой женщине ни одной привлекательной черты. То, что мать нравилась некоторым людям, всегда вызывало у девочки прилив недоумения. Но не обсуждать эту тему с кем попало, тем более с этой...
     - Пятьдесят один? Когда же она тебя родила?
     - Какая тебе разница? - С раздражением вскинулась было она, но, передумав, ответила. - Поздно, в тридцать пять. Ты лучше, действительно, сыграла бы мне что-нибудь. До сих пор я слышала твою игру только сквозь стенку.
     Забренчал дверной звонок.
     - Наверное, папа пришел. Подожди, я открою.
     Гайя исчезла в коридоре. Оставшись, наконец, одна, Шурка почувствовала, насколько она напряжена и попыталась расслабиться. Ей вовсе не помешал бы сейчас мягкий дедовский диван или, как минимум, стакан холодной воды.
     Из прихожей вышел очень крупный пожилой мужчина в плотной фланелевой рубашке не по сезону с тяжелой авоськой в руке.
     - Гайя, я кильку свежую купил, достань большую миску, вытащи кулек из сетки и аккухгатно высыпь туда гхыбу, - произнес он чересчур громко, словно был глуховат. Неторопливо, напоминая кадры замедленной съемки, повернул голову, заметил Шурку и добавил. - Здгхавствуйте, Вы откуда? Я Вас гханьше никогда не видел.
     - Я - внучка вашей соседки, Рахили Григорьевны.
     - Ах, вот как? Такая взхгослая девочка? А я думал, что внучка Гхахиль Гхигоевны - совсем маленькая. - Говорил он неспешно, старательно выговаривая каждое слово.
     Гайя в это время, сложив руки на груди, с раздражением рассматривала отца, словно она много старше и умнее. Потом, фыркнув, рванулась на кухню.
     - Ладно, отстань от нее! - Прикрикнула она на него оттуда. Вынула из шкафа эмалированную посудину и скомандовала. - Лучше высыпь свою рыбу сюда! Осторожнее, сейчас на пол плюхнется. Высыпал? Можешь идти! Ну все, что же ты стал на проходе? Еле двигаешься, выйди уже, в конце концов!
     От нетерпения она подталкивала отца в спину. На него это производило слабое впечатление, точнее, никакого. Он стоял, чуть покачиваясь, и рассматривал гостью. Лишь погодя, достаточно раскачавшись, он потихоньку сдвинулся с места, снова остановился, подумал, неторопливо пересек холл и скрылся за дверью соседней комнаты.
     - Шура, иди сюда, - позвала Гайя. И, когда Шурка появилась в дверях, добавила, - что-то я проголодалась. Перекусим чего-нибудь. Что ты делала одна в комнате?
     Улыбнувшись Шуркиному недоумению, продолжила без ответа. - Рыбки хочешь? При этом она ловко очистила одну, сполоснула под краном и, посолив, проглотила. Серебристая рыбка, живая секунду назад, только хвостиком успела махнуть, исчезая во рту Гайи. Шурка подумала, что ее вот-вот стошнит. Она поспешно перевела взгляд на трехлитровую бутыль с томящейся в ней засахаренной сливой, уже пустившей сок. Гайя заметила, приподняла бровь, словно удивляясь, но рыбу больше не предлагала. Достала из холодильника банку компота из желтой черешни и указала Шурке на табурет. Упругая сладкая ягода приятно лопалась на зубах и, проскользнув внутрь, успокаивала взбунтовавшийся желудок.
     - У тебя есть подруги в школе? Расскажи о них. - Потребовала Гайя.
     Вопрос Шурке снова не понравился. Ее вовсе не тянуло к откровенности. Тем более, что особо хвастаться было нечем. С посторонними она, обыкновенно, предпочитала слушать. Только с близкими подругами Шурка могла свободно поболтать.
     - Похоже, есть. - Она попыталась сменить тему. - Как же, все-таки, насчет игры на пианино?
     - Не сейчас! - Отказ был резковат. - А ты, вроде, не уверенна, что у тебя есть подруга?
     - Нет. - Шурка и не думала продолжать.
     - И что она тебе сделала? Или ты ей?
     - Никто никому ничего не делал. Она просто ушла из нашей школы.
     - Что работать или поступила куда-то?
     Для Шурки и эта тема была достаточно болезненной. Ее лучшая подруга в это лето из-за развода родителей перевелась в другую школу, переехав с матерью в новую квартиру, после размена старой. И школа, а значит и Шурка, оказались недосягаемы. Но не это было главным. Бывшая подруга практически отреклась от нее давно, когда появилась третья, некая Наташа. Шурка неожиданно оказалась не то, чтобы лишней, а второстепенной. Так и ходили втроем. Теперь же, оставшись наедине, бывшие соперницы едва могли предполагать, как все сложится. Наташу Шурка до сих пор только терпела, с трудом допуская, что с ней действительно можно найти какие-то точки соприкосновения. Со стороны можно было подумать, что Шурка просто по-детски ревнует. И ее экс-подруга - изменница так и считала. Но на самом деле дело обстояло иначе. Наташа казалась Шурке слишком беспризорной, чужой и циничной для той домашней размеренной жизни единственного ребенка, пусть и не очень счастливого, к которой сама Шурка привыкла. Но так или иначе, эти сложности не подлежат обсуждению в данную минуту.
     Не перевести ли разговор в другое русло? Пусть эта любопытная варвара поговорит на любимые темы, но о себе.
     Она отрицательно качнула головой.
     - Размен квартиры. Теперь моя подружка живет далеко и учиться будет в другой школе. А у тебя хорошие подруги?
     - Хороших подруг не бывает. Твоя разве хорошая? Ушла из школы, - и конец всякой дружбе.
     - Ну это еще неизвестно, - возразила Шурка, в глубине души зная, что Гайя права, но совсем по другой причине.
     - И что, теперь тебе не с кем даже поболтать в школе? - Спросила Гайя.
     - Есть. - Машинально брякнула Шурка. - То есть, я не знаю точно. Понимаешь, она мне досталась вроде бы по наследству. Она, скорее, подруга этой моей прежней подруги. Я не уверена, что найду с ней общий язык. Но, кроме нее мне теперь, точно, поговорить в школе не с кем, так же, как и ей. А чем твои друзья тебе не угодили?
     - Я никому не доверяю, тем более подругам. Сама подумай, они меня лучше знают, а потому опаснее. Кто может обидеть сильней, чем человек, знающий твои слабости? Но это неинтересно. Лучше расскажи мне, почему у тебя такие проблемы с этой второй, ну с общим языком? - Гайя ничего не упускала из виду и не допускала случайных оговорок в собственных репликах. Хорошее качество, чтобы увильнуть от откровенных бесед. Шурка даже ей позавидовала.
     - Ты хочешь узнать мои слабости?
     - Это не опасно - я пока не твоя подруга.
     - Вот именно, пока.
     Гайя слегка надулась. - Я все равно никого из них не знаю, поэтому никак не могу тебе навредить.
     - Ты лучше, все-таки, поиграй мне на пианино.
     - Мне не хочется сейчас. Может, попозже.
     - Тогда расскажи мне о себе, что ты любишь, например, читать?
     - Читать? Вообще я не очень-то люблю книги. Не то, чтобы совсем не читаю, но немного. Я предпочитаю общаться с людьми. Это почище всяких романов.
     - Не обязательно романы. Есть фантастика, путешествия. Я недавно такую книгу классную прочла "Красин" во льдах". Замечательная история! Это документальная повесть о дрейфе ледокола "Красин" на Северном полюсе. Хочешь, дам почитать?
     - Меня это не интересует нисколько. Какие-то психи карабкаются на айсберг и отмораживают свои архитектурные излишества. На фиг им это нужно? А тем более, мне? Уж лучше романы. Меня гораздо больше волнуют жизненные истории, про любовь, про всякие отношения, особенно настоящие, например, с твоей подругой. Ну так, что там у вас с ней не ладится?
     И Шурка сдалась. - Ну, семья у Наташи странная, собственно, ее, на мой взгляд, почти не существует. Отца нет и в помине, может, и не было никогда. Мать, то ли пьет, то ли больная, я никогда не интересовалась. Да и не все ли равно, если Наташа сама меня не очень-то интересует? Они с матерью сорятся, обе употребляют такие слова, уши вянут. Даже когда я там бываю, что случается довольно редко. В общем, мне это не по нутру. Кроме того, она, как бы это сказать... С ней взрослые парни на улице заигрывают, такие, знаешь, примитивные, наглые. Мне рядом и находиться страшновато, хочется сбежать. А она в ответ, представь, кокетничает. Ужасно неприятно, ведь если я с ней - и про меня подумают, что я – такая же. Все это меня настораживает. Мне кажется, что у нее уже все было… Как будто она живет в каком-то другом, чужом и опасном мире, где мать не пытается тебя, ну не то, чтобы любить, хотя бы, воспитывать. Скорее, она ищет способ получить какую-то пользу, скачать с тебя что-то, чуть ли не продать с выгодой.
     Гайя слушала внимательно, поддавшись вперед. Она не перебивала, но у Шурки возникло ощущение, что она при этом делает какие-то вычисления в уме. Слишком уж сосредоточенным было выражение ее лица, а глаза напоминали черные полированные камни с жирными бликами. Рассказывать о Наташке было неприятно, ведь вполне возможно, что они найдут все же общий язык. Но почему-то Шурка не могла остановиться. Да и не находила она веских причин отказаться от разговора... Скованность тому причина, стеснительность? Собственно, криминала никакого не было, никто не обязан скрывать чужие проблемы, они пока еще друг другу - никто. Зато самой можно избежать слишком настырного внимания. Но это не удалось.
     - А что у вас за класс, дружный или так себе? - снова принялась допрашивать настырная девчонка.
     Шурка покачала головой, - Самый обычный класс: никакой особенной дружбы. Все разделены на группки. Есть кучка популярных, которые общаются в, основном между собой. Есть неудачники на отшибе, где каждый сам по себе. И остальные - прослойка между первыми двумя, тоже по двое, по трое.
     - Ты к кому себя относишь?
     - Сама догадайся.
     - Ладно. А тебе из мальчиков кто-то нравится? Самый популярный, конечно, или все-таки середнячок? - Гайя невинно улыбалась, словно спросила, что Шурка больше любит: шоколад или жареную курицу.
     И Шурка, прямо глядя ей в лицо, солгала, что такого не существует. Гайя с усмешкой прищурилась, зрачки ее остановились на какой-то точке за Шуркиной спиной, будто она видела сквозь стену, и на секунду забыла о гостье. Она даже чуть заметно кивнула своим мыслям, словно решила трудную задачку, и уверена в ответе. Она вновь обратила внимание на Шурку. Смотрела она с таким недоверчивым видом, словно та заявила ей, что все расчеты никуда не годятся. На мгновение что-то изменилось в ее лице, оно стало каким-то странным, даже зловещим, отчего у Шурки по спине пробежала холодная дрожь. Но она не отвернулась, пусть эта "умница" попробует уличить ее во лжи. Но никто не стал ничего доказывать. Гайя, кривовато улыбнувшись, отвела взгляд сама. - Ну, не хочешь - не рассказывай.
     Вернувшись домой, Шурка попыталась разобраться в Гайином поведении и собственных ощущениях. Она снова представила ее преобразившееся лицо, губы, лоб, глаза с янтарным оттенком… Вот оно! Глаза, какого они, все-таки, цвета, черные, темно-карие или желтые? Похоже, именно в тот момент они вдруг посветлели, в них появилась глубина, прозрачность меда, и у самых зрачков промелькнули зловещие лимонно-ядовитые блики. Что за паршивый огонь мелькнул в них? На душе снова всколыхнулся неприятный осадок, будто ее публично уличили во лжи или раздели догола. Или ничего этого не было? Померещилось, солнечный свет отразился в зрачках, – решила она про себя, и выбросила все из головы.
     На другой день Гайя позвонила по телефону и предложила зайти. Идти не очень хотелось, но с другой стороны – дома сидеть скучновато, и в конце концов, она же не боится поединка с настойчивой соседкой. Еще посмотрим, кто выйдет победителем.
     С этой поры они встречались ежедневно. Разговаривали, в основном о школе, о Гайиных одноклассницах, появлявшихся в ее доме. Девочки были разные, были среди них и такие, с которыми и самой Шурке хотелось бы подружиться, например с Женей, заходившей чаще других. И несмотря на это назвать Женю Гайиной подругой язык как-то не поворачивался – складывалось впечатление, что у той вообще нет подруг. Практически в каждой Гайя отыскивала изъяны и, не стесняясь, злословила. Это так напоминало "мадам"! Это их сходство выводило Шурку из себя, и у нее не получалось держать себя в руках, поэтому Гайе в такие моменты доставалось на орехи от новой подруги. Если бы соседка была столь же глупа и неуклюжа, Шурка никак не смогла бы с ней общаться. Так же, как и с "мадам", спорить с Гайей было непросто, но по разным причинам. На мать не действовали никакие аргументы в силу отсутствия всякой логики, но Гайя всегда была начеку и умела дать отпор весьма убедительно. В ней и в помине не было Шуркиной мечтательности и рассеянности. А вот стремления управлять, эксплуатировать людей, пользуясь любым предлогом, было в достатке. И неважно, что Гайя была даже на год младше Шурки, но именно она проявляла чудеса изворотливости и какого-то особого взрослого умения всегда оказываться правой. Эти разногласия создавали между девочками некую дистанцию и порождали недоверие, по крайней мере, с Шуркиной стороны. Манера новой знакомой все на свете видеть в дурном свете, выставляя хорошее - плохим, а плохое - хорошим, сводила Шурку с ума. И она, как могла, интуитивно сопротивлялась. Изредка, правда, приходилось уступать, но чаще она просто упиралась, не в силах отстоять свою точку зрения, но и не желая идти на поводу. Тем более что достойные аргументы обычно приходили в голову уже дома, после спора, когда она успокаивалась, а оппонентки не было рядом и некому было их излагать. Чувствуя, что такой человек, как Гайя, не может быть настоящим другом, она все-таки тянулась к ней, вновь и вновь убеждаясь, насколько они разные. Та и сама не рвалась в подруги, она словно специально демонстрировала Шурке свое недоброе отношение к людям, словно бы предупреждая, что и о ней доброго слова не скажет.
     - Ты считаешь, она помалкивает, когда сплетничают обо мне или о тебе, или пытается что-нибудь хорошее отыскать? - Говорила она об очередной своей жертве. - Я лично на этот счет не заблуждаюсь. Обрати внимание, с каким интересом она выспрашивала, что Женька говорила о ней вчера после ее ухода. Если бы сама не трепалась, ей бы в голову не пришло, что ее обсуждают. Все всё говорят про всех, так почему я должна молчать?
     - Но ведь этому не будет конца. - Не сдавалась Шурка. - Она считает, что ты сплетничаешь о ней, и старается не отстать. Ты возвращаешь сторицей по той же причине. Женя что-нибудь добавляет, чтобы не задолжать ни одной из вас. И так по кругу. А что, если плюнуть на все эти дрязги и закрыть рот, не будет ли это умней и порядочней? Разве ты будешь выглядеть хуже в глазах окружающих? А кому нужно пусть болтают.
     Само собой, она сама понимала, что все ее доводы звучат голословно. По крайней мере, для Гайи все они - пустой звук. Поскольку, даже в интонации у той чувствовалась уверенность, что она хорошо разбирается в предмете. В ней было так называемое знание жизни, которого не хватало Шурке.
     В то же время, она догадывалась, что Гая сплетничает и о ней, выставляя наивной дурочкой. А в том, насколько веско звучит мнение соседки, у Шурки сомнений не возникало. Но перехватить отзвук пересудов о себе ей ни разу не удалось. Ведь чей-то оценивающий взгляд и язвительная улыбка - еще не доказательство, что тебя обсуждают за твоей же спиной. Разумеется, если бы у Шурки был выбор, она бы перестала общаться с Гайей. Но выбора не было. А вдобавок, несмотря на весь Гайин яд, а возможно, благодаря ему и ее чувству юмора, общаться с ней было интересно. Поэтому она продолжала ходить к соседке.
     Гайя часто играла для Шурки на пианино. Играла она бегло, по-хозяйски захватывая на диво гибкими сильными пальцами желтоватые клавиши, чуть ли не полторы октавы одной рукой... И пела. Тихий неяркий голос завораживал, усыплял. Шурка теряла чувство времени, и только очнувшись замечала наступившие сумерки, а то и ночь.
     Но, конечно, большую часть времени они проводили за разговорами. Болтали на кухне, часами обсуждали своих "кавалеров". Часто к ним присоединялась и Женя. Они жарили картошку с луком и потихоньку прикладывались к бутыли домашней сливовки, которую готовили Гайины родители. Они пили ее понемногу, постепенно разбавляя водой, во избежание неприятностей. Постепенно Гайя выпытала из Шурки много всяких секретов. В частности, узнала про Игоря, который, казалось, абсолютно не замечал Шурку, как и большинство других девчонок. Конечно, ей хотелось привлечь его внимание, понравиться ему, но ничего конкретного по поводу развития их отношений она не предпринимала. Она не знала бы, как вести себя с ним, приди ему в голову заинтересоваться ее персоной. У его предков денег куры не клюют. Шикарные кашмилоновые свитера, только вошедшие в моду кримпленовые брюки, импортные пластинки и записи… Ему ничего не стоило повести свою подружку в ресторан. В такой ситуации Шурка сразу попала бы впросак, надеть-то нечего. И вряд ли она отличит за столом рыбный нож от обычного. Где ей соревноваться с первыми модницами класса! Даже Ирка Дюгина, цепляющая на себя самые дорогие и модные тряпки, не смогла привлечь его интереса. А её родители, между прочим, работают в Польше и присылают ей всё самое лучшее. Куда уж тут Шурке соваться! И танцевать она не умеет. Короче говоря, проще мечтать о нем издалека, гораздо безопаснее. По большому счету выходило, что нынешнее положение вещей ее вполне устраивало.
     Сама Гайя была немного влюблена в одноклассника Сенечку. Она говорила, что во время уроков тот пожирал ее глазами. Но стоило ответить ему тем же, и он краснел и отводил взгляд. Дальше игры в гляделки их отношения не шли.
     Родители Гайи были пожилыми людьми, очень пожилыми. Они не обращали внимания не только на свою дочь с ее подругами, но и друг на друга. Каждый жил своей жизнью. Отец большую часть времени проводил в своей каморке над зингеровской швейной машинкой. По словам Гайиной матери, он когда-то был первоклассным портным. Но те времена прошли. И теперь он обшивал только свою родню и, по старой памяти, кое-кого из соседей. Гайина мать была женщиной властной с крупным породистым лицом. Когда-то она была красавицей, годы не скрыли этого окончательно. Но красота ее была холодной и хищной. И даже жутковатой. За годы семейной жизни она освоила командные интонации, и ее редкие обращения к мужу напоминали армейские приказы.
     - Завтра пойдешь на рынок и купишь птицу. - Решала она, заглядывая в холодильник, - есть нечего, а ты только и знаешь, что дрыхнуть!
     Ответ зависел от настроения меланхоличного родителя. Он вообще был человеком медлительным и каким-то посторонним. Складывалось впечатление, что он пришел в этот дом ненадолго, и скоро должен уходить. Шурка его даже сидящим ни разу не видела. Он часто замирал, стоя у дверного косяка, словно каменный великан. Засыпая, поворачивал голову в сторону экрана телевизора. Но стоило выключить ящик или перевести на другую программу, как он тут же открывал глаза и требовал вернуть зрелище. Однако его жене, почти всегда удавалось привести его в чувство. Стоило повысить голос, и он сдавался. В таких случаях он плавно ретировался в свою комнату. Ходил он, нагибаясь вперед, с натугой, словно волочил за собой непосильную ношу. Изредка, когда поток нареканий переваливал через край, извержение накопленного становилось неизбежным. Оглушительные скандалы всегда кончались злобным ворчанием Гайиной матери или шипением самой Гайи, которая обязательно вмешивалась в ссору. Неважно на чьей стороне она находилась в каждой конкретной ситуации. Отца она презирала за мягкотелость и непробиваемость, мать просто ненавидела. От дочери доставалось и тому и другому. Поэтому обычно старшее поколение воздерживалось от ругани при ней. В основном, в доме царило напряженное перемирие. И, похоже, это всех устраивало.
     Часы, когда "глава" семейства работал или дремал в своей комнате, были наиболее мирными для всей семьи. Тогда хозяйка дома, никого не трогала, ни к кому не цеплялась и вела себя тихо. Чаще всего, устроив ноги на подставной скамеечке, она сидела на диване с вязанием или, прихрамывая, колдовала на кухне над единственным блюдом, кроме которого ничего не готовила: куриным бульоном с вермишелью или лапшей. Эта еда в доме не переводилась. Никакими другими хозяйственными заботами она себя не отягощала, ни уборкой, ни стиркой. Возможно, это происходило из-за ее увечья. Одна ступня ее была изуродована и обута в ортопедический ботинок особой конструкции. Как-то мимоходом поинтересовавшись у Гайи о причине хромоты, Шурка вразумительного ответа не получила, та только зло огрызнулась. За разъяснениями она обратилась к бабушке. Но та мало что могла сказать. Видимо, травма произошла давно, еще до переезда в их дом. Известны были бабушке только сплетни, до сих пор обсуждаемые старухами во дворе. Болтали, будто Гайин отец после демобилизации не вернулся к жене и сыну, родившемуся еще до войны. Загулявший папенька умотал с какой-то чужой бабой, которую, якобы, подцепил на фронте. Но Гайина мать, разузнала о них, отправилась по раздобытому адресу, и привезла кормильца обратно. Сразу после возвращения блудного мужа она родила Гайю. Вот и вся история. По слухам, старший брат живет сейчас где-то на Севере с женой и дочкой.
     Таким образом, Гайин брат был уже взрослым, когда она родилась. И Гайя воспитывалась как единственный ребенок. Условия, в которых она росла, без сомнения, были тепличными. Даже на улицу Гайя не почти показывалась. Точно ей не нужен был свежий воздух, как любому нормальному человеку. И хотя Шурка всегда считала себя домоседкой, ее иногда невыносимо тяготили стены и хотелось на волю. Но уговорить подругу выйти на улицу казалось невозможным. Никакие доводы в пользу прогулки не срабатывали.
     - Что ты там забыла?! - Спрашивала та в ответ на все Шуркины призывы. И Шурка шла одна. После таких ее вылазок, Гайя обычно предъявляла совершенно нелепые претензии, приставала, пытаясь выяснить отношения, будто ревновала Шурку к пустым улицам. И хоть Шурка не чувствовала за собой никакой вины, противостоять Гайиному напору было непросто. Приходилось оправдываться. Кончались подобные разбирательства традиционным вопросом, наводящим на Шурку невыразимую тоску. - Ты меня любишь? - Спрашивала Гайя, заглядывая ей в лицо.
     - Ну да, конечно, - цедила она неловко, стремясь побыстрей улизнуть.
     Во время одной из таких прогулок во дворе, она и встретилась с Мариной из первого подъезда, тоже слонявшейся без дела. Это была миниатюрная девочка с мелкими чертами лица, усыпанного крупными веснушками, настоящая дюймовочка. Даже Шурка, которая на уроках физкультуры, стояла предпоследней в шеренге, чувствовала себя высокой возле новой знакомой. Они подружились и теперь часто гуляли вместе. Когда погода портилась, перебирались в Маринину квартиру. Шурка не возражала, наоборот ее тянуло в этот дом. Семья Марины, в отличие от Гайиной, была дружная веселая. Кроме людей, в квартире содержался целый зверинец: рыбки, попугайчики, болонка и сиамская кошка. Причем у каждого члена семьи имелись свои любимцы. Попугайчики были питомцами Марининой мамы. Они постоянно суетились в клетке, особенно самка. Большую часть дня она посвящала благоустройству фанерного домика, прилепленного к задней стенке клетки, в свою очередь подвешенной к потолку на достаточно длинной цепи. Это было не лишней мерой предосторожности, поскольку Маринкина сиамская кошка не раз с особым вожделением поглядывала на ярко-зеленых неразлучников. У попугаев, правда, имелась рьяная защитница - пепельно-серая болонка Тяпа, также материнская воспитанница. Когда в голубых кошачьих глазах загорался масляный блеск при виде попугаев, Тяпа поднимала уши и начинала ворчать. Стоило кошке принять позу крадущегося хищника, собака срывалась с любимого кресла, становилась под клеткой на задние лапы и старательно облаивала агрессора. Кошачьи глаза вспыхивали на секунду злым красным светом, но тут же незадачливой охотнице приходилось принимать вид оскорбленной добродетели, для чего она с безразличным видом начинала вылизывать свои изящные лапы в коричневых чулочках. Вторым объектом кошачьего интереса были рыбки, которыми увлекался старший брат. Но они были надежно защищены толстым стеклом, которым накрывались два аквариума. В большом плавали с королевской важностью огромные скалярии и мраморные гурами. Среди водорослей мелькали полупрозрачные гуппи и красные меченосцы, черные моллинезии и пара небольших сомиков. По дну, усыпанному ракушками и красивыми камнями, а также стенкам аквариума ползали неутомимые улитки. Можно было часами рассматривать их неторопливую жизнь. Маленький аквариум стоял рядом. В нем выращивались мальки, а в особом, отделенном от малышей ящичке, вылеживалась икра, спасенная от прожорливых родителей и их уже вылупившихся потомков. Многовато врагов у крошечной икринки, не только кошка, улитки, но и собственные родители. Кошка часто через стекло следила за потенциальной добычей, но все ее попытки выловить хоть одну, кончались неудачно. Несмотря ни на что, Маринка свою кошку обожала и всегда старалась оправдать. Она могла возиться с ней часами. Один отец семейства оставался в меньшинстве, у него почему-то не было подопечных.
     - А что твой отец никого не завел? Невозможно, чтобы он не любил животных, иначе он бы не позволил устроить в доме зоопарк. - Хихикнула Шурка, перезнакомившись со всеми обитателями густонаселенной квартиры.
     - Конечно, он их всех любит, еще как. - Посерьезнела Маринка.
     - Тогда почему у него нет собственного любимца? За что так обделили человека?
     - Он хочет завести большую собаку, говорит, что Тяпа - не пес, а цацка. И, скорей всего, так и будет. Но это еще не решено окончательно. Мама, пока, - против, говорит, некуда. Но я не сомневаюсь, что папа однажды уговорит ее и нам придется искать другую квартиру. Если он купит свою псину, кошка вообще из дому сбежит. Что я буду без нее делать?
     Маринка, во многом была похожа на Шурку, кроме животных, любила логические игры, книги и задачки на смекалку. Они проводили много времени, играя в слова, шашки и морской бой, менялись книгами. Через Марину Шурка познакомилась и с Верой Лосихой из третьего подъезда. Вера была девочкой странной. "Загадочная русская душа" - посмеивалась Маринка за ее спиной. Действительно, поначалу, Вера производила впечатление очень непростого человека. Все ее поведение казалось необъяснимым. Вроде бы, невинный вопрос, заданный ей, почему-то сразу превращался в несусветную тайну, и любой пустяк становился предметом для расследования. Словно, труднодоступная стена отгораживала внутренний мир этой девочки от окружающих ее людей. Что там скрывается за этим забором? Шурка много бы дала, чтобы проникнуть в эту тайну. Эта проблема слишком напоминала те самые каверзные задачки, которые Шурка любила решать, и только разжигала охоту разгадать ее. Например, странное прозвище - Лосиха. Оно очень подходило ей, ее плотным запястьям, сильным лодыжкам и всей ее крепко сбитой фигуре. Подходило настолько, что Шура и не стала бы проявлять особого любопытства по этому поводу, но Верка так огрызнулась на вопрос, что Шурке тотчас захотелось выяснить причину. Из длинного путаного рассказа Марины стало понятно, что Верин брат как-то спьяну принял корявый куст в парке за рога лося. Последовавшая затем травля зверя бесславно окончилась в отделении милиции. Парень был взят с поличным - вырванным из земли саженцем шелковицы. Его друзья приготовили к счастливому освобождению сюрприз, увенчали виновника торжества раздобытыми где-то лосиными рогами. С тех пор его иначе, чем Лось, не величали, а заодно кличка приклеилась и к его сестре. Ничего особенного, что тут скрывать? Но неизменно, секреты на пустом месте создавали Лосихе некий загадочный образ. Всегда оставалось частица тайны. Шурку удивляло, что кличка, приобретенная по случаю, так удивительно подходила Верке. Было в ней что-то парнокопытное. Возможно, это впечатление производили выдающиеся скулы, круглые с косинкой глаза, плотно сбитая фигура, мосластые лодыжки и оливковая кожа. И особенно - диковатый нрав.
     Тогда же от Марины Шурка узнала, что Лось был года на четыре, а то и на пять, старше сестры и в настоящее время заканчивал службу в армии. Она, конечно, ни разу не видела его фотографии. Но это уж ее точно не интересовало. Ее куда больше занимала Лосиха, упорно хранившая дистанцию между ними и не подпускавшая Шурку к себе. В загадочности и необъяснимости поведения состояло для нее Веркино обаяние и вся ее привлекательность.
     Но рано или поздно любой закрытый мир открывает свои тайны. Добиться Вериного доверия помогло обычное мелкое воровство. Дело в том, что во всех окружающих домах имелись небольшие садовые участки. На них выращивались плодовые деревья, цветы, иногда кусты крыжовника, смородины или сирени. Все эти продукты частного земледелия не давали Верке покоя. Во время прогулок она регулярно подмечала, где что произрастает, насколько оно созрело, попутно прикидывая высоту заборов. Даже присутствие у хозяев собаки бралось на заметку. Сказывались старые привычки. Когда-то, в прошлой "героической" жизни, они с братом частенько облегчали сбор урожая не очень бдительным садоводам. И вот, однажды летним вечером Лосиха предложила тряхнуть стариной - пройтись по соседским наделам с большевистским рейдом, раскулачить мелких собственников на молодые яблочки. Маринка в такой затее участвовать отказалась. При обсуждении намеченной экспроприации, она заметно съежилась и заторопилась домой. Шурка же с радостью пошла на эту авантюру. Ее интересовали вовсе не яблоки. Во всем этом присутствовал некий аромат романтики. А яблок Шурка никогда особенно не любила.
     Они набрали тогда килограмма два недозрелых плодов. Чуть не были пойманы, но лихо улизнули. Потом дружно, с упоением вгрызались в кислую хрустящую мякоть необычайно вкусной добычи. С этого момента новая подруга была признана Лосихой, а Шурка, уверовав в свои силы, впредь с успехом справлялась с любыми ее новыми "вывихами". Постепенно они стали закадычными подругами. Марина незаметно отошла на задний план.
     Чаще всего они вдвоем, а иногда и с Мариной, выходили прошвырнуться или сидели во дворе, болтая до ночи. Они облюбовали себе постоянное местечко в углу двора, защищенное непролазными кустами. Это был участок, заросший негустой травой. В центре широкий старый пень от давно спиленной акации поддерживал косо прибитую к нему столешницу. Несколько колод, отполированных долгим сидением, создавали подобие стульев. Место было защищено от окон окружающих домов разросшимся жасмином и рождало иллюзию полного уединения. Находилось оно в тихом закутке, и поэтому внешние шумы долетали туда только в виде слабых отголосков. Сверху полянку плотно прикрывали кроны могучей акации и молодого клена, поэтому даже в зной тут было прохладно и уютно.
     Наслушавшись Шуркиных рассказов, даже Гайя один раз изменила своим правилам и выбралась на прогулку. Но напоровшись на колючий Лосихин характер, вернулась к старым привычкам, избегала новой компании, предпочитая по обыкновению отсиживаться дома. Но очень часто, после всех своих похождений, Шурка, по-прежнему полуночничала с ней, болтая о пустяках. Гайя дулась, высмеивала новые Шуркины привязанности, злословила, но была бессильна что-либо изменить. Как-то после ее особенно едких нападок, Шурка в отчаянии выкрикнула: - Конечно, лучше сидеть тут с тобой и выяснять сто раз подряд, люблю я тебя или нет!" Реакция Гайи могла напугать любого. Ее глаза пожелтели и сузились, кожа на лице натянулась так, словно от яростного крика кости выскочили из суставов и угрожали прорвать ее.
     - Что ты о себе вообразила?! Да кому ты нужна?! Плевать я на тебя хотела!
     - Вот и славно, пока. - Шурка поспешно захлопнула за собой дверь, и сделав это, испытала непонятное облегчение.
      Перестав заходить к соседке, она ощутила себя вольной птицей, ненароком выпорхнувшей из тесной клетки. Когда же Гайя предприняла попытку перемирия, сделав вид, что происшедшее было шуткой, Шурка неожиданно заупрямилась и продолжала избегать встреч.
     Впрочем, во дворе она далеко не всегда чувствовала себя свободно. Кроме Марины, которая не так уж часто выходила, и Лосихи, Шурку никто толком не знал. Остальные ребята и девчонки с ней не общались, а только приглядывались издалека. Иногда она даже завидовала собственному псу, который вёл себя во дворе как любимец публики. Он подбегал к каждому встречному мальчишке, подавал ему лапу, служил, за что получал награду: то ли кусочек печенья, то ли просто похвалу и поглаживание по спинке. Он был первой собакой, появившейся в этом доме, поэтому знал абсолютно всех. Просто, по собачьим законам ему принадлежала эта территория, и все окружающие должны были признавать его. Шотик добивался этого всеми возможными способами и жутко ревновал, если кто-то из его поклонников проявлял интерес к какому-нибудь постороннему кобелю. К самкам он никаких претензий не предъявлял. Но никто из пришлых самцов не имел права безнаказанно нарушать границ его королевства.
     В один прекрасный день Шурка прогуливалась с собакой возле Вериного подъезда, поджидая подружку. У соседнего парадного стоял парень со здоровенным боксёром и разговаривал со Славиком, соседским парнем лет семнадцати, о котором Шурка толком ничего не знала, кроме имени. Пока ребята беседовали о чем-то, Шуркин пёс очень тихо, без рычания и лая, начал рваться с поводка в их сторону. Она пыталась его успокоить, угомонить, но Шотик не слушал и упорно рвался в густые кусты, расположенные у того места, где находился его, ничего не подозревающий противник. Наконец, она решила дать упрямцу урок и спустила пса с поводка, - иди, борись. Он моментально исчез в зарослях.
     В это время появилась Верка, - пошли, сходим за хлебом.
     - Подожди, у меня тут Шотик в кустах. По-моему, он собирается бороться за власть с тем боксёром. Забрался туда пару минут назад и окапывается. Не полезу же я за ним в эти колючки. Он сейчас выберется, тогда я его пристегну, и пойдём.
     Они начали болтать о Славике, вернее об его дружке Крокодиле, к которому Верка была не совсем равнодушна, и вовсе не следили за происходящим. Внезапно от кустов раздался грозный рык и они шумно зашевелились. Казалось, сейчас оттуда вылезет небольшой медведь или другой крупный зверь. На месте боксёра осталось пыльное облачко, медленно растягивающееся полосой, уходящей за угол. В конце пылевой дорожки еще секунду можно было рассмотреть рубашку его хозяина, уносимого перепуганной собакой. Все свидетели позорного бегства пришельца невольно повернулись к злополучным кустам в надежде увидеть жуткого зверя, так напугавшего беднягу. Из кустов, высоко задрав нос и вытягивая перед собой в струнку передние лапы, гордо, парадным шагом маршировал маленький рыжий пинчер. Зрители дружно расхохотались.
     С тех пор Славик, а за ним и остальные ребята, сначала неуверенно, а затем и привычно, стали кивать Шурке при встрече, как старой знакомой. А Шотик завоевал еще большую популярность. Даже Вера стала  его уважать, хоть до сих пор за приличную собаку не принимала. Для пущей славы Шурка выкопала из дядиного Атласа собак кучу интересных сведений о пинчерах, в том числе и такую интересную подробность: оказалось, что доберман-пинчер выведен после миниатюрного именно потому, что их любитель, господин Доберман восхищался этой юркой собачкой.
     Коротким сном промелькнуло лето. К концу каникул все чаще накатывала грусть от предстоящего расставания, оттого, что скоро придется возвращаться к матери и вся новая чудесная жизнь превратится в яркие, точно фантики от импортных конфет, постепенно теряющие свой сладкий запах, воспоминания. До следующего лета. А осень незаметно делала свое дело, разбавляя окружающий пейзаж охрой. Перезревшие листья осыпались с деревьев и по утрам дорожки возле дома шелестели ими, судачили о скорой зиме, пронизывающих ветрах и холоде, и напоминали о постылой школе, где даже поговорить не с кем. Подружки бродили, загребая ногами опавшую листву, и оставляли за собой три печальные борозды. Утренняя прогулка за хлебом и молоком в близлежащий магазин оборачивалась полуторачасовым походом с унылыми разговорами о наступающем будущем. Не только Шурка переживала страх перед неминуемой разлукой. Девочки тоже не хотели с ней расставаться. К тому же и в их жизни намечались свои неприятные изменения. В сентябре Маринкин брат отправлялся за тридевять земель на север, учиться в Мурманский Авиастроительный институт. Нигде в другом месте он не смог даже подать документы на выбранный факультет, и только там, у черта на куличках, его бумажки были приняты. То, что у него был блестящий аттестат никого не волновало. Короче он теперь готовился к жизни чуть ли не в вечной мерзлоте.
     Лосихин же брат, наоборот, должен был через полгода вернуться из армии, но Верка больших иллюзий на развлечения в этой связи не питала.
     - С ним не разгуляешься, он теперь считает себя слишком взрослым, чтобы с малявками общаться. Даже в письмах строит из себя бог знает что. Похоже он думает, что я еще в куклы играю, хоть я уже и не помню, когда это было в последний раз. Плохо, что ты уезжаешь. Маринка вечно зубрит, эту зануду ни за какие коврижки не вытащишь на улицу. - Жаловалась Вера. Когда Маринка, наконец, поднималась к себе, Шурка, в который раз провожала Лосиху. Верина мать ворчала, что они пропадают так надолго, словно сами этот хлеб выпекают, но приглашала Шурку к обеду на беляши или окрошку из домашнего кваса. Шурка охотно принимала приглашение, с аппетитом ела, прекрасно понимая, что следующую окрошку она будет есть минимум через год, мать такую готовить не умела. После обеда они снова уходили на улицу и утешали друг друга, до ночи просиживая в излюбленном закутке двора. Им так не хотелось разлучаться, что они мерзли там даже в прохладную погоду. Но миг расставания в конце концов наступил.
     В тот день все шло наперекосяк, вещи валились из рук, терялись, в последнюю минуту отрывались пуговицы. Но автобус, вопреки мысленным заклинаниям, пришел на удивление быстро. И дорога показалась неожиданно короткой, словно за лето город съежился, усох. Дом тоже поначалу был ей непривычно тесен и напоминал чужую нору. Все там пропахло матерью и ее ненаглядным супругом. Отчим не изменился. Все так же смахивал на гигантского кузнечика с куцым лобиком и огромным носом, приспособленным, не столько для дыхания, сколько для трубного сморкания и храпа. Мелкие черты его лица отягощала крупная челюсть с желтыми зубами. И после перерыва это стало особенно заметно. Зевки и потягивания кузнечика сопровождались треском суставов и громогласным ревом. И тогда он казался, по меньшей мере, царем аравийской пустыни, все обитатели которой должны помнить голос хозяина.
     Мать больше, чем всегда, бесформенной фигурой, паучьими глазами и постоянно жующим мокрым ртом напоминала жирную личинку. Достоинств у этой женщины Шурка не видела никаких. Сколько она себя помнила, у матери всегда были враги: соседи, сотрудники, начальство, пассажиры в трамвае и просто люди, случайно попадавшиеся на ее пути. "Сволочь!" - говорила она в сердцах о каждом, чем-то ей не угодившем. В то же время любой контакт окружающих с родительницей вызывал у девочки состояние напряженности, потому что она просто-напросто стыдилась своей матери. Особенно, когда та общалась с кем-то, кто Шурке почему-либо нравился. Такие, в первую очередь, и становились очередными жертвами материнской ненависти, и попадали в разряд "сволочей и негодяев". На их фоне рельефней обнажалась убогость самой матери, ее грубость, мелочность, жадность.
     А ее интересы? Вечные рассуждения о составе меню на обед, - самая главная тема жизни; о ценах на мясо и молоко, монотонное бормотание об АГВ, переставшем греть воду, о ремонте, о деньгах, и снова о еде. Ну, кто, скажите на милость, может выслушивать подобный бред с утра до вечера?! Еще в детстве Шурка научилась не вникать в ее назойливое брюзжание, но отвыкнув от этого за лето, переносила ее присутствие с трудом. К тому же весь вечер мать приставала к ней с расспросами о свекрах, об отце, по многолетней привычке пытаясь внушить дочери своими комментариями нелюбовь к отцовскому дому и его обитателям. Конечно, это было невозможно и раньше, а тем более теперь. Что было у Шурки, кроме этих стариков, которых она любила?
     - Если бы "она" нас не развела, был бы у тебя настоящий отец, хоть и не бог весть какой, - повторила мать излюбленную фразу, заканчивая очередной рассказ о "бабушкином коварстве". Разумеется, это произвело обратное действие и послужило старушке прекрасной рекомендацией. Шурка просто не верила, что существует женщина, которая не захотела бы развести своего сына с этакой "мадам" (так называл ее мать пьяница-сапожник, у которого они когда-то чинили обувь). И с тех пор девочка часто повторяла про себя эту тайную кличку матери, как нечто оскорбительное, в отместку за ее ненависть к тем, кого сама Шурка боготворила.
     Весь вечер мать донимала дочь своими разговорами и воспоминаниями о бабушке с дедом.
     - Она меня сразу невзлюбила, с первой минуты. Настраивала своего драгоценного сыночка против меня, мол, я на квартиру их позарилась, а он мне вовсе и не нужен. А кому он мог понадобиться, этот чокнутый? Они меня даже не предупредили, что он больной. Обмануть решили. Вначале он вел себя ничего, тихий был, симпатичный. Правда, сразу заявил, что я ему не нравлюсь. Ишь ты, перебора, еще носом крутил. Но твой дед услышал моё пение, стукнул кулаком по столу и приказал ему жениться. А он страсть, какой строгий был. Леня его боялся ровно чёрта. Старуха мешала, отговаривала, но он ответил, что женщина, которая так поет, не может быть плохой. Я, действительно, хорошо пела и красивая была.
     - Ты? Красивая? - Насмешливо переспросила Шурка. - Куда ж оно все подевалось? Видела я твои фотографии в молодости. Ничего особенного и не было. На мой вкус, далеко до красавицы.
     - Неправда. Я многим нравилась. Это сейчас уже не то, думаешь, возраст кого-то красит? А тогда, меня, знаешь, сколько мужиков хотело? Хотя после войны не так легко было найти подходящего. Было много инвалидов, контуженных и всякого сброда без кола, без двора. Я сама в Одессе без прописки жила, чулан паршивый снимала, целых двадцать рублей платила. На работу без прописки не брали, меня сестра подкармливала и хозяйке за чулан от пайка своего отрывала. Все голодали. А тут твой папашка подвернулся, тихий, и комната есть. Я через неделю за него и выскочила.
     - Так значит, бабушка была права, ты из-за прописки это сделала.
     - Ты точно она, ненавидишь меня. До`жила, вырастила врага в собственном доме. Что я тебе сделала? Знаешь, как я ребенка хотела? Вообще чудо, что ты родилась. Твой дорогой папенька, чуть не убил меня во время беременности. Ты слабенькая была. Я ночей не спала, когда ты болела. Пичкала тебя на последние гроши! Первые помидорки и огурчики покупала, чтобы ты витамины получала. И вот, благодарность мне за все заботы!
     - Не нужны мне были твои помидоры! Я, пока маленькая была, боялась тебя, как чумы. Ты меня вечно заставляла силой есть, а когда я не могла, до рвоты запихивала. Не помнишь? Все время орала, как сумасшедшая, и ремнем угрожала. Все время издевалась надо мной и в обноски какие-то одевала.
     - Не было у меня денег на крепдешины! А орала потому, что тратила на еду последние копейки, а ты есть отказывалась. А врачи говорили, что ты должна усиленно питаться. Твоя бабка не больно раскошеливалась на внучку. Ты ей готовая понадобилась, когда уже выросла.
     - А вот и неправда, дед хотел меня сразу забрать, да ты не дала! Он мне сам рассказывал.
     - Сейчас, я ему единственного ребенка отдам! Еще чего! У него вон сколько было, и где они? Один пьяница, другой псих, а остальные и не выжили, так хорошо за ними присматривали. Младшего - мальчишка на улице камнем убил, а девочку грудную - кошка задавила. Лучше бы денег давали на тебя, чтобы ты в обносках не ходила. Так они боялись, что я на себя истрачу.
     - В общем, правильно боялись! Ты-то в обносках не ходила!
     - Я была молодая женщина, еще могла свою жизнь устроить. А ты была маленькая. Зачем ребенку дорогая одежда? Все равно каждый год менять нужно, дети же растут. Я одни туфли могла носить по пять лет, а на тебе обувь горела.
     Шурке надоело толочь воду в ступе, и она перестала отвечать. Мать продолжала причитать и жаловаться на злую судьбу и во время глажки, что она затеяла, и после, когда накрывала на стол к ужину.
     Заскучавший отчим самозабвенно продрых весь вечер на диване, загребая носом максимально доступный объему легких кислород. Приходилось увеличивать громкость телевизора, но трубный храп тут же отзывался еще более мощным аккордом. Позже проснувшись, храпун громко чесал рыхлую розовую грудь с редкой седой шерстью и безбрежно зевал со стоном, демонстрируя полустертые желтые зубы.
     Под этот вдохновляющий аккомпанемент Шурка собрала в новый портфель учебники на завтра и отправилась спать.
    

2. Перемены

    Первое сентября началось необычно. Шурка надела новое платье и, впервые, туфли на маленькой изящной платформе - подарок деда. Из зеркала на нее смотрела симпатичная девчонка. Куда девалось бледная, испуганная прежняя Шурка? Ее больше нет, исчезла! Теперь вместо нее - золотистый лакомый пирожок. Кому такая не понравится? Шурка улыбнулась своему отражению. Ну и глупости приходят в голову иногда! И вроде бы ничего особо не изменилось, просто за лето она выросла и загорела. А, главное, приобщилась к внешнему миру и стала его меньше бояться.
    Школа издалека сияла свежей терракотовой штукатуркой и белоснежными наличниками окон. Ее веселый фасад уютно примостился среди крон старых разлапистых каштанов, ставших еще пышней с прошлого года.
    В окнах второго этажа маячили распаленные мальчишки. Они азартно размахивали коротковатыми школьными швабрами, пытаясь сбить каштаны с ближайших веток. Деревья качали сочными шишкастыми гроздьями плодов, дразня и распаляя алчность ребят. Hа асфальт сыпались мелкие веточки, ошметки листьев и кожуры, но иногда при попадании, сочно плюхалась тяжелая вожделенная кисть. Она тут же с громким треском лопалась, и из неё радостно выскакивали аппетитно блестящие кругляши. На них с победным воем налетали малыши из младших классов, гоняющие внизу. Эта мелюзга устроила на улочке, прилегающей к углу школы, настоящее побоище, швыряя друг в друга лакированными сияющими новизной каштанами, добытыми под перекрестным обстрелом.
    Обходя поле боя, со всех сторон стекались ко входу взрослые и дети. Первоклашки испуганно цеплялись за руки мам и пап, а те заботливо поправляли им пышные накрахмаленные банты и белые воротнички. Напротив входа кучками собирались старшеклассники. Кто-то шумно приветствовал вновь прибывших, другие перекрикивали соседей, рассказывая о своих каникулах.
    Шурка все сильней замедляла шаг. Ее утреннее возбуждение и уверенность в себе с каждым шагом улетучивались. В ней росло знакомое чувство отчужденности и одиночества. В классе ее никто не ждал. До звонка времени было еще много, поэтому она вовсе остановилась, не испытывая желания увидеть знакомые лица. Больше всего ее страшила неизбежная встреча с Игорем, она боялась, что, как всегда, ее охватит привычная оторопь при виде его. Не хотелось снова выставлять себя идиоткой, не способной двух слов связать. И надо же, именно он оказался первым, кто заметил ее. Почему он всегда выскакивает неожиданно как черт из коробочки?! Он обогнал ее справа и обернулся, словно невзначай, а на самом деле, явно хотел проверить, кто это маячит перед ним посреди улицы.
    - "О! Александра!" - Протянул он так, словно выставил ей высокий балл на конкурсе красоты, не пытаясь скрыть свое восхищение и удивление. И этим невероятно смутил Шурку. Она могла поклясться, что за девять лет учебы он и двух раз на нее не взглянул. Они одновременно подошли к своему классу, собравшемуся у ограждения напротив входа в здание школы. Одноклассники пялились на Шурку с нескрываемым любопытством, некоторые, похоже, не узнавали ее. В глазах третьих читался немой вопрос: что за причина для такой метаморфозы? А Шурка только краснела и мучилась от чрезмерного внимания.
    Из-за угла школы, где наступило временное затишье между каштановыми бомбежками, появилась компания ребят из класса и направилась в их сторону. Из толпы выделялся Чикаловский, лучший друг Игоря, и Саша Шульман, отличник и главный затейник в классе. Не хватало только его дурацкой привычки громогласно объявлять новости на переменках. Шурка поторопилась проскочить мимо, улизнуть из его поля зрения, но успела услышать Чикаловского, который произнес громким шепотом, - ты смотри, до чего хорошенькая! И в унисон ему Шульман тут же присвистнул, выражая полное согласие. Она чуть не побежала, стремясь скрыться за массивной дверью школы, со страхом ожидая Шульмановской реплики.
    Сейчас брякнет чушь какую-нибудь о новых достижениях нашего класса в восьмой пятилетке, шут гороховый. - Но Саша так и остался стоять с раскрытым ртом, провожая ее глазами. Видимо, до него, наконец, дошло, кто перед ним.
    На лестнице ее догнала Ира Дюгина и попыталась окончательно испортить настроение, - Шура, а ты знаешь, что у тебя ноги кривые?
    Ее реплика, брошенная вдогонку, лишь подстегнула Шуркину злость. - Зато у меня нет такой тупой физиономии. А про ноги, чья бы корова мычала. Ты на свои, что-ли давно в зеркало не смотрела?
    Дюгина остолбенела от неожиданности, а ее блаженная улыбка превратилась в довольно жалкую. Шурка
     отвернулась от Ирки и направилась к лестнице. До сегодняшнего дня Шурка не реагировала на её нападки так резко, обычно она просто не обращала внимания или посмеивалась. Если честно, она часто терялась от силы Иркиной ненависти. Но всему есть предел. С дурой, которая четыре года не может простить, что с ней не захотели дружить, так и следует поступать. В пятом классе она была такой липучкой! Краем глаза Шурка еще видела несчастную Иркину спину, даже пожалела её на секунду, а впрочем, так ей и надо, сама напросилась. Лучшая форма защиты, нападение, а внезапное нападение еще лучше. Вряд ли Шурка сумела бы в более спокойном состоянии так четко отбрить настырную Ирку.
    Пока она поднималась на второй этаж, настроение почти исправилось. Уже на лестничном пролёте слышен был непрерывный грохот, накопленная учениками за лето энергия рвалась наружу. Казалось, свежевыкрашенные школьные коридоры поменяли свои акустические способности и отражали звук с утроенной силой. Издалека мерещилось в этом шуме что-то, напоминающее громадный птичий двор: смех-гогот, хлопают портфели о линолеум, словно птичьи крылья на голубятне; резкие мальчишечьи выкрики, смахивающие на кряканье; толкотня, топот. Сходство с птицефермой усиливали доносящиеся из спортзала кукарекающие звуки горна. Видимо, репетиция торжественной линейки шла полным ходом. Первоклашки по-цыплячьи робко топтались у стены в широком главном коридоре возле учительской. Над ними, как худая наседка, хлопотала Нина Ивановна, бессменная руководительница начальных классов. А мимо с боевым кличем проносились взмокшие, оголтелые петушки-пятиклассники в красных галстуках. Повсюду царил дух праздника, подогревший всех, всех, кроме нее самой. Она ощутила себя бесконечно потерянной и забытой. Хорошо, что это – её последний год в школе. Даже Наташе она бы обрадовалась, но та до сих пор почему-то не явилась. Ей захотелось забиться в какой-нибудь угол или сбежать в парк, подальше от школы. Но на выходе ее ожидал настоящий заслон из одноклассников, свидетелей ее неожиданной популярности. Пройти через них снова было выше ее сил. В поисках убежища она заглянула в свой класс и, на первый взгляд, он показался ей безопасным, там было не больше двух-трех человек. Они были увлечены ярким журналом и, скорей всего, не обратят на нее ни малейшего внимания. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Едва, она проскользнула в самый дальний угол, мечтая хоть немного отдышаться, как буквально вслед за ней все, до того собравшиеся на улице, ввалились взбудораженной толпой. Все время до первого звонка пришлось мучительно терпеть публичное обсуждение собственной персоны. Дошло до того, что появление настоящей новенькой не вызвало никакого интереса и осталось незамеченным. Главной новостью дня была Шурка, ее новый облик. Ей же самой незнакомка показалась спасательным кругом.
    Новенькая стремительно влетела в класс. Однако, несмотря на то, что все ее движения, ее походка выдавали уверенного в себе человека, сделав пару шагов, она запнулась, словно натолкнулась на невидимую стену. Она поискала глазами свободное место. Пока классная пыталась докричаться до класса, перекрыть общий гвалт, Шурка рассматривала девочку. Поражали ее глаза: светло-голубые, прозрачные, должно быть, от страха, они робко вопрошали - Кто? И Шурка, не задумываясь, кивнула ей на свободное место за своей партой.
    Томка оказалась веселой, быстрой в движениях и легкой в общении девчонкой. Они быстро нашли общий язык. Её родители, всю жизнь промотавшись по военным городкам, уже давно мечтали пожить на юге. Как только отец ушёл в отставку, они выбрали Одессу, собрали свои нехитрые пожитки и махнули на юг. Новая подружка жила в полупустой квартире, полученной отцом по приезде, совсем недалеко от школы, на следующем от Шуркиного дома квартале. Они бегали в кино, гуляли, ходили вместе за покупками. Как-то, проходя по улице мимо Универмага, они встретили Наташу за торговым лотком с какой-то галантереей. Тогда и выяснилось, что Наташа бросила школу и пошла работать. Это нисколько не огорчило и не удивило Шурку – Наташа училась так себе, на троечки. А у неё теперь – новая подруга, лучше прежних двух. С ней есть
    , о чем поговорить. - И они болтали, иногда о Камчатке, иногда об Ирке, автоматически ополчившейся и против Томы. Девочки часто посмеивались над тем, как по-кошачьи она преследует Игоря, в которого, если говорить честно, влюблена почти вся женская половина класса. Томка всегда отмачивала пару острых словечек, и они хохотали до упаду. В такие минуты Шурка почти не сомневалась, что Игорь ей вполне безразличен. Возможно, он ей нравится лишь потому, что так безучастно принимает Иркины ухаживания, словно не замечает их. До чего же липучая и злопамятная эта Ирка! Но ему она всё прощает.
    Постепенно Шурка разузнала о новой подружке всю подноготную, тем более та ничего и не скрывала. Она приехала в Одессу с Камчатки, где ее отец служил на подлодке. А до этого, где она только не побывала, пол Союза объездила. Все её рассказы восторженно принимались Шуркой, как невероятные приключения Чука и Гука из любимой книжки Гайдара, которую ей читали в детстве. И Томин папа - молодой красавец-офицер, и его необыкновенная, словно в каком-нибудь кино, служба на атомной подлодке, и Камчатка, где они жили, и сама Томка - показались пришельцами с другой планеты. Не то, что тут, проводишь всю жизнь, сидя на месте. И лучшее, что с тобой может произойти - это хороший фильм в кинотеатре да интересная книга, а предел мечтаний - поездка к бабушке на лето в другой район твоего же города. И то еле выторговала эту привилегию у своей "мадам".
    Зима в этом году была не по-южному жестокая, без снега. На носу конец декабря, однако, одни лишь студеные влажные ветры продували сиротливые, обглоданные кроны деревьев. Полмесяца тянулись пасмурные серые дни с мелкой моросью, подмерзавшей к вечеру. По утрам соседские детишки во дворе пытались обкатывать тонкий ледяной налет, но только протирали его до асфальта. Томка, кутаясь в цигейковую шубку, часто ворчала, что на Камчатке сорок градусов мороза никогда не отмораживали ей попу, а в этой чертовой Одессе - ноль вполне способен это сотворить. Автобусы ходили плохо, и Шурка на Черемушки к деду с бабушкой практически не попадала, два-три раза перед самыми морозами - не в счет. По утрам поднималась поздно, в последний момент выскакивала из дому, на ходу дожевывая бутерброд. И все равно успевала, благо - школа через двор. После занятий заскакивала домой, чтобы наскоро перекусить, и отправлялась к Томке. Уроки делали вместе. Тома порядком отстала по математике во время скитаний своей семьи по военным городкам, и математичка поручила Шурке подтянуть отстающую. Шурке это было не впервой. И Тома даже начала делать первые успехи. Она всё реже во время ответов по математике почесывала кончик носа, что, по наблюдениям Шурки, служило у той признаком неуверенности. Но у Шурки в последние дни, несмотря на достижения ученицы, все равно было гнетущее настроение. Действовали на нервы постоянно хмурое небо и сырость, делавшие монотонные будни более длинными. И от этого зима представлялась бесконечной.
    Перед Новым Годом наконец высыпал снег. В ночь, перед этим, ей приснился сон. Дед реял в густой черноте, похожий на пластиковую куклу с руками по швам, словно его связала и удерживала в бездонной пустоте неведомая сила. Время от времени возле него замедленными концентрическими кольцами на невидимой воде проплывали радужные блики. Они, словно нанизанные на невидимый извивающийся стержень, лениво меняли очертания. Дед выглядел безвольным, измождённым и безмерно уставшим. Шурка не привыкла видеть его слабым, неподвижным и, не раздумывая, бросилась на помощь. С разбегу она ткнулась в какую-то невидимую преграду, напоминавшую тугую прозрачную резину, большой толщины и очень прочную. Световые кольца тяжело дрогнули, исказились от набежавшей волны и, коротко пошатнувшись, замерли. Шурка снова толкнула непроходимое препятствие, - никакого результата. Еще и еще раз. Она билась в тугое неподдающееся желе и, чем меньше оставалось надежды преодолеть его, тем яростнее она колотилась. Дед закричал. Его далёкий крик долетел неясно, словно между ними было гигантское расстояние, а казалось, вот он, рядом. Сделай два шага, протяни руку и вернёшь его тёплые ладони, ласковый голос, добрые глаза, - всего его целиком. Звуки продолжали тонуть и гаснуть в этой упругой жиже, и Шурка никак не могла разобрать слов. По интонации было понятно, что дедушка ее предостерегал и пытался успокоить, остановить. Она стремилась подойти, чтобы обнять деда, понять причину его беспомощности и помочь выбраться, но всюду натыкалась на сопротивление трясущейся стены, выросшей между ними. А он знаками не позволял ей приближаться. Но она продолжала пробиваться внутрь снова и снова, не обращая внимания на его протесты. Казалось, что стоит только попасть туда, и все измениться само собой, она выручит его. Хотелось заговорить, сказать, что нет поводов для беспокойства, что она сумеет. Но слова застревали в горле, воздух, словно тягучий клей, проникал в легкие и ни звука не выпускал на волю. От усталости в ней нарастало чувство бессилия и одиночества. Вдруг померещилось, что нащупывается проход. Она продвинулась совсем немного ближе и в следующий миг с ужасом поняла, что абсолютно не в состоянии пошевелиться. Липкая прозрачная субстанция медленно и хищно втягивала ее внутрь. Интуитивно он знала, что за ней - пустота. Она дернулась обратно, но и к спине прилип толстый засасывающий слой, она завязла еще плотнее.
    На лице и шее деда вдруг предельно напряглись все мускулы, стали видны вздутые синие жилы, связки сухожилий и пульсирующие красные развилки сосудов. Он рванулся вперед и со страшной силой ударил всем телом в тугую колыхающуюся толщу прямо против Шурки. Стена спружинила, выгнулась и резко вытолкнула девочку. За спиной мерзко хлюпнуло, пахнуло тухлым яйцом, и инерция отбросила ее тело назад, на свободу. Шурка увидела облегчение на лице деда, но сразу поняла, - он отдал последние силы. Напоследок он одними губами сказал ей что-то неразборчивое, отчаянное, какой-то строгий запрет, слабо улыбнулся, хотел еще что-то добавить, но не успел. Внезапно оцепенел и исчез.
    Шурка уже знала, что просыпается, но не открывала глаз. Она надеялась вернуться туда, в сон, увидеть деда и убедиться, что с ним все в порядке, что он снова свободен и весел. Издалека доносился приглушенный голос.
    - Они мне вчера на работу сообщили. Я позвонила туда утром из автомата возле хлебного. В
    от, врачи - всю жизнь от печени лечили, а она у него как у буйвола здоровая была. Теперь никто не поможет, все кончено. Сегодня заказан автобус на Еврейское кладбище. Даже не знаю, ехать или нет. Я думаю
    , потом ей сказать, а то она еще помчится к ним. Она же не остановиться ни перед чем, дедово кодло. На улице холод собачий, как пить дать, простудиться, а мне потом возиться, ее выхаживать, больничный брать. Опять заработаю пшик. И вообще, ей это ни к чему. Как ты считаешь?
    В ответ раздалось равнодушное чавканье отчима, и Шурка окончательно проснулась. Открыв глаза, она тут же зажмурилась от удивительно светлого окна. Оно находилось прямо напротив ее кровати, смотрело во двор и обычно  затенялось стеной противоположного дома. Но сегодня эта стена была забелена свежей порошей, напоминающей пылевой след гигантской метлы. На оконных рамах и карнизах лежали кособокие воротники голубоватого снега, казалось пришитые на скорую руку ленивым меховщиком, спешащим закончить просроченный заказ. Вдруг они засветились, заиграли мелкими искорками, будто где-то в стороне выглянуло солнце. И потолок комнаты налился отраженной белизной. Во дворе царила тишина. Звуки уличного транспорта и шагов, обычно хорошо слышные здесь, погашались толстым слоем брошенных на землю шкур снега, словно незадачливый портняжка в спешке сбежал от озверевших клиентов. Обычно первый снег навевал на Шурку безмятежное настроение и мирил ее с любыми невзгодами. Но в этот раз беспокойство не покидало ее. О чем это говорила мать, что ей сообщили, и куда она звонила утром? "Дедовское кодло" - это же про нее, про Шурку! Мать часто ее так называла, когда злилась. Почему бы мадам злиться на нее, она даже еще толком не проснулась, и при чем здесь кладбище? Что-то страшное случилось. О чем она говорила? Что "кончено"?!
    Она повернула голову в сторону матери.
    - Ты не спишь? - Чересчур громко спросила та, словно хотела криком заглушить сказанные раньше слова. - Так чего валяешься? В школу тебе не пора? Вставай, а то опоздаешь!
    Шурка села на постели, - мама, что случилось с дедом? - Внутренне сжавшись, спросила она.
    - С чего ты взяла? - Мать подняла нарисованные брови и тут же отвела глаза. Пошарила рукой по столу, стряхивая несуществующие крошки, зачем-то открыла масленку, схватила буханку хлеба и, прижав к груди, отрезала толстый ломоть. - Э-э-э, ничего не случилось с твоим ненаглядным. С чего это э-э-э ты вдруг выдумала, что с ним что-то не так?
    - Дедушка приходил ко мне ночью, во сне. - Выпалила Шурка.
    Уронив нож, выпачканный маслом, мать испуганно прикрыла рот ладонью.
    - Что за чепуху ты несешь. Как приходил? - Переспросила она и посмотрела на мужа, словно ожидая поддержки. Отчим с отсутствующим видом натирал горбушку чесноком.
    - Кажется, дедушка хотел мне что-то объяснить, но я не разобрала. - Неуверенно прошептала девочка и нетерпеливо потребовала. - Ну же, мама, скажи мне правду. Не молчи!
    Мать наклонила голову вперед, напомнив быка перед атакой, помолчала, поправила волосы. Она всегда заправляла свои жидкие прядки за ухо, когда ее одолевали сомнения. Затем она уперлась руками в стол.
     - Умер он ночью, - огорошила она Шурку, пытаясь скорчить скорбную физиономию.
    - Не может быть. - Не поверила Шурка, даже чуть не засмеялась. - Так вдруг, без меня? Не болел, не попрощался и умер?
    Она судорожно выискивала в лице матери приметы обмана, малейшей фальши, но та лишь выразительно посмотрела на своего жующего мужа, как бы говоря: я же знала, сейчас начнутся проблемы. Глупо надеяться, что "мадам" решила пошутить: у неё никогда не было даже намёка на чувство юмора. Значит, это правда – он действительно умер, хоть и никак не мог умереть без неё.
    - Как он умер? Где? Отчего? Он болел? Почему я ничего не знала?
    - Отстань от меня! - Насупилась мать. - Что ты привязалась? Ничего я не знаю.
    - Не ври!
    - Как ты с матерью разговариваешь, гадина! Нет никакой трагедии - он был больным и старым, семьдесят три года, это могло случиться в любой момент. – Она снова повернулась к мужу. – Вот, полюбуйся, вырастила гембэль на свою голову.
    Но не получив от него поддержки, она снова заговорила с Шуркой. - Я на тебя всю жизнь работаю, последний кусок от себя отрываю, тебе отдаю, чтобы грубости выслушивать? Что они для тебя сделали, что ты так за них цепляешься? Бросили меня с грудным ребенком на руках с голоду подыхать? Копеечные алименты платили, а сами по санаториям разъезжали. Бабка твоя вся золотом обвесилась, в шубе натуральной шлялась с мужиками, а я голодала, чтобы тебя из болячек выцарапать. Я с тобой мучилась на гроши. Вот, погоди, останешься одна, узнаешь, что такое мать. Поймешь, но поздно будет. Отольются тебе мои слезы. Еще не раз меня вспомнишь, когда твои дети с тобой будут так обращаться.
    - Мама, кончай этот театр для одного зрителя. Вы развелись, когда мне было четыре года. Я давно уже была не грудная. И мои дети со мной так обращаться не будут. Я не стану их избивать ремнем с пряжкой за какую-то вонючую колбасу.
    - Вонючую колбасу?! Ты целую палку дорогой сухой колбасы паршивой уличной собаке отдала, когда я на работе в обморок от голода падала! Не могла отрезать кусочек? Я на нее последние деньги истратила!
    - Тебе до сих пор этой колбасы жаль, ты помешана на еде. Ты до сих пор не способна понять, я была ребенком, который пожалел голодное существо. А отрезать боялась, вдруг ты увидишь или застанешь меня на месте преступления. И торопилась я, а колбаса - твердая. Думала, так сойдет, вроде она потерялась где-то. Я маленькая была, пойми, наконец. Ты могла бы спокойно все объяснить, а не набрасываться на меня как дикий зверь. Будто это могло вернуть твою колбасу! Я это всю жизнь помнить буду. Да это был и не единственный раз, когда ты меня колотила, просто самый страшный. Я потом месяц вся в рубцах и зеленке ходила.
    - Врешь! Я тебя всего раз или два перетянула.
    - Конечно, раз. Пряжка там одна была, а у меня все руки и ноги были зеленкой разукрашены.
    - Хватит! Раскудахтались, бабьё! - Отчим хлопнул ладонью по столу. - Надоело! Дайте мне покоя. Я есть хочу, а не ваши крики слушать.
    - Сейчас сделаю, не ори! И перестань жевать сухой хлеб, аппетит перебьешь! - Рявкнула на него мать и, снизив голос продолжила, - собака дороже матери! Еще мало дала, другая бы мать за это и не так всыпала.
    - Опять сначала! Да что с тобой говорить, все равно не дойдет! И при чем тут все это? Я только хочу узнать, что случилось с дедом.
    - Ничего! Докурился твой дед. Рак у него был. Пару недель в больнице провалялся и тю-тю.
    - Я туда поеду. Когда похороны?
    - Никуда ты не поедешь!
    - А и поеду! Вот еще выдумала! Сейчас же и поеду! Как ты вообще посмела не сказать мне?! Я с ним даже не попрощалась! - Шурка рванулась из постели и яростно наступала на мать. Та машинально пятилась к двери, прикрывая ее растопыренными руками, словно Шурка могла убежать на улицу в ночной сорочке. - Скрывать от меня столько дней болезнь деда! Не дать увидеться с ним! Быстро отвечай, когда похороны?!
    - Завтра.
    - Ты снова врешь! Завтра ничего не будет. Ты говорила, что автобус на  кладбище заказан на сегодня. Я не спала и все слышала!
    В этот момент, стоя лицом к лицу с матерью, Шурка по-настоящему ненавидела ее, эти выпученные глаза, красную пористую кожу, бесформенный блеклый рот. Конечно, она добьется своего, и никто, ни один человек на свете не сможет ее удержать. Она же не напрасно - "дедово кодло"! Всю жизнь мать твердила это. А Шурка не возражает, ей это нравится.
    - В такой собачий холод никуда не поедешь! - Снова услышала она материнский голос.
    - Это мы еще посмотрим! - С угрозой ответила она.
    Мать зачастила, приводя смехотворные доводы о школе, о простуде, но по интонации было понятно, что она уже сдалась.
     
    У парадного подъезда стоял гроб, обтянутый красной тканью. У деда было чужое неподвижно-сосредоточенное лицо. Рот приоткрыт, словно на полуслове. Как в Шуркином сне, только на этот раз - все на самом деле. Шурка в очередной раз промокнула щеку жесткой варежкой. Рядом неподвижно, будто не чувствуя холода, сидела бабушка с покрасневшими глазами. Она слегка постанывала, не замечая никого вокруг. Длилось это довольно долго. Вначале, когда Шурка пришла, бабушка, узнав внучку, вышла из ступора, обняла ее, громко без слез зарыдала, что-то причитая. Потом снова застыла в оцепенении, позабыв об окружающих.
    Вокруг толпились незнакомые люди, соседи по дому. Тихо о чем-то переговаривались. В сторонке с отрешенным видом курил отец. Он по обыкновению тихо бубнил себе под нос, погрузившись в переговоры со своим невидимым двойником, вроде бы чужой, словно все происходящее никак его не касалось. Шурка вошла в дом. Непривычная пустота и холод заполняли его, громко и горестно выл пес, привязанный поводком к ножке стола. Все двери - нараспашку. Откуда-то появилась Лосиха, Шурка даже не заметила когда. Вполне могло оказаться, что она с самого начала находилась в толпе и пошла за ней. Она, точно извиняясь, сообщила, что у Марины простуда, поэтому она не придет. По Вериному совету Шурка отвязала и вывела пса на улицу в надежде, что он замолчит. Но тот все равно беспрерывно поскуливал как лучший сын деда. Она взяла его на руки и уткнулась горячим лбом в теплый собачий бок…
    Серая с рыжими комьями земля темнела на истоптанном снегу и гулко стучала по крышке гроба, когда краснолицые гробовщики
    , пахнущие дешёвым табаком и водочным перегаром, торопясь, засыпали могилу деда. Такой звук, словно его там нет, и мы хороним пустой ящик, - подумала она, и тихонько вытерла оледеневшей шерстяной варежкой мокрые щеки и нос. И вслед за бабушкой бросила в яму ком замёрзшей земли.
    За все утро она не сказала матери, трусившей рядом, и трех слов. Лишь на обратном пути, когда они возвращались с кладбища, она заговорила. Сухо приказала матери возвращаться домой и добавила.
    - Я домой не поеду, останусь с бабушкой.
    - Надолго? - Спросила "мадам", но ответа не получила. И, судя по всему, подчинилась решению дочери, что было необычно. Но Шурка этого не заметила.
    На следующий день она заскочила домой, собрала свои вещи и, написав матери записку, что будет жить там, ушла. Ей легче было сейчас поступить таким образом, чем вернуться домой. Она никогда не была так близка с бабушкой, как в эти дни. Смерть деда не могла не повлиять на их отношения. И хоть он навсегда останется для нее любимым божеством детства, теперь бабушка была единственным человеком, связующим с памятью о нем.
    
    

3.Костя

     
    Наутро после дедовых похорон оказалось, что у пинчера поседел нос. Пёс выл еще трое суток, особенно по ночам, отказывался от пищи. Только через несколько дней Шурка сумела накормить его. Шотик не отходил от неё, и постепенно она заменила ему потерянного хозяина. Спали в одной комнате, бабушка - на диване, Шурка - на раскладном кресле, а для собаки довольно и коврика в углу.
    Еще дома Шурка привыкла поздно укладываться. Мать постоянно воевала с ней по этому поводу, не давала смотреть телевизор, экономила электричество. В этом отношении, с бабушкой было гораздо проще. Она страдала бессонницей и могла сидеть допоздна. Теперь они полуночничали вдвоем.
    Бабушка часто плакала, и Шурка, как умела, старалась ее отвлечь. Читала ей вслух, рассказывала про школу и про Игоря. Какой он замечательный. Про Инну, очередную смазливую пустышку, с которой тот ходит. Про Иркины дикие нападки. Про Томку с родителями, а заодно и про Камчатку. Но все старания пропадали даром, бабушка все равно плакала, слушала, а по щекам текли бесконечные слезы. Она не перебивала внучку, но всякий раз, едва Шурка замолкала, она упорно сворачивала на покойного мужа. Шурке нравились эти истории. Интересно было увидеть деда другими глазами. И бабушка рассказывала, иногда повторяясь, иногда вспоминая новые подробности и о том, как познакомилась с ним в доме подруги. Он приехал домой с фронта, на лечение. Какой он был желтый и худой от гепатита, все время грелся на печке. Как прислушивался к разговорам подруг, следил за девушками сверху, вернее, за подружкой сестры. А однажды впопыхах, собравшись ее проводить, свалился оттуда. Бабушке было всего пятнадцать, когда они решили пожениться. Ее религиозный брат был против, не хотел отдавать сестру безбожнику. Пришлось врать при регистрации брака, прибавляя год до совершеннолетия невесты. Документов не было, все было утеряно еще в детстве, до революции, во время бегства бабкиной семьи из Прибалтики. А тогда, в момент женитьбы, времена тоже были смутные. На улицах стреляли. Поэтому никого и не интересовали бумаги молодоженов, не было времени разводить бюрократию, да и особо некому. В любой момент могли убить каждого. Так в девятнадцатом бабушка стала одновременно совершеннолетней и замужней. Шурка представляла открытую пролетку, "шикарное" свадебное платье из марли и загорелых друзей деда в гимнастерках, дружно втаскивающих в комнату необъятный дубовый шкаф, добытый на барахолке в обмен на два мешка мороженой картошки. Вот этот самый, с ныне погасшим зеркалом, слабо мерцающим в темноте, - свадебный подарок.
    После войны деда послали на работу в ЧК, так что трудно было назвать мирной ту жизнь, которая началась. Он не расставался с оружием. Иногда он уезжал на несколько дней. Утром молодая жена не могла сказать с уверенностью, увидит ли мужа вечером. Возвращался он злой, усталый. О своей работе помалкивал, но часто мечтал о будущем, строил планы.
    - Ничего, - говорил он жене, - скоро все изменится, покончим с бандитами, и заживем как люди. Заведем кучу девочек. Они будут такие же красавицы, как и ты, и такие способные, как я. Научатся петь и печь пироги, лучшей жизни не придумаешь. К чему нам мальчишки? Начнут драться, в войну играть, хулиганить. Девочки лучше, нежные ласковые. Я накуплю им игрушек, кукол, платьица, туфельки, банты, научусь заплетать косы. А мальчишек и так полно. Ну их к лешему, мальчишек. Надоели мне мужики.
    Вокруг и в самом деле были одни мужчины, друзья и сотрудники деда. Даже в госпитале, где работала бабушка, преобладал мужской персонал, а о больных и говорить не приходиться.
    Но первенец, вопреки ожиданиям, оказался мальчишкой. Второй и третий - тоже. К тому времени дед из ЧК перешел в прокуратуру и стал прокурором в Харькове. В тридцать третьем, начались неприятности, дед отказался подписывать смертный приговор по какому-то делу. Не видел состава преступления. И, как водится, пришел момент, когда поступил приказ и на его арест. По совету своего начальника и друга дед написал заявление об отставке, и в тот же вечер вся семья, погрузившись с вещами на машину, сбежала в Одессу. Их не искали. Но с тех пор глава семейства работал, где придется, ответственных должностей не занимал, хотя оружие при нем осталось. Даже однажды, чуть им не воспользовался. Бабушка работала тогда в санатории диетсестрой. Отдыхал там один московский актер, уже известный тогда, хоть и молодой. Он называл бабушку Рахилечкой, и понемногу флиртовал с ней. Заигрывали с ней и другие отдыхающие. К кому-то из них дед приревновал свою хорошенькую жену и помчался с наганом в санаторий, выяснять отношения. С большим трудом удалось его остановить и утихомирить.
    Через пару лет в семье родился еще один ребенок, на этот раз - девочка. Новоиспеченный папаша не мог нарадоваться на свою дочь. Но, видимо, судьба была против, девочка не дожила до года. В детскую коляску забралась погреться соседская кошка, и ребенок задохнулся. Бабушка чуть с ума не сошла, а дед потерял надежду, впал в затяжную депрессию. Именно тогда младший связался с какой-то местной шпаной и сильно пострадал в драке. Ему разбили голову камнем. Потом начался инфекционный менингит, и в течение двух лет они медленно теряли и младшего сына. Профессора оказались бессильны.
    С его смертью Шуркин отец стал младшим в семье. Окончил техникум и поехал на стройку. Там и случилась беда, обвалились леса и молодого прораба нашли под обломками. Пострадал левый глаз, началось воспаление. Пришлось удалить его, чтобы предотвратить распространение инфекции, спасти зрение. Неудачная операция - задетый нерв - шизофрения. Так они почти лишились второго сына. Но несчастья на этом не окончились.
    Перед самой войной старший сын женился на дочке русского рыбака, жившего на Большом фонтане в полуразваленной хибарке. Там он еще во время жениховства пристрастился к бутылочке с многочисленными родственниками "своей хозерыны", как величала невестку бабушка, а на фронте и вовсе начал потихоньку спиваться, благо у военных кинооператоров всегда был спирт. Вернулся домой готовым алкоголиком. Правда, еще не совсем опустившись, успел обзавестись сыном.
    Несколько лет бабушка с дедом пытались вылечить единственного, оставшегося с ними сына, пичкали его тормозящими лекарствами, раз в полгода госпитализировали. Постепенно добились более-менее стабильного состояния: не то, чтобы здоров, но не в полном отрубе. Так, тихий интроверт, бормочет себе иногда под нос, но вполне сойдёт за человека со странностями. Вот тут дед и решил женить его, пока смотрится сносно. Подыскали подходящую кандидатуру через сваху-сапожника, того самого, давшего Шуркиной матери кличку "мадам". Ну а через пару лет после регистрации их "взаимовыгодного" брака и родилась Шурка.
    - Наконец, твой дед был счастлив, - говорила бабушка, вспоминая это время. - Он тебя с рук не спускал. Так и проводил все вечера на веранде с тобой и газетой. И приговаривал, что ребенку нужен свежий воздух и любовь. Со своими детьми он никогда столько не возился, да и время тогда было неподходящее.
     И в памяти всплывают первые детские впечатления - Шурка долго сидит в манеже, или это низкая кровать с высокими бортами, стоящая в длинной и сырой комнате. Поблизости все время крутиться мать, а иногда она надолго выходит. Шурке страшно одной в черном углу, она вообще ненавидит это место. Куда лучше в комнате деда! Но почему-то каждое утро она просыпается здесь и начинает ждать. Целый день она смотрит на яркое окно в противоположной стене. Но вот, наконец, она слышит скрип ступеней под этим самым окном, это дед грузно поднимается по лестнице. Ей не терпится увидеть его, и она требовательно кричит. Он врывается в комнату, берет ее на руки, и мир приобретает краски. Зажигается яркая люстра в другой большой красивой комнате, возбужденно щебечет желтый кенар в клетке. Шурка у деда на руках, совсем маленькая, но самая главная. От него приятно пахнет табаком и клубникой. Одной рукой он делает себе содовую и приговаривает, - покажем моей девочке фокус. Вода, немного уксуса, ложечка пищевой соды, сейчас будут пузырьки. Ну вот, и шипучка готова. У дедушки в животе маленький, но очень злой огонёк, сейчас мы его погасим. - Он помешивает напиток, не спуская любимую внучку с рук. Она не знает, откуда у деда огонь в животе, но ей нравится, что у дедушки сейчас перестанет гореть, и ей хорошо, тепло и уютно. А сверху прекрасно видно, как со дна стакана, облитого светом, поднимаются веселые пузырьки и с громким шипением взрываются на поверхности. Шурка радостно смеется. Дедушка бодро напевает под нос веселый мотивчик.
    - Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети.
       Не расстанемся с тобой ни за что на свете…
    Потом птичке предлагали всяческие блага, в том числе и чаю с сухарями, но пленница почему-то не принимала даров, очень хотела погулять и просила детей распустить эти самые сети. Шурка ее прекрасно понимала. Она сама жила, точно птичка взаперти, в плену у матери. Но сейчас с дедом ей было хорошо, и, казалось, тоскливое завтрашнее утро, когда Шурка снова останется одна, наступит не скоро.
    Однако время шло. Спустя несколько месяцев бабушка стала потихоньку успокаиваться и меньше плакать. Незаметно и зима пошла на убыль. Бледно-серое небо отдавало весенней голубизной. Еще лежали на обочинах грязным пенопластом пористые потемневшие сугробы декорациями к спектаклю "Снегурочка". Но в воздухе уже появились запахи древесных соков, а также подснежников, которыми торговали старушки на улицах города. Пели сосульки, и мокрые взъерошенные воробьи бодро прыгали под ногами прохожих. Казалось, с уходом холодов притуплялась и боль.
    После переезда к бабушке в школу приходилось добираться дольше и, значит, вставать раньше. Но все равно Шурка ничего не могла с собой поделать, выскакивала в последнюю минуту. Бабушка не давала ей уйти без завтрака. Досыпала в автобусе во время пути, вздрагивая на каждой остановке.
    Оставалось совсем немного до окончания школы. К выпускным экзаменам нагрузка постепенно усиливалась, уроков задавали все больше и часто проводили контрольные. Весь день она проводила с Томкой, делала с ней уроки, иногда допоздна. В результате Томка здорово подтянулась, даже получила четверку по стереометрии. Шурка гордилась этим,
     будто оценку поставили ей самой.
    И уже почти ночью, выходили с Лосихой прогуляться. Та была в своём амплуа, клепала на брата, демобилизованного из армии. - Все шляется где-то, придурок, - жаловалась она, - нет, чтоб дома посидеть с матерью. Она по нему соскучилась. Ждет его допоздна, бегает каждую минуту на балкон, проверяет, не идет ли, пищу для него разогревает и на всех бухтит.
    Шурка уже пару раз видела Вериного брата. Небольшого роста с грубоватыми чертами лица. Он был похож на мать, как и сама Вера. Но на Лося не тянул, мелковат, в крайнем случае - теленок. Скорее Верка подходила под этот образ. Рядом с её внушительными формами, он выглядел неубедительно, даже нелепо для парня.
    По выходным девочки выманивали во двор и Марину. Ее отец купил-таки большую собаку. Это была породистая полуторагодовалая сучка доберман-пинчер с напыщенным именем Диана. С
    воими статями она напоминала миниатюрную лошадь. Она жила у них уже несколько месяцев. Поскольку за свою короткую собачью жизнь она переменила нескольких хозяев, и у нее не было причин доверять людям, она никому не стремилась подчиняться. Единственным, кто с ней кое-как справлялся, был Маринин отец. Иногда казалось, что он сам жалел о своей покупке, но не подавал виду. Обычно, он никому не позволял заниматься собакой, кормить её, посещать занятия у кинолога, тренировать её в парке. Но у него не всегда находилось время выгуливать свою питомицу, поэтому иногда это поручалось дочери. И вот, когда это случалось, во дворе разыгрывалось настоящее представление.
    Диана важно выводила Маринку во двор, выглядело это именно так. Вера тут же предлагала Шуре, - пошли, цирк начинается. Девочки присоединялись к чинной парочке. Собаку гладили, похлопывали, хвалили за красоту. Потом Лосиха начинала подначивать хозяйку, - до чего довели псину, не может выполнить даже самую простую команду. Тоже мне, доберман, служебная порода, в собачью школу ходит! Вон Шуркин крысолов, и то талантливее: без всяких курсов по команде сидит, лапы по очереди подает, раненого изображает. А ведь - мелочь пузатая! Диана, будто понимая, что её критикуют, с подозрением косилась на сидящих невдалеке соседок, вышедших поболтать, словно проверяла: слышат или нет?
    Марина тут же бросалась в бой и, пытаясь восстановить собачью репутацию, начинала демонстрировать ее великолепную выучку. Усадив с большим трудом великаншу-питомицу, она приказывала, - Голос! Стоя, она едва ли возвышалась над солидной громадиной и напоминала Моську, поднявшую голос на слона. Писклявый Маринин голос звонким эхом разносился по весеннему двору. Кумушки в пуховых платках забывали о свежих сплетнях и озадаченно поворачивались. На собаку, однако, команда не оказывала нужного действия. Она нетерпеливо переминала передними лапами и с вожделением разглядывала ближайший пучок прошлогодней травы. Следующий приказ давался на еще более высокой ноте. - Диана, голос! Диана с досадой дергала ухом, как бы отмахивалась от назойливой мухи. Зато со второго этажа высовывались соседи. Набрав побольше воздуха в грудь, Маринка с генеральским апломбом повелевала. - Диана, голос!! Собака с недоумением косила глазом на досадную звуковую помеху и озадачено морщила лоб, словно от головной боли. Лосиха начинала мелко дрожать от сдерживаемого хохота. Шурка тоже давилась от смеха и украдкой прикрывала рот ладонью. Тогда Маринка, выйдя из себя, производила немыслимой частоты писк, сильно дёргая поводок - Диа-а-ана, го-о-лос!!! Диана, на секунду прижав уши, роняла обреченное "ув!", отдаленно напоминающее "голос", и, вскочив с места, бросалась в проход между кустами, стремительно увлекая за собой хозяйку на поводке.
    - Во, чешет! – Ликовала Вера.
    - К концу пятилетки эта собака способна сделать из Маринки чемпионку по бегу на стометровку, как сказал бы Саша Шульман. - Шурка вставала на цыпочки, чтобы поверх кустов рассмотреть убегающую парочку и громко кричала вслед, - дадим пятилетку – в четыре года!
    Зрители хохотали до слез. Иногда даже раздавались аплодисменты.
    В конце весны раздался телефонный звонок, Гайя напомнила о себе. - Привет, ты совсем меня забросила?
    - Да нет, просто закрутилась. Экзамены на носу, сама знаешь.
    - Ну, нельзя же все время учиться. Нужно и передышки делать. – Голос в трубке звучал нарочито небрежно, будто бы утверждая, что ничего особенного не было, и нет причин для всяких там глупых обид. - Зашла бы после школы поболтать.
    - Я поздно возвращаюсь. Времени совсем нет.
    – Шуркины ответы были отрывисты, как телеграмма, а интонация предупреждала: не суйся ко мне, я тебя не звала.
    - Почему? – Вопрос был задан немного оторопел
    ым голосом и, скорей всего, не относился к сказанному вслух.
    Но Шурка предпочла не заметить этого. - После школы к Томе хожу. Она отстала по математике, а я с ней занимаюсь, подтягиваю её.
    - А кто такая - Тома? - Уцепилась та. - Заходи сейчас, расскажешь, что новенького…
    - Только не сейчас. В другой раз, если будет время, может и заскочу.
     После нескольких звонков Шурка смягчилась и перестала говорить в таком тоне. А после окончания учебного года, когда наступили каникулы, незаметно возобновились их прежние вечерние посиделки. Дни, как и в прошлом году, Шурка проводила с Мариной и Лосихой. Бегали на море, вечерами допоздна сидели на своих пеньках. И только поздно вечером, когда все расходились по домам, она появлялась у Гайи. Вспоминали прошлое лето, свои детские привязанности. Только сейчас стало понятно, насколько пустячной оказалась Шуркина любовь к Игорю. Едва он слегка заинтересовался ею, её выдуманная увлечённость испарилась без следа. Объект прежних мечтаний оказался слишком самоуверенным, капризным, и как-то незаметно исчез из её мыслей.
    У Гайи было несколько иначе, выяснилось, что ее Сенечка вертел головой на уроках вовсе не из-за нее, а из-за одной "простоватой глупышки", сидящей за Гайиной спиной. Естественно, это очень разочаровало обманутую поклонницу, и положило начало ехидному высмеиванию бывшего кумира. Теперь Гайя говорила о нем с кислой ужимкой, которая, видимо, должна была изображать презрение, но на деле выдавала её досаду. Впрочем, их разговоры чаще касались других тем.
    Раз, болтая с соседкой, Шурка сокрушалась, что у нее нет брата или сестры, с которыми можно было бы поделиться.
    - Знаешь, - сказала она,  - я всегда мечтала о старшем брате. Ведь это - здорово. Можно все рассказать, а в случае чего, рассчитывать на помощь и защиту.
    Гайя равнодушно пожала плечами, - глупости всё это. Далеко не всегда можно иметь общий язык с братом. Ты  своих подруг порасспроси, много они хорошего от своих видели? У меня вот тоже никого нет, но я от этого нисколько не страдаю.
    - Как это нет, а твой старший брат? – Опрометчиво спросила Шурка, забыв, что сведения не из первых рук.
    - Какой еще брат? - Удивилась Гайя.
    - Твой старший брат, который живет на севере.
    Та напряжённо замолчала. Казалось, она с трудом припоминает, что у неё тоже есть брат. - Ты-то откуда это взяла? Я тебе о нем никогда не говорила. – В её голосе чувствовалось раздражение. Ах вот о чём она думала!. Не о брате, а о своих разговорах с Шуркой.
    - Какого черта?! – Вдруг вспыхнула Гайя. - Что за народ! Все про всех все знают! И что тебе насвистели про моего брата? Ну-ка, расскажи!
     Шурка была немного ошарашена бурной реакцией соседки. – Да ничего особенного. Чего ты кипятишься? Ну старший брат, живет со своей семьей на севере. Дочь у него, кажется, одна, что плохого? Отчего ты бесишься?
    - Просто я злюсь, что болтают. Лишь бы перемыть кому-то косточки. Делать им нечего. Ну, и что дальше?
    - Ничего.
    - Не юли! Наверняка, она сказала, какую-нибудь гадость, а иначе зачем вообще говорить?.
    - Ничего подобного она не говорила. Не суди по себе, не все люди ищут в других плохое. И вообще, не всё ли равно, что болтают? Я бы не вскидывалась по таким пустякам.
    - Так я тебе и поверила! Перестань морочить мне голову! – Продолжила Гайя, будто не слышала обвинения. - И про родителей ни слова не сказала?
    - Я не собираюсь пересказывать подробности. – Резко заявила Шурка, чтобы окончить неприятный разговор.
    - Да? А я хочу знать всё, что говорят о моей семье. – Гайя даже хлопнула ступнёй о пол, резко опустив ногу
     с колена. - Имею я на это право?!
    - Наверное, имеешь, но я имею право тебе не отвечать. В таком тоне я вообще не собираюсь разговаривать. – Шурка даже поднялась с кресла, словно намеревалась уйти. - Сначала научись себя вести. Никто тебе не обязан давать отчет. Думаешь, нет другой печали, что о тебе судачить. А на самом деле, ты о соседях знаешь даже больше, чем они о тебе. Потому что тебя это интересует. Что касается меня, то на свете есть много вещей, в миллион раз интереснее, чем ты и твоя семья.
    Гайя фыркнула, но снизила тон. - Но ты можешь мне рассказать, что знаешь?
    - Я не намерена это обсуждать.
    - Пожалуйста. – Вдруг попросила она совсем другим тоном.
    И Шурке сразу расхотелось препираться. – Ладно, но больше не приставай.
    Она подумала, вспоминая, и перечислила все, что знала. И о романе Гайиного отца, и о матери, вернувшей его домой. - Считают, что тебя она родила, чтобы наладить отношения с твоим отцом. Но ведь, вполне естественно, что так может показаться со стороны?
    - Все это сплетни и вранье. Люди выдумывают, когда чего-то не знают, а потрепаться ох как хочется. Вот и машут языками. - Так и не объяснив, что, собственно, из сказанного – вранье, заявила Гайя. Ее пухлые губы брезгливо изогнулись, словно во рту побывала скисшая слива.
    - Скорей всего. Говорят же: что глухой не услышит, то выдумает. - Согласилась Шурка. - Но почему ты все же так разозлилась, когда зашел разговор о твоем брате, я так и не поняла.
    - Потому, что ты о нем знать не могла, я тебе не рассказывала. Это значит, что до сих пор болтают. Ничего приятного я в этом не нахожу! - Почти закричала та.
    - Зачем так нервничать? Успокойся. Все болтают и про всех. - Примирительно пробормотала Шурка. - И все же ты хотела скрыть брата не по этой причине. Я не знаю, в чем дело, но есть что-то ненормальное в такой бурной  реакции.
    Гайино лицо странно исказилось, и на секунду напомнило что-то хищное, совершенно неуместное в доме. От этого возникло легкое ощущение опасности. Только поэтому Шурка поняла, что, вероятно, произнесла эти слова вслух. Она с недоумением разглядывала собеседницу. Но Гайя внезапно замерла и с видимым усилием приняла нормальный вид, словно знала за собой старую дурную привычку гримасничать и пыталась избавиться от нее.
    Шурка долго потом пыталась понять, на что было похоже лицо собеседницы, но мимолетная маска ускользнула из памяти, и вскоре не осталось ничего определенного, кроме неприятного осадка в душе.
    После того разговора ночью не спалось, видимо, от жары. Лежа в постели Шурка слушала тяжёлое бабушкино дыхание во сне. Снова астма. В саду громко пели сверчки. Глохли телевизоры, голоса соседей и гуляющих парочек. Ночь входила в свои права, но духота не спадала. У Шурки пересохло в горле, пришлось встать за водой. В коридоре несло сыростью от стены. Странно, в такую-то жару. А ведь раньше она не замечала ничего похожего на повышенную влажность в квартире, а сколько раз проходила мимо. Здесь и зимой не бывало такого. Она протянула руку к выключателю, но та провалилась в пустоту, на привычном месте ничего не оказалось: ни выключателя, ни самой стены. Не веря собственным ощущениям, она сделала осторожный шаг влево, чтобы нащупать её, но нога ступила на толстый ковёр, которого там никогда и в помине не было. В полной темноте она угадывала лишь уходящий назад коридор.
    Раскинув руки, она нащупала стены (с обеих!) сторон, коридор был узким. Теперь стена оказалась на своём законном месте, чушь какая-то! Она повернулась на 180 градусов и пошла вперёд. В воздухе витал знакомый запах. Возникло странное ощущение, почти уверенность в том, что она уже здесь бывала. Осторожно маленькими шагами, передвигаясь по этому коридору и, пару раз наткнувшись по дороге на какие-то ящики, она добралась до помещения. Оно было большим, о чем говорили отдалённые шорохи и осязаемое колебание воздуха. Ковровый ворс, щекочущий щиколотки, сделался прохладней. Шурка опустилась на корточки, чтобы потрогать чудной ковер под ногами. На ощупь он оказался густой травой, она почувствовала особую земляную сырость под руками и запах сломанных стеблей. Неужели она сдуру прошла сквозь распахнутую дверь и оказалась ночью на улице в одной ночной рубашке? - На секунду усомнилась она. Но нет, это невозможно: в подъезде отроду не было ковров, и по лестнице она не спускалась. Кроме того, входная дверь на упругой пружине, сама захлопывается, а ее вовсе не было. Опять же, на расстоянии угадывались стены. Она двинулась было вперед, но возле самого уха раздался звук, едва уловимый, удержанный на середине, выдох или случайное прерванное шуршание. Невольный ужас едва не вырвался воплем из её горла, но она обеими руками зажала себе рот. В комнате кто-то находился, кто-то притаился и подкарауливает её. Шурку бросило в озноб, она затаилась, перестала даже дышать. Прошла долгая минута. Шорох возобновился. На этот раз она определила, что он доносился спереди и не так близко, как показалось в первый раз. Казалось, гигантское животное, шелестя травой, проползает мимо. Вот, звук уже дальше, все тише и тише, и замер где-то далеко. Шурка осторожно двинулась следом. С той стороны появилось призрачное зеленоватое сияние, словно отсвет взошедшей луны. Слабые блики упали на темные неподвижные фигуры, стоящие в два ряда, словно в музее. Они были вырезаны из дерева или камня, диковинные скульптуры со змеиными телами и головой человека. В самом светлом месте стояла статуя с мужской головой в короне со сверкающими камнями. Глазами ей служили два крупных желтых кабошона, которые отсвечивали натуральным живым светом. Казалось, что они напряженно следят за ней, вглядываются, внедряются в ее сознание. От этого пристального взгляда ее тело окоченело, она с трудом передвигала ноги. Пришлось остановиться. Внезапно в воздухе возникло слабое напряжение. Такое случается перед летней грозой, когда природа затихает в ожидании грома, только тогда это гораздо слабей. Сейчас же напряжение быстро набирало силу. Виски сдавило болью. Когда стало невмоготу, из глубины статуи рокотнуло.
    - Кто ты, Проникшая в Паталу? Отвечай, перед тобой Васуки!
    Шурка молчала, скованная диким ужасом. Не оттого, что испугалась необъяснимого, как бывает во сне. Имя показалось слишком знакомым. И это было страшнее самого страшного кошмара. Откуда она может знать это имя?
    - Ничего не стану говорить, - пересиливая страх, подумала она.
    Внезапно свет иссяк, словно кто-то прикрыл его источник непроницаемым покрывалом. Напряжение исчезло, а с ним и боль, словно и не бывало. Шурка судорожно выдохнула, неспешно повернулась и, пошатываясь от онемения в мышцах, пошла назад. Миновала коридор, перешагнула воображаемую стену и оглянулась. Далеко в темноте она увидела два немигающих желтых глаза с вертикальными узкими прорезями зрачков, глядящие ей вслед. По спине пробежала холодная дрожь, и Шурка, задыхаясь вскочила с постели.
    Господи, это был всего лишь дурацкий сон, - с облегчением поняла она. - В такую жару не удивительно, что кошмары снятся. Что за чушь, какой-то Васуки, Патала. Попить бы в самом деле.
    За окном раздался вопль вспугнутой ночной птицы, и Шурка вздрогнула. Захлопали крылья, залаял пес, словно почуял привидение. Проснулась бабушка и зашлась в астматическом кашле. Пришлось-таки подняться с горячей постели, чтобы подать лекарства, слегка нагреть молоко и утихомирить собаку. И долго сидеть возле больной, отвлекая ее разговорами. В конце концов та заснула. Из-под двери тянул бездомный ночной сквознячок. Шурка вышла в коридор и, уловив в темноте чье-то присутствие, включила свет. Недаром собака с ума сходит. Но тщательно обследовав прихожую, она ничего не нашла. Если бы только не ощущение чужого взгляда. Шурка всегда ощущала взгляд, как холод или жару. Ничего незначащий, скользящий просто заставлял ее повернуться. Но если взгляд выражал сильную эмоцию, он действовал на неё не хуже магнита на иголку, моментально притягивал всё её внимание. Такие взгляды имели чуть ли не физический вес. Той ночью взгляд пронзил ее. От кого он исходил, определить было невозможно: это длилось секунду или две. Она точно знала только направление - кухонное окно, из которого отлично видна прихожая. Трудно было даже утверждать, что мелькнувшая на краю зрения искра - не игра воображения, но холодок, вновь пробежавший по спине, оставил впечатление надолго.
    Утром она нашла на подоконнике тюльпан и долго гадала, откуда бы ему взяться. Теперь ясно, что кто-то ночью, в самом деле, подглядывал в квартиру. Тюльпаны нигде в округе не росли, уж это Шурка знала точно, благодаря Лосихе. Значит кто-то заранее купил цветы. Кто бы это мог быть? Кто-то из соседских ребят? Ночной поклонник предпочел остаться неизвестным. В последнее время девочки стали водить компанию с троими: Гошей, Женей и Славиком, которые однажды предложили им перекинуться в дурака. С тех пор они иногда посиживали на своей полянке вместе. Вообще-то, Гоша был достаточно вредный и, к тому же, антисемит, вряд ли он положит ей цветок, рассуждала Шурка, разве, что в насмешку, посмотреть на ее реакцию. Хорошо, что она увидела цветок только утром. Женя - совсем мальчишка и вряд ли интересуется девочками намного старше себя. Почему-то хотелось думать, что цветок от Славика. Он - симпатичный, и часто поглядывает на нее с интересом. Заочно Шурка знала и четвертого соседа, Крокодила. Но этот вряд ли мог оказаться тайным поклонником: во двор он не выходил и с девчонками не общался.
    Крокодилом его окрестила Вера, которая постоянно злилась на красавчика, не обращающего на нее внимания, и говорила о нем без перерыва. Жил он на первом этаже в Лосихином подъезде. Несколько раз поздними вечерами Вера подбивала Шурку понаблюдать за ним со двора. Парень часто промышлял на кухне в поисках пищи, и сквозь окно без занавесок был прекрасно виден. Летом он ходил дома в тренировочных брюках без майки. Выпуклые мускулы матово блестели под шарообразной люстрой, выгодно подчеркивая высокую стройную фигуру. Слегка взлохмаченные светлые волосы, тонкий профиль. Шурке нравилось, что он дружил со Славиком, они отлично смотрелись вдвоём. Жаль, что они не всегда ходят вместе, было бы приятно вместо Гоши, например, видеть Крокодила. Ей казалось, что причина его домоседства - обычная застенчивость. Даже находясь в собственной кухне,  под их взглядами, невидимыми с улицы, он становился неловким и угловатым. Не будучи уверен, что за ним наблюдают из кустов, он оглядывался на черный оконный проем, торопливо натыкаясь на углы и табуретки.
    Да и Верка от него мало отличалась, в смысле стеснительности. Сколько Шурка ни советовала ей заговорить с ним, та категорически отказывалась: - Вот еще! Кто разговаривает с Крокодилом? Лосиха даже однажды потратила целый вечер, украшая дверь их подъезда оскорбительными рисунками и надписями в адрес соседа. Ничего не скажешь, отличный способ найти общий язык.
    Что касается тюльпана, то само собой, этот малознакомый парень вряд ли мог положить тюльпан на Шуркин подоконник. Его точно можно исключить из числа подозреваемых.
    Наутро, когда проснулась бабушка, Шурка вызвала для нее врача и приготовила манную кашу. Потом накормила завтраком отца. Он безропотно съел свой омлет с гренками, выпил чай, закусив лекарством, выслушал отчет о бабушкином самочувствии и, тихо исчез в своей комнате.
    Доктор определил у больной воспаление легких и выписал рецепты. Шурка уже собралась в аптеку, когда позвонила Гайя. - Зайдешь?
    - Нет, это ты заходи. У меня бабушка заболела. Посиди с ней, подожди меня, пока я сбегаю в аптеку, - предложила Шурка.
    - А что с ней?
    - Лёгкая простуда,
    а на этом фоне астма обострилась. Как всегда. Ей нельзя простужаться.
    - Нет, я не могу, собираюсь ехать в Тирасполь в гости, к маминым родственникам на выходные. Заеду в Кишинёв. Там, говорят, можно по дешёвке кучу тряпок накупить. Мне нужно собираться в дорогу и еще уйму дел переделать.
    - Что там собирать на два дня? Трусы да зубную пасту. Сколько на это времени потребуется, часа два? Ты же ненадолго едешь.
    - А, кроме того, - голос Гайи перешел на капризные ноты, – я вашей собаки боюсь.
    - Собаки не бойся, он совсем не кусается, только лает в начале для порядка. Иди я открываю.
    - Нет, нет, нет. – Заартачилась соседка. – Ко всему, я себя плохо чувствую. У меня самой горло побаливает. Добавлю твоей бабушке вирусов. Я хочу лечь пораньше, чтобы выспаться. Завтра рано вставать, поезд в шесть утра отходит, иначе не успею ничего купить.
    - Тебя ни о чём попросить нельзя, всегда отлыниваешь.
    - Ты хочешь сказать, что я симулянтка?
    - Конечно. Тебе же твоя якобы простуда не мешает ехать в Молдавию?
    Гайя долго с опаской топталась у входа, когда Шурка, придерживая собаку, открыла дверь. - Заходи.
    Пес добросовестно облаял гостью, оправдывая репутацию породистого пинчера.
    - Я его отпущу, он побежит к тебе, - поясняла Шурка. - А ты не бойся, просто погладь его. Он хочет с тобой поближе познакомиться.
    Пес замолчал и, когда его отпустили, подбежал к Гайе. Затем встал на задние лапы, демонстрируя лояльность. Та отпрянула и неожиданно сильно пнула его ногой. Собака с визгом отлетела в сторону.
    - Ты с ума сошла?! - Шурка подхватила поскуливающее животное и прижала его к груди.
    - Не могу. Чего он на меня прыгает?! - истерически выкрикнула соседка и выбежала на лестничную клетку, хлопнув за собой дверью.
    - Что там происходит?
    - Ничего, бабушка, просто Гайя Шотика избила с перепугу.
    - Впервые вижу, чтобы от страха ударили собаку. - Проворчала бабушка и брезгливо добавила. - Что это вообще за люди, которые могут бить животных?!
    Шурка долго гладила притихшего у нее на коленях пса. - Ладно, бабушка, я схожу в аптеку, а ты тут полежи. Хочешь, телевизор включу?
    - Нет, не надо, у меня голова болит. Я так полежу, только принеси мне попить. И проследи, чтобы Леня принял лекарства.
    - Не волнуйся, он уже проглотил их после завтрака. Я тебе чай сделаю перед уходом. Тебе надо пить теплое. - И Шурка направилась в кухню.
    Поставив чайник на огонь, всыпала заварку прямо в чашку и присела на табуретку. За стеной бубнил отец, отвечая самому себе на невнятные вопросы, и время от времени хохотал. Его шаги тяжело перекатывались по комнате, напоминая движения крупного зверя в тесной клетке. Это постоянное шатание по комнате! Так он и живёт: лежит, курит по три пачки в день или прогуливается от окна к двери, много лет подряд. Иногда она думала, что все могло бы сложиться иначе, не будь он болен. Какая-то неудачная операция - и жизнь повернула вспять, ну не совсем вспять, но по крайней мере, так резко, что человека не узнать, даже по фотографиям. Совсем другое лицо - до и после. Инвалидность, приковавшая его к дому и отрезавшая от реального мира, ограничила его выбор. Красивый, умный когда-то мужик, разве женился бы он на этой агрессивной амебе, которая стала ее матерью? А не женился бы, то и Шурки, возможно, не было бы. Или была бы она другой, не замкнутой, свободной, красивой. Хотя на внешность Шурка не очень-то жаловалась, особенно в последнее время. На мать она мало походила, что было приятно. В семье считалось, что она - копия деда. Сама она, глядя на свое отражение, считала, что все еще немного бледновата. Однажды ее подкрасила Гайя своей косметикой, и Шурка была поражена, увидев перемены в зеркале. Не будь у нее такой матери, перевоплощение из замухрышки в хорошенькую началось бы гораздо раньше, или вовсе прошло бы незаметно. Но и сейчас - не поздно, стоит только заняться собой.
    Чайник тонко засвистел. Она плеснула кипятку в чашку, отнесла в комнату. Бабушка дремала, и Шурка не стала ее будить. На цыпочках вышла в подъезд, обошла дом, позвала Веру. - Подожди, я сейчас спущусь. - Ответила та.
    Шурка слонялась возле Лосихиного подъезда, когда из соседнего окна на первом этаже появилась выбеленная солнцем голова Крокодила.
    - Привет, Веру ждешь? - неожиданно обратился он к ней.
    Шурка как можно незаметнее осмотрелась по сторонам. На всякий случай, - вдруг этот парень говорит с кем-то за ее спиной. Но во дворе было пусто, даже кошки спрятались в тени.
    - Привет, вообще-то жду. - Протянула Шурка, попутно отряхивая платье и безуспешно пытаясь припомнить его имя, кроме Крокодила ничего в голову не пришло. Фраза вышла неловкая, незаконченная. И по инерции она ее продлила, первыми пришедшими на ум словами,  - а ты чего дома сидишь?
    - А куда мне идти? - Снисходительно улыбнулся он, рассматривая ее с интересом, будто редкую бабочку. Даже нахально облокотился локтями на подоконник, чтобы получше видеть.
    Она попятилась, сохраняя дистанцию. Пусть смотрит издалека - она ему не букашка! Тоже, исследователь нашелся, придумал себе развлечение.
    - Ну погулять, например, со Славиком, на море. Ты же с ним дружишь? Или вечером с нами посидеть во дворе на нашем месте. Поболтать, поиграть в карты или во что-нибудь другое. А то все время один, как старая дева с кошкой. - Кошка грелась тут же на подоконнике. Шурка и сама не знала, отчего ее занесло. Скорей всего, от растерянности. Она тотчас решила, что все ради Веры. Очень ей хотелось бы, чтобы Вера перестала вести себя как задиристая обезьяна.
    Улыбка испарилась с лица Крокодила. Он даже выпрямился во весь рост. Шурка с удовольствием отметила, что ему пришлось снять локти с подоконника. - При чем здесь старая дева? Если хочешь знать, там у вас ничего интересного не происходит. Думаешь, я бы не вышел, если бы захотел? Но меня как-то туда не тянет и не тянуло никогда. И, вряд ли, потянет в будущем. Очень интеллектуальное занятие в карты играть! Кроме этого, твоя подруга меня терпеть не может. Да она меня живьем съест. Зачем мне эти приставания? Или ты считаешь, что все только и мечтают в ваши бирюльки и фантики детские играть?
    Шурка вспыхнула и, забыв о дистанции, подскочила к его окну.
    - Фу-ты ну-ты, какие мы взрослые! Во-первых, игра в карты, возможно, занятие и не для таких интеллектуалов, как ты, но ничего постыдного я в ней не вижу. Просто развлечение. А во-вторых, ты меня поражаешь своей трусостью. Ты вовсе не Верки боишься. Нашел чудовище! Такое придумать! Верка тебя живьем съест! - Она посмотрела на него и хитро улыбнулась, словно предвкушая эффект от предстоящей забавы. - Ты в школе учился когда-нибудь? И что у вас там мальчишки не дергали девочек за косы? И это значило, что они их терпеть не могут, да?
    - А при чем тут это? - Крокодил непонимающе уставился на Шурку.
    - А притом, что Верка, как те мальчишки... возможно. А как девчонка, ведешь себя ты…
    Но он ее уже не слушал. Возмущенно ткнул пальцем в сторону подъезда и перебил. - Ты читала, что на этой двери написано обо мне? И кто это сделал, по-твоему, я? Или твоя подруга? И ты мне тут всякие сказки сочиняешь?
    - Ничего я тебе не сочиняю, - с легкой досадой отказалась от обвинения Шурка. Мало того, что он не прислушался к ее словам, что само по себе было неприятно, ей вдруг стало ясно, что она сболтнула лишнее. Может и лучше, что он не придал намеку значения? И на всякий случай, добавила, продолжая насмехаться, - могу я предполагать? А могу и ошибаться. Если ты сам не рискнешь с места сдвинуться, то и правды никогда не узнаешь.
    - Ты это о чем? - Крокодил попытался поймать ее взгляд, для чего снова слегка наклонился. И Шурка невольно обратила внимание на его глаза, серебристо-серые, как ртуть, с длинными темными ресницами. Очень красивые глаза. Но лицо его неожиданно озарилось какой-то идеей, он резко перегнулся через подоконник, так, что она от испуга едва не отскочила. Но он поманил ее рукой, словно хотел сообщить что-то важное по секрету. Когда она приблизилась на полшажка, он приглушенно проговорил, - а ты сама…
    В глубине лестничной клетки раздался гулкий нарастающий звук быстро шлепающих сандалий, и через секунду из подъезда с разбегу выскочила Верка. Заметив Крокодила, она беззвучно охнула и с окаменевшим лицом промчалась мимо, и не подумав остановиться. Шурка, проводила ее скептическим взглядом и повернулась к соседу. - Ладно, приходи вечером и, возможно, проверишь, шутила я или правду говорила. Если, конечно, тебе с нами, убогими, не слишком стыдно в бирюльки играть. Пока.
    И она поспешила за подругой.
    - Вы о чем говорили? - Не поворачивая головы, покосилась на нее Вера, когда они поравнялись. Она внимательно изучала дорогу, словно на ней было полно ухабов, камней, трещин или замаскированных ловушек.
    - Да о нем. Сидит дома, девица засватанная. - Шурка так же сосредоточенно смотрела под ноги.
    - А куда это ты его пригласила? - Вера рассеянно посмотрела по сторонам, будто ее нисколько не интересовал этот разговор.
    Шурка серьезно посмотрела на подругу. - На свидание с тобой. Ты уж извини, так вышло, я вынуждена была признаться, что он тебе очень нравится, а ты из робости не решаешься на какие-нибудь конкретные действия. Не смотри на меня букой, я не нарочно. Он умеет очень ловко повернуть разговор, всю правду из меня вытянул, а я даже не заметила каким образом.
    Она отвернулась, словно ей неловко. Очень не хотелось расхохотаться в самый неподходящий момент. - Очень цепкий субъект, мертвая хватка. Ну, я не прямо так все ему и сказала, не думай. На самом деле он сам об этом догадался после моих случайных слов. Я, конечно, виновата, проболталась слегка, извини. Но я думаю, он и раньше предполагал, что ты влюблена, как кошка, требовалось только маленькое подтверждение, толчок, чтобы все встало на место.
    Напускное Верино равнодушие лопнуло ореховой скорлупой. Она дернула подругу за руку, развернула лицом к себе и натолкнулась на широкую улыбку. - А что? Ты думала - все в секрете, что этого никто не замечает?
    Закипев, Вера выкрикнула. - Что за идиотские шутки? Или ты чокнулась?! Если ты, в самом деле, ему что-то ляпнула, я тебя уничтожу!
    Шурка смеясь подняла обе руки. - Тихо, не убивай меня, я сдаюсь! Ничего подобного я ему не говорила. Уже и пошутить нельзя. Просто я пригласила его на наше место. В карты поиграть.
     - И что это он должен проверить? - Верка смотрела недоверчиво, но, увидев непонимающее лицо подруги, пояснила, - ну ты сказала ему прийти вечером и что-то проверить.
    - А это? Ну, проверить станешь ты его обижать или нет. - Миролюбиво посмеиваясь, ответила та. -  Не будешь ведь? Я пообещала, для тебя же стараюсь. Не спугни красну девицу. Кстати, как его в самом деле зовут? А то всё Крокодил да Крокодил.
    - Костя. - Вздохнула Вера и, поколебавшись, добавила. - Красивое имя, правда? А что он ответил, придет?
    - Ничего не сказал, но думаю, что придет. Должен прийти. - Особой убежденности в ее голосе не чувствовалось.
    - Ты уверенна?
    - Это имеет значение?
    Вечером девочки пришли на свое место. Женечка и Гоша сидели на пнях и курили. Увидев девчонок, Женечка проворно спрятал руку с сигаретой за спину. Через несколько секунд извивистый дымок предательски поднялся над его плечом.
    - Это еще что за новости? - Лосиха по-хозяйски подбоченилась. - Куришь?!
    Женечка обречено шмыгнул носом и принялся усердно рассматривать свои кеды. Шурка напустилась на Гошу. - Зачем ты приучаешь ребенка ко всякой дряни? Сигареты ему даешь? Может, еще и водки принесешь?
    - О, раскудахтались. Ну, прикурил мальчик. И что такого? Я сам курю со второго класса, и до сих пор - жив-здоров. - Гоша уставился на пришедших с веселым вызовом. - А вы, обе что - замещаете его мамашу или у всех баб - врожденая мания читать мораль и нянчить сопляков?
    - Вот я в самом деле его матери расскажу, кто его здесь жизни учит! - Пообещала Верка. - Увидим тогда, как ты будешь веселиться.
    - И что она мне сделает? Нашлепает? Или родителям пожалуется? А они мне скажут: "Гоша, больше так не делай, нехорошо". И Гоша сразу перевоспитается и перестанет совращать младенцев.
    - С ним бесполезно разговаривать. - Шурка посмотрела на Женечку. - Ты-то зачем с ним водишься? Мало он тебе гадостей сделал? Каждый раз тебя подставляет, а ты идешь у него на поводу. Тебе же достанется, а с него как с гуся вода.
    Женечка виновато сморщил нос. - Я только попробовал чуть-чуть.
    - А где остальные?
    - Кто это остальные? Ты о Славике во множественном числе уже спрашиваешь? - заинтересовался Гоша. Он сложил пальцы в щепотку, невидимой пуховкой припудрил нос перед второй ладонью, изображающей зеркальце, и фальшиво произнес.  - И вообще почему это он тебя так интересует, у вас - серьезный роман или просто минутное увлечение?
    Шурка пожала плечами. - При чем здесь Славик? Я, может быть, вовсе и не его имела в виду и тебе уж, тем более, отчитываться не собираюсь.
    - И кого же мы ожидаем-с? - Гоша прямо-таки таял от удовольствия. Он посмотрел на нее снизу вверх с острым любопытством. Почему-то его губы и щеки жирно блестели, будто он не умылся после большого бутерброда с маслом.
    - Не твое дело! - отрезала она, передернув плечами от гадливости. - И не ухмыляйся тут! Если б ты знал, до чего у тебя сейчас физиономия противная, ты бы застрелился.
    - Не обращай на него внимания. - Вера присела на пенек позади Шурки. - Он нарочно тебя дразнит.
    Гоша заулыбался еще шире. Он торжествовал. - Женя, не знаешь ли ты, что здесь происходит? По-моему мы столкнулись с маленькой сенсацией. Уж не любовное ли свидание у нас здесь? И кто же наш новый Ромео? Или все-таки, старый?
    Шурка собралась ему нагрубить, но почувствовала, что Вера дергает ее сзади за юбку, и промолчала. Она демонстративно повернулась спиной к Гоше и стала стряхивать с пенька сухие стручки акации. А Гоша продолжал усердствовать, - погляди-ка: дамы нервничают. Пацан, ты не в курсе, что-то произошло сегодня?
    - Слушай, заткнись! - Разъярился вдруг Женечка и яростно растер ногой только что брошенную в пыль сигарету. Скорей всего, это была запоздалая реакция на "сопляка". Он сделался весь красный от собственной храбрости. - Надоел. И чего ты ко всем пристаешь?
    - Ба! Да у них свидание с тобой? - Гоша радостно хихикнул и прихлопнул ладонями, аплодируя себе за догадливость.
    На дорожке зашуршали шаги и к пенькам вышли Славик и Костя. Славик утвердил на столе цилиндрический предмет, подперев его карточной колодой, чтобы не съехал по наклонной плоскости, и присел на край столешницы, подтянув одну ногу.
    - Привет, а мы фонарь на клипсе притащили. Когда стемнеет, можно включить. Батарейки еще работают, на пару часов хватит.
    - И от комаров не отделаешься. - Сердито добавила Шурка, устраиваясь на очищенном пеньке.
    - Привет, ребята, - поднялся с пенька Гоша, протягивая Славику руку для пожатия. - Сегодня у нас здесь что-то новенькое происходит, знаете тут назначено свидание у Шуры с...
    - Почему бы тебе и впрямь не заткнуться?! - Наконец, взорвалась Лосиха, краснея. Шурка впервые видела, как смуглая кожа подруги покрывается густым румянцем.
    - Меня не любят, - продолжал паясничать Гоша, поворачиваясь к Косте. - Вы не знаете, ребята, почему меня девочки не любят?
    Костя не заметил протянутой Гошиной руки, он смотрел на Шурку.
    - А не пошел бы ты? - С неоправданной грубостью огрызнулся Славик.
    - Мальчики меня тоже не любят, - театрально повесив голову, заключил тот. Руку он опустил в карман как ненужную безделушку. - Сегодня все какие-то нервные, злые. Лучше не нарываться, а еще правильнее - удалиться. Он прошел между кустами на дорожку, картинно вихляя тощим задом в провисших брюках и насвистывая: "Куда, куда Вы удалились..."
    - Терпеть его не могу, - Шурка снова передернула плечами и посмотрела вслед ушедшему. - Вечно вот так, испортит всем настроение и уйдет, припеваючи. - Он что, удовольствие от этого получает?
     - Да ну его. - Славик явно был не в духе, поморщился и зло хлопнул себя по щеке, убивая невидимого комара. - Похоже ты права, насчет этих тварей. Что делать будем?
    - Принести "Тройной одеколон"? - С готовностью предложил Женечка.
    На дорожке послышались легкие шаги, и в проходе появилась Марина.
    - Привет. Чем занимаетесь?
    - Как раз обсуждаем, чем бы заняться. - Ответил Славик. - У тебя есть предложения?
    - Сыграем в покер, ну пожа-алуйста. - Заныл Женечка.
    - Неохота. В кинга бы, но не выйдет - нас шестеро, в дурака - тоже неохота, - лениво перечислял Славик. - Может, веришь-не-веришь?
    Все молчали. - Вы играйте во что хотите, в кинга, в дурака или в очко. Из меня игрок - неважный, - вставил Костя. - Я просто посижу, книжку почитаю. Он положил на стол толстый томик.
    - Это что, фантастика? - заинтересовалась Шурка.
    - Нет, стихи. Фантастику я не очень люблю.
    - Стихи? - удивилась Марина. - Я только в детстве стихи читала. "Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, вот-вот доска кончается, сейчас я упаду". Ты и пишешь тоже? У моего брата друг стихи пишет. И соответственно выглядит психом.
    - Почему ты считаешь, что быть поэтом может только псих? На вид ты, вроде, девочка нормальная, не дебил, небось, дома библиотека имеется. - Костя неприязненно смотрел на Марину. Он даже покраснел от злости. - Если кто-то из сочинителей показался тебе странным, это не значит, что все поэты должны быть на него похожи. Даже не значит, что ты права в отношении единственного знакомого тебе поэта, если он, в самом деле, достоин так называться. А что насчет Пушкина? Он тоже психически ненормален? Или ты делаешь для него исключение? А у Лермонтова была большая голова. По твоим стандартам - он олигофрен. Вопрос, кто ты есть, чтоб судить?
    Марина покраснела так густо, что многочисленные веснушки на ее лице растаяли. - Нет, я ничего такого не имела в виду. Просто сболтнула. Глупость, конечно. Ты прав.
    Но Костя не унимался, - я думаю, как раз наоборот: люди, которые считают поэтов больными, просто отстают в развитии. Что-то им не дано, то ли воспитание подкачало, то ли чуткости не хватает, чтобы понять. А злобствующие действительно - психи. Такие как раз и жгли книги в эпоху инквизиции. И уничтожали всё, что им было недоступно и враждебно, вплоть до людей.
    Маринка только жалобно пискнула что-то невразумительное себе под нос.
    Шурка заинтересованно слушала их разговор. Костя казался ей взрослым и серьезным парнем, и вдруг - стихи, занятие мечтателей. Она всегда считала, что стихи пишут только девчонки до тринадцати, и стеснялась, что до сих пор не перестала сама. Марина не знала про Шуркино увлечение, именно потому, что была твердо убеждена, все поэты - шуты гороховые и достойны только насмешек. С Лосихой об этом вообще разговора не возникало. Как ни странно, только Гайя и Тома слышали Шуркины стихи.
    - Так во что играем? - Нетерпеливо напомнил маленький зануда.
    - Женечка, уймись! - приказал Славик и посмотрел на Шурку. - Может, сыграем в фанты?
    - Почему бы и нет. Вер, ты как?
    - Можно.
    Женечка разочарованно вздохнул. - Ладно, пусть будут ваши фанты, - сварливо согласился он, словно старичок, уступивший разбалованным внукам, и все засмеялись. Настроение постепенно поднималось. Все веселились, когда Косте пришлось по Вериному желанию тридцать раз отжаться и он кряхтел под дружный счет игроков, нарочито шлепался на траву. Потом долго болтали в темноте. Марина, обычно - болтушка, помалкивала, скорей всего, была до сих пор слегка контужена Костиной отповедью. Лосиха была немногословна, так что разговор, в основном, поддерживали Славик и Шурка, иногда и Костя вставлял несколько слов. Фонарь так и не зажгли.
    - Может, сходим завтра на пляж? - Славик глядел куда-то в небо.
    - Можно, только с утра, чтобы не сгореть. - Отозвалась Вера.
    - Шура, а ты? - Славик не смотрел на нее, но его напряженный голос ощутили все и примолкли. Почему-то это было приятно.
    - Я не могу: у меня бабушка болеет, - после паузы ответила Шурка и вдруг спохватилась, - ой, мне надо погулять с Шотиком, Вера, подождешь? Я схожу за ним. И посмотрю, как там бабушка.
    Уходя, она услышала разочарованный голос Славика. - Вообще-то тучи собираются, наверное, завтра не будет пляжной погоды.
    Улыбаясь звездному небу без единой тучи, Шурка осторожно открыла дверь в квартиру. Темно и тихо. Громко тикали часы. Странно, собака молчит, - подумала она. Невозможно, чтобы пинчер не услышал звяканье ключа в замке и не среагировал. Спит, что ли? Она споткнулась обо что-то мягкое в темноте коридора, отыскала на ощупь выключатель. Пес неподвижно лежал на полу, вытянувшись к двери мордой. На его оскаленной пасти виднелись остатки подсохшей пены. Шурка, еще не веря, коснулась собачьего тела, потрясла его. - Эй, ты чего? Пес не шелохнулся. Он был еще теплый. Она подняла животное и понесла в комнату. Включила настольную лампу, чтобы не разбудить бабушку.
    - Посмотри, что там с собакой, - услышала она бабушкин голос и вздрогнула, - он так лаял, просто с ума сходил, а потом заскулил, словно ему больно. Так жалобно. У него все в порядке?
    Шурка подавила рыдание. - Все в порядке. Как ты себя чувствуешь?
    - Ничего. Вроде, полегче.
    - Дать попить?
    - Нет, лучше выйди с ним погулять.
    - Когда человек болеет, ему нужно много пить, а ты отказываешься. Я сейчас с ним выйду, а когда вернусь, нагрею молоко, и ты обязательно выпьешь. - Шурка осторожно прошла мимо бабушки, стараясь прикрыть собой собачье тело. В прихожей она позвенела цепочкой поводка, приговаривая: - Тише, тише, вот так, пошли. - И хлопнула дверью. Когда она прошла между жасминовыми кустами, слезы сами хлынули из глаз. - Что случилось? - Спросила Верка.
    Шурка молча протянула ей собаку. Марины уже не было, она всегда рано уходила домой. Пса уложили прямо на столешницу и включили фонарь. Долго осматривали тело. Наконец, Женечка заметил кровь на плече собаки. - Его кто-то укусил, - заключил Славик.
    - Вопрос - кто? Кто может смертельно укусить собаку в доме?
    - Может, крыса? - предположил Женечка.
    - От крысиного укуса не умирают, - категорично заявила Верка. - Тем более такие собаки.
    - Какие такие? - От любопытства мальчишка даже привстал с колен, чуть не врезавшись в Веркин подбородок.
    - Эй, попрыгун! Сейчас домой спать отправлю, если не успокоишься, - пригрозила Верка, но на вопрос ответила. - Пинчеров называют крысоловками. В прошлом веке их разводили для охоты на крыс в конюшнях, понятно? Это в наше время они стали декоративными. Кто сейчас лошадей держит?
    Все эти сведения Вера не так давно почерпнула у Шурки, когда та после знаменитого подвига своей собаки по изгнанию боксёра, вычитала все это в дядином Атласе собак. Нашла время блистать эрудицией.
    Шурка тихо плакала. - Что я бабушке скажу завтра?
    - Она что, ничего не знает? - Сочувственно спросил Славик.
    - Она думает, что я с ним сейчас гуляю.
    Все молчали. - Что же тут уже можно сделать? - спросила Верка. Шура пожала плечами.
    - Вот что, собаку надо похоронить, но сразу нельзя. - Костя помедлил, решая как лучше поступить. - Бабушку надо подготовить заранее. Сделаем так. Ты иди с собакой домой и сделай вид, что уложила его спать. При этом скажи, что он себя плохо чувствует, поэтому такой тихий. А утром, конечно, выяснится, что пес умер. Но для нее это уже не будет такой неожиданностью. А потом мы его закопаем в саду. Не мешало бы выяснить, кто его укусил. Это может оказаться опасным и для людей. Пошли в подъезд, там светлей.
    Освещение в подъезде тоже оставляло желать лучшего. Костя вынес из дому мокрую салфетку и они тщательно промыли ранку. Раздвинув шерсть, Шурка рассмотрела две небольшие дырочки. - Что это может быть? Все по очереди рассматривали странную рану, потом Костя неуверенно произнес: - Если бы мы жили в Азии или в Африке, я бы сказал, что это укус очень крупной змеи.
    - Я бы это подтвердил, - скептически откликнулся Славик, - если бы мы снимались в Голливудском фильме. А поскольку мы даже не в Америке... Скажи мне, откуда, ну откуда возьмется ядовитая змея в нашем городе, да еще очень крупная? Спустись на землю. Я скорее поверю, что это отравленная крыса, потерявшая все зубы, кроме двух...
    Они еще немного поспорили, но ни к чему не пришли.
    Позже Шурка внесла собаку в дом и тихо пристроила на коврик в углу. - Переночуй в последний раз, - шепотом проговорила она. Когда она уже собиралась лечь в постель, у бабушки начался приступ кашля. Шурка отправилась на кухню, подогрела молока, и пока больная медленно пила его, рассказала осторожно, что пес прихворал.
    Они немного поговорили, и бабушка задремала. Шурка тоже отправилась спать. На душе было тревожно. Конечно, она не верила в змею, но кто-то же его укусил? И укусил смертельно. Как ни странно, но Шурка быстро заснула.
    Утром, узнав, что собака мертва, бабушка разболелась окончательно. Пока Шурка копала в саду яму для могилы, до неё беспрерывно доносился из окна мучительный кашель больной и её тяжелое дыхание с отдышкой. Шурка яростно втыкала лопату во влажную плотную землю под самым высоким в саду орехом, словно пыталась заглушить надрывный кашель, доносящийся из окна. Вернувшись в дом и измерив бабушке давление и температуру, Шурка вызвала врача, но еще задолго до его прихода отвезла ее в больницу на машине скорой помощи.
    Выйдя из больничного корпуса, она из автомата на углу позвонила Томке и уговорила ее приехать с ночевкой. Томка обещала часам к восьми. Теперь у Шурки было, чем заняться. Дома она вытащила мясо из морозилки, захватила авоську и отправилась за Лосихой, чтобы вместе сделать покупки. При выходе на улицу они продолжали обсуждать, что за зверь укусил собаку, и Шурка призналась, что боится ночевать в доме одна. Лосиха предложила спать у нее, но Шурка отказалась. Пообещала познакомить ее с Томкой и пригласила на ужин.
    Пока жарилось мясо, она внимательно обследовала коридор, но ничего, похожего на змеиную нору не обнаружила. Единственная щель под входной дверью не казалась ей достаточной даже для мелкой змеи, разве что дождевой червь протиснется. И тут ее осенило: окна. Из-за астмы бабушке не хватало воздуха, поэтому летом окна всегда были открыты. Зимой довольствовались форточкой, но сейчас все было нараспашку. Любая змея спокойно проникнет в дом через солнцеобразную решетку. Еще недавно сама Шурка пролезала в ее верхнем углу, доставая ключи, когда случайно захлопнулась дверь. Правда, ее подсадили, так как достаточно широкий проем в решетке был расположен высоковато, но для змеи и в нижней части  в самый раз.
    Томка приехала с гостинцем от мамы - пирожки с яблоками. Когда после ужина они втроем уплетали их с чаем, в дверь позвонили. На пороге мялся Костя. Шурка попыталась скрыть удивление.
    - Костя? Заходи.
    - Да нет, я на минуту. Вот принес тебе, на всякий случай. - Он протянул ей что-то, завернутое в старый пиджак.
    - Что там?
    - Ежик. Ну вместо собаки. Я слышал, ты боишься спать одна.
    - Где это ты мог слышать? По радио передавали? А-а, под окном шпионишь? - Она невесело улыбнулась, пытаясь рассмотреть его лицо, не обиделся ли, но ничего не увидела в сумраке подъезда. - Ладно, а почему именно ежик? Я с ними и обращаться не умею.
    - Это кто там? - В коридор выглянула Вера и оторопела, увидев Костю. - Ты что тут делаешь?
    - Ежика принес. - Отрапортовал тот, показывая сверток.
    - Зачем? - Вера подошла к ним и сложила руки на груди. Вид у нее сделался весьма воинственный.
    - Ладно, зайди, что на пороге болтать? Мы тебя чаем с пирожками угостим. - Попыталась разрядить атмосферу Шурка и, втянув гостя за рукав в коридор, захлопнула дверь.
    - Так зачем еж? - продолжила следствие Лосиха.
    - От змеи! - Выпалил Костя.
    - Ты совсем поехал, парень. Ну, какие тут змеи? - Лосиха посмотрела на него колючими глазами. - Ведешь себя, как крокодил. Ты и есть самый настоящий Крокодил.
    - А ты - отъявленная зануда. Прекрати на него нападать! - Приказала Шурка. - Ты не можешь быть так уверена. Может, это и, в самом деле, змея. Кто сказал, что здесь не может быть ядовитой змеи? Ужи водятся? Водятся. В парке Шевченко, например. Что мешает поселиться здесь другой пришлой змее, пусть и не характерной для местности? А ничего не мешает! Условия сейчас вполне подходящие, тепло. Наверное, и пищу можно отыскать. В подвале вон крыс полно, птицы летают и урны с пищевыми отходами бод боком. Она могла из чьего-нибудь террариума сбежать или из зоопарка. Ты мне, Костя, лучше скажи, чем его кормить? Понятия не имею, что едят ежи.
    - Змей. - Тупо ответил тот.
    - У меня нет змей, ну в крайнем случае - одна, а что он будет есть потом? - Хихикнула Шурка. - Или прикажешь стать змееловом?
    Костя стоял красный, сбитый с толку. - Ну, мышей, насекомых, тараканов, возможно, - перечислил он. Задумался и машинально прижал ношу к себе, ойкнул, уколовшись, покраснел еще больше. - Извини, я веду себя как идиот. Он ест молоко, фрукты, овощи, я думаю. Может, хлеб. Надо попробовать, он сам выберет.
    - Хорошо, попробуем. - Шурка, наконец, осторожно взяла ежика. - Чай будешь?
    Костя молчал. Из комнаты выглянула Томка.
    - Кстати, познакомься, это моя подруга из класса, Тома.
    - Костя.
    - Слышала. - Насмешливо проговорила та. - Ладно, пошли, чай остывает. Пирожок с яблоками будешь?
    Шурка принесла из холодильника яблоко для ежика и положила его в угол комнаты, на видном месте. Ежа выпустили там же и сели пить чай. Лосиха сидела мрачная, разговор не клеился. На все вопросы она отвечала односложно и неохотно. Когда выпили чай, она внезапно поднялась, бросила сквозь зубы, - мне пора, - и выскочила за дверь.
    - Что с ней происходит? - поинтересовалась Шурка у ежика, который уже обнюхивал яблоко дрожащим носом.
    Снова раздался звонок. На пороге стояла Гайя.
    - У тебя еще кто-то есть?
    Откуда она вообще знает, что у меня кто-то был, подслушивает, что ли? Впрочем, и без этого, должно быть хорошо слышно. Правда, сама-то я ничего никогда не слышу, поскольку меня это не интересует.
     Вслух она произнесла только, - да, Тома и Костя. Сосед наш из третьей парадной.
    Гайя вопрошающе приподняла брови. Гости, действительно, не совсем обычные, и Шурка пояснила. - Тома ночевать приехала, а Костя так зашел. Пошли чай пить.
    Она с интересом понаблюдала у входа, как Гайя вступила в комнату походкой королевы, церемонно поздоровалась со всеми и по-хозяйски уселась на диван, закинув ногу на ногу. Когда Шурка вернулась в комнату с чашкой горячего чая для Гайи, все молчали, даже ежик исчез вместе с добычей. Впрочем, в какой именно момент это произошло, Шурка не могла бы ответить с уверенностью. Судя по всему, Гайя его не видела, иначе - жди истерики. Кстати, почему она не боится войти в квартиру? Знает, что собаки в доме нет? Откуда? Я ведь ей еще не говорила. Она что, все время подслушивает?
    - Слушай, а где твой Шотик? - Запоздало спохватилась Гайя, оглядываясь по сторонам и словно отвечая Шуркиным мыслям. - Я, как приехала, целый день его лая не слышала. Он что сбежал?
    Неужели любопытство так заело, что она даже про свои страхи забыла? Или она на самом деле никогда его и не боялась. Могла же она его ударить! Даже я не осмелюсь бить опасную собаку, хоть я их и не боюсь. А для неё все собаки – опасные.
    Шурка рассказала ей о гибели домашнего любимца и снова едва не расплакалась. Она сама почувствовала слёзы в своём голосе.
    - Ну, ладно, успокойся. - Гайя равнодушно улыбнулась. - Зато я смогу к тебе в гости заходить. У всего есть и хорошая сторона.
    - Я вполне обходилась до сих пор без этого удовольствия. И дальше предпочла бы без такого хорошего. - Нагрубила Шурка в ответ. Потом все же смягчила, - во всяком случае, не такой ценой.
    Наступило неловкое молчание.
    - А ты чем занимаешься? - Заговорила Тома с Костей, явно стараясь сменить тему.
    - Учусь в Технологическом, на холодильном факультете.
    - Интересно?
    - Не очень-то, правда, я только второй курс окончил... Специализация начинается с третьего. Но мне не интересно - чертежи, схемы, а в будущем - в холодильниках копаться, на заводе по трубам ползать, или те же чертежи чертить? Я больше литературу люблю, но не хочу быть учителем. А родители настаивали, поступай куда-нибудь, тебе уже скоро девятнадцать... Вот, я и поступил.
    - А почему тебя не призвали? - Заинтересовалась Гайя.
    - У меня был сложный перелом бедра, дали отсрочку. Свалился с обрыва зимой, в гололед. Долго летел. Полгода в больнице провел.
    - Ну и теперь здоров? Обошлось без последствий?
    - Да, вполне.
    - А как же литература? - Шурке очень хотелось увести разговор от Кости, дать ему передышку, потому что ей казалось, что он не любит быть в центре внимания. - Бросил?
    - Почему? Я по-прежнему много читаю…
    - И что же ты читаешь? - Поинтересовалась Тома, выбирая на блюде очередной пирожок.
    - Главным образом, стихи.
    - Стихи? - Гайя ехидно улыбнулась и продолжила с двусмысленной усмешкой, - Шура тоже стихи пишет и очень хорошие. Мне кажется, она - талантливая. Ты слышал ее стихи, что скажешь?
    - Да ладно тебе! - Вскипела Шурка. - Стихи - так себе, я думаю, ненастоящие, а твой тон и улыбочка противоречат твоим словам и превращают их совсем в безделку. Поверь мне, это ничуть не помогает тебе выглядеть умнее, чем ты есть на самом деле, и уж точно не украшает тебя. И к сведению, я не очень люблю, когда надо мной посмеиваются в моем же присутствии.
    - Не цепляйся к мелочам. Никто над тобой не смеется. Я говорю абсолютно серьезно. И оставь свои комплексы. - Небрежно отмахнулась та и вновь повернулась к гостю. - Ну, что ты скажешь об её стихах?
    Костя отрицательно покачал головой. - Я не слышал ее стихов. Даже не знал, что Шура этим увлекается. Но настоящая поэзия - действительно очень сложная вещь, тут она абсолютно права. Это тяжелый труд и неблагодарный. И нужно много читать, и много знать, не говоря уже о таланте.
    Шурка внимательно слушала его. - Можешь прочитать что-нибудь, что тебе нравится?
    Он кивнул, - вот, например, подходящее к моменту:
     
    Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
    той из них, что прекрасней. Два молодых овала
    сталкиваются над книгой в сумерках, точно Муза
    объясняет Судьбе то, что надиктовала.
    Шорох старой бумаги, красного крепдешина,
    воздух пропитан лавандой и цикламеном.
    Перемена прически; и локоть  - на миг - вершина,
    привыкшая к ветреным переменам.
    О, коричневый глаз впитывает без усилий
    мебель того же цвета, штору, плоды граната.
    Он и зорче, он и нежней, чем синий.
    Но синему - ничего не надо!
    Синий всегда готов отличить владельца
    от товаров, брошенных вперемешку
    (то есть время - от жизни), дабы в него вглядеться.
    Так орел стремится вглядеться в решку...
     
    Он замолчал. Молчали девочки. Заплясал на высокой ноте комар. Шурка смотрела на Костю ошеломленно. Стихи так неожиданно сильно взволновали ее. Она не знала, что такие бывают.
    - Ерунда! Выглядит значительно, красиво, но зачем это в жизни? Кому это нужно? Этим не проживешь, а чтобы так писать, наверное, нужно всю жизнь исковеркать. А почему ты сказал, что это подходит к моменту? Ты кого имел в виду? - с нажимом в голосе спросила Гайя.
    - Это не ерунда, - охрипшим вдруг голосом произнесла Шура. - Не глупости, это замечательно. Так легко и точно. И так естественно.
    - Да никого я не имел в виду. Просто вы - красивые девочки. - Смущенно улыбнулся он. - И глаза у тебя карие, а у Шуры - синие. Вот это мне и напомнило именно эти стихи. Шура, тебе в самом деле понравилось?
    Но Шурка ответить не успела: ее перебил Гайин голос, постепенно переходящий в крик.
    - Не пытайся уйти от ответа и не выкручивайся! Знаем мы эти штучки с подковырочкой. Видела я таких умников. Стишки он читает! А на самом деле ничего в жизни не смыслишь. Откуда ты взял, что ей ничего не надо?! Любой что-нибудь нужно! И ничего в этом плохого нет. Ты бы лучше своими проблемами занимался! Тоже мне мужчина! И вовсе не мужское это занятие - стихи, пуси-муси всякие, просто от жизни прячешься. Ладно, я пошла, нечего мне тут делать. - Она повернулась к Шурке. - А ты тоже, кого попало в дом пускаешь. Шура, слышишь?! Проводи меня.
    Гайя резко встала и демонстративно направилась к выходу. В коридоре она громким шепотом добавила, скорей всего, не для Шурки. - Мужчина должен уметь зарабатывать деньги, семью кормить, а не всякие ахи-охи декламировать и выпендриваться со своей высокой Поэзией, чтобы показать, что он начитаннее других. Интеллектуал сранный! Легко быть умным, выучил стишок и - вперед. Пушкин хреновый!
    Вернувшись в комнату, Шурка выразительно посмотрела на Тому. - Сегодня начинает входить в моду выскакивание из моей квартиры. Костя, может причина - в тебе? Что ты со всеми сотворил?
    Она сама удивлялась своей смелости с ним. Никогда и ни с кем раньше она так не разговаривала. Почему-то Кости она не стеснялась, с ним было легко и удобно думать, что все, сказанное ею, понравится.
    Костя пожал плечами. - Я абсолютно ничего для этого не делал, не люблю пустых конфликтов. Пожалуй, я тоже пойду, поздно уже. Да, как твоя бабушка? Мама сказала мне, что ее увезли в больницу, она видела скорую у вашего подъезда.
    - Я надеюсь, теперь она поправится. У нее началась сердечная астма плюс к бронхиальной. Но это - хорошая больница, обкомовская. Врачи со скорой очень удивились, когда прочли список лекарств, которыми они пользуются. Там на стене висел, в кабинете, где нас заперли.
    - Заперли?
    - Дело в том, что я привезла ее без направления врача, а там так не положено. Они не принимают обычных больных. Обязательно нужно направление в качестве доказательства, что это - их клиент. Врач на скорой и не хотел отвозить нас туда, но бабушка заявила, что в другую больницу ни за что не пойдет. Ну вот, когда мы туда приехали, нас и заперли с врачами скорой в каком-то кабинете, до выяснения бабушкиных прав на их обслуживание. Очень они боялись, что те бабушку самовольно оставят и уедут на следующий вызов. Там на стене висел этот список с перечнем лекарств, имеющихся в наличии. Он поразил простых советских врачей в самое сердце. Их даже зависть взяла.
    - Интересно. А почему твоя бабушка лечится в обкомовской больнице, она - ветеран войны?
    - Нет, она - жена ветерана, вернее персонального пенсионера. Это дед был участник Гражданской, Отечественной и кавалер орденов с медалями...
    - Понятно. Ну, счастливо. Я пойду.
    Шурка проводила его. Перед выходом он порывисто повернулся к ней, словно хотел сказать что-то важное, встретил Шуркин вопросительный взгляд, запнулся. - Пока.
    - Пока. Спокойной ночи.
    - Он такой красивый, - встретила ее в комнате Тома. - Что ты находила в этом Игоре, когда такой красавчик в тебя влюблен?! И он - умница. Ловко он эту твою Гайю на чистую воду вывел?! В две секунды, чик - и готово! Или он ее раньше знал?
    - Ты о чем? Кто в меня влюблен? Ты перепила чаю или у тебя температура? Мы с ним, в сущности, едва знакомы, и вообще: его Лосиха любит, а я здесь ни при чем. И не такой уж он - неотразимый красавец. Симпатичный, не спорю. А Гайю он вряд ли знал. Встречал, по-соседски, иногда, так же, как и меня, но близко не сталкивался с ней. Ты что себе вообразила, на какую такую воду он ее вывел? Может, и в самом деле, случайно зацепил за живое.
    - Ты, как всегда, витаешь в облаках и веришь каждому слову. Нужно быть слепой, чтобы не заметить таких признаков, мне даже странно, ты ведь - не дура. У тебя просто низкая самооценка. Подумай логически. Стал бы он просто так для безразличной ему девчонки ехать в джунгли, лесные дебри или даже в парк "Шевченко", чтобы поймать ежа? Нелегко ведь его там отыскать. Представь себе, ползать в пыли под кустами, выслеживать, ждать, колоть пальцы. Вряд ли он его купил в пиджаке. А еще я видела, как он на тебя смотрит. Поверь мне, со стороны часто виднее. Он в тебя влюблен и давно, уж я-то не ошибаюсь. Наверняка, его любит твоя Вера, потому-то и сбежала. От ревности. А стихи он читал про тебя и про эту твою, кралю с карими глазами. Видно, что она расчетливая. Как он там сказал: "карий глаз впитывает без усилий мебель, шторы"... и что-то там еще. Так вот это про нее. Как она вошла в комнату? С расчетом произвести впечатление, а сама сразу всех оценила, мало того, оценила дешево. Просто уничтожила взглядом. Вы, мол, все так себе - удобрения средней ценности. Разве это на нее не похоже? Скажи честно, ты ее узнаешь?
    - Похожа, похожа, это она умеет, но и ты в оценщики записалась? Или в эксперты? Ладно, не куксись, я никогда ей не доверяла особенно. Но ему-то откуда знать, какая она? Это девчонки умеют вот так, сходу, почувствовать человека. Ребята ничего такого обычно не замечают с первого взгляда. Хотя он-то не простой, знает много и, похоже, чуткий, хоть и трудно поверить, что он ее сразу раскусил. А насчет влюбленности ты ошибаешься. У него и времени не было влюбиться. Мы разговаривать начали дня два назад. И никак он на меня не смотрит, и раньше не смотрел, я бы заметила. И вообще пошли спать, поздно уже.
    - А кто первый заговорил, не он ли, случайно?
    - Это ничего не значит и, тем более, не доказывает.
    - А про кого она сказала: "Откуда ты знаешь, что ей ничего не надо"? - продолжала настаивать Томка. - Не про тебя ли? Даже она это заметила.
    - Прекрати, пожалуйста! Тут и замечать нечего. Ты ее в первый раз видишь, а я гораздо лучше ее знаю. Она из-за этого злиться не станет. Мне и впрямь непонятно, почему она взбесилась. Она никогда и не скрывала, что ценит материальное. Здесь с ее точки зрения стыдится нечего, это ей за комплимент сойдет. Скорей всего, причина в чем-то другом, о чем ей говорить не хочется.
    - Ну, точно не могу утверждать, но есть предположение. Она не выяснила, кто из вас прекрасней, и решила, что он имел в виду тебя? Там же было что-то об этом? - Томка торжествующе улыбнулась. - Да-да, там хозяйка библиотеки была прекрасней.
    Шурка вынуждена была признать, что это вполне сойдет за истинную причину вспышки.
    Уже лежа в постели и слушая возню ежика под диваном, Шурка снова заговорила: - Ты у него не спрашивала, чьи это стихи? Я бы их почитала...
    - Нет. Спи. - Сонно пробормотала Томка и заскрипела пружинами старого дивана, укладываясь поудобнее. - А все-таки он ее раскусил на самом деле и влюблен... Я не ошибаюсь.
    
    
    

4.Странная смерть

    Выспаться в этот выходной им так и не удалось. Часов в шесть утра Шурка проснулась от настойчивогостука в окно. Оказалось, - Лосиха. Она попросила, чтобы Шурка срочно вызвала скорую для ее отца. Минут через десять Шурка поднялась к Вере на третий этаж сообщить, что машину обещали в течение четверти часа. Верин отец сидел, оцепенев перед телевизором, неловко откинув голову на спинку кресла. Его серое лицо напоминало пыльный кусок мрамора.
     - Он же - мертвый, - пронеслось в голове, но Шурка отбросила непрошенную мысль.
     - Он никогда не болел. Я не помню, чтобы жаловался, за всю жизнь - ни разу. Он по лестнице бегает всегда на носочках, - подошвы под пальцами протираются, - и никакой отдышки. А тут вдруг... Вышел в магазин и через две минуты вернулся, какой-то усталый, словно на Эверест поднялся, - причитала тем временем Верина мать, поправляя дрожащей рукой жесткую сивую прядь. Она была на удивление многословна, впервые на Шуркиной памяти. - Я его спрашиваю, что случилось, плохо тебе? А он еле дышит и шутит: меня внизу в парадном змея укусила, вот, умру экзотически. Хотел будто еще что-то сказать, но сел в кресло, откинул голову, с тех пор так и сидит. Никогда не болел, не жаловался, и вдруг...
     Ее прервал дверной звонок. Вместе с плечистым молодым доктором комнату оккупировал острый запах лекарств и беды. Врач без предисловий приподнял веко пациента и отрицательно покачал головой. - Поздно. Он сразу умер. В какой поликлинике он лечился?
     Женщина недоверчиво покачала головой: - Как?! От чего?! Он нигде и никогда не лечился! Посмотрите, он - жив, он не мог вот так сразу умереть! Это невозможно. Сделайте что-нибудь! Ну что же вы стоите?!
     - Где можно присесть? - устало спросил доктор и, не получив ответа, сам взял стул, положил на колени чемоданчик, вынул из него бланк, и стал быстро его заполнять на крышке чемодана, не читая. Потом протянул бумагу Шуре. - Вот справка для поликлиники и милиции.
     - А при чем здесь милиция? - автоматически спросила она.
     - Ну это в случае, если он в самом деле нигде не лечился, то в милиции назначат вскрытие, чтобы установить причину смерти. Это формальности для похорон... - Перед уходом он неловко повернулся к хозяйке дома. - Я очень сожалею и сочувствую.
     Томка уехала домой, а Шурка с Лосихой целый день пробегали по всяким инстанциям, доставая справки, копии, разрешения, машину для отправки тела на вскрытие. К концу дня им на руки выдали заключение медэксперта: Палентаев Сергей Викторович, 1926 года рождения, скончался от большого количества токсальбумина в крови. Имеются характерные следы змеиных укусов в количестве 3 (три) в районе правого плеча, локтя и голени на левой ноге. Наличие гематомы и отека в районе плеча (со стороны спины) дает основание заключить, что смертельным стал именно плечевой укус. По характеру ранения можно предположить, что верхние (ядовитые) зубы змеи прокусили плечо со стороны спины, а нижние (неядовитые) - со стороны ключицы, что дает представление о размерах животного. Это подтверждается также расстоянием между соседними зубами (40 мм) и количеством яда в крови (420 миллиграммов).           
     Девочки ошарашено посмотрели друг на друга. Потом перечитали бумагу. Текст не испарился, не приснился, никакого другого толкования придумать было нельзя. - Что теперь делать с этой змеей? - только в автобусе произнесла Шурка. - Куда-то же надо сообщить? С этим бороться как-то нужно. И откуда она взялась?
     Лосиха подавленно посмотрела на нее. - Получается, он не шутил про змею перед смертью? Он пытался что-то еще сказать, какой-то номер...
    

- Номер? При чем здесь номер?

- Не знаю. Он произнес что-то вроде: в сoрок че..., наверное, сорок четыре.
     - Сорок четыре? Что бы это могло быть? У него не было привычки считать ступени?
     Верка отрицательно покачала головой: - Не знаю я, - по ее щекам потекли слезы, - и уже не узнаю никогда.
     Весь вечер Шурка провела у подруги и только часам к девяти отправилась домой по приглашению милиционера, пришедшего расследовать необычную смерть ее отца. Лейтенант был совсем молоденький, усики едва пробивались на верхней губе. Он долго расспрашивал Шурку об обстоятельствах смерти Сергея Викторовича, об отношениях в его семье, и даже о патологоанатоме, выдававшем справку, на предмет его опьянения. Но услышав, что был похожий случай с собакой, заинтересовался, потребовал подробностей. Записал в блокнот имена, названные в разговоре.
     - А эти ребята в каких квартирах живут?
     - Славик - в 81-й, Женька, сейчас посчитаю: третий этаж, вторая слева дверь, значит - в 10-й, а Костя на первом этаже в третьем парадном, там же, где и Палентаевы, но в 44-й квартире. Надо же, опять сорок четыре, - удивилась она.
     - А что у Вас с этой цифрой?
     Пришлось рассказать ему о последних словах Сергея Викторовича.
     - А что Костя экзотических животных держит?
     - Да нет, вроде. Никогда не слышала об этом. Только кошку, но ее не назовешь экзотикой. Мне кажется, это кошка его матери. Я в квартире не бывала, возможно, у них есть еще какая-нибудь там живность, аквариум или птички, но вряд ли змея. Вы же не думаете всерьез, что он змею ядовитую держит, а ночью выпускает погулять? Тогда он не принес бы мне ежа, пожалел бы свою питомицу. Он его где-то поймал, когда собака погибла и мне отдал. Вы лучше скажите, почему милиция этим занимается? Разве не нужны здесь специалисты из… зоопарка, например?
     - Не совсем так, - он замялся, видимо не решаясь выболтать лишнее. Но его просто распирало желание выложить свои соображения. Еще раз окинув Шурку взвешивающим взглядом, он, все-таки  не удержался. - Дело в том, что это очень подозрительный случай. В заключение о смерти этого не внесли, поскольку кончина наступила от яда, но в служебном рапорте патологоанатом отметил, что у жертвы были сломаны ребра в нескольких местах. Такое может случиться в результате сильных побоев или падения с высоты. А у него есть взрослый сын…
     - Да вы что там у себя белены объелись?! Они очень мирно жили. Никогда не поверю, что Сашка ударил отца, а тем более, избил до смерти. Чушь какая! Я скорее могу допустить, что змея в борьбе сломала ребра человеку. Подумайте сами, он же не подставил ей добровольно свое плечо, на, мол, кусай. Сопротивлялся, небось. А Сергей Викторович - сильный. Я где-то читала, что крупный удав может легко сломать кости не только барану, но и скоту покрупнее.
      - Да? И много ты видела ядовитых удавов? И почему эта штуковина бросила свое дело посередине и не добила добычу, не попыталась проглотить? Змея таких размеров должна быть способна на такое. А тут картина складывается так, что она чего-то испугалась и сбежала. А чего или кого может испугаться такой гад? Уж не соседки с молоком. Вот, если учесть нереальность существования ядовитого удава, то это вполне тянет на убийство.
     Шурка на секунду запнулась, но ее тут же осенило, - и в какой же аптеке продают стаканами этот токсальмин, или как его там, ну, яд, который обнаружили в анатомичке?
     - Вот, в этом вся загвоздка. - Тяжело вздохнул лейтенант. - Если бы не этот яд, все было бы нормально. Житейская ситуация, поспорили два мужика. А так можно предположить, что это и в самом деле какой-то дикий людоед. Но каким же огромным должен быть этот монстр!
     Шурка поежилась. - Не хотела бы я повстречать такую зверюгу в подъезде. Как Вы думаете с этим бороться? Теперь мне будет страшно возле дома пройти.
      - Что-нибудь придумаем. Сначала надо доказать, что это - змея. Только одна просьба - не распространяйся на эту тему. Я тут напрасно, наверное, натрепался. Понимаешь - это мое первое дело. Так что постарайся не болтать, не возбуждать панику. - Он потоптался у двери, вырвал лист из блокнота и размашисто написал номер телефона и свое имя. - На всякий пожарный, вдруг что узнаешь, звони.
     Однако, Шуркиного молчания не понадобилось. Слухи о ядовитой змее гигантских размеров быстро расползлись по дому, что вызвало оживленную общественную жизнь двора. Повсюду стояли группки соседей и обсуждали необычайное происшествие и меры защиты. Даже Гайя вопреки своим привычкам выскочила на улицу, выясняя, что произошло. Она деловито расспрашивала всех подряд, испуганно расширяла глаза и картинно прикладывала изящные пальчики к губам или теребила воротник тонкого кашемирового гольфа. Шурке не хотелось подходить к ней, но и не подойти было неловко. Она топталась в сторонке и рассматривала соседку, словно увидела впервые. Пока она решала, как поступить, Гайя подошла сама.
     - Как тебе это нравится? Уже и дома нельзя чувствовать себя в безопасности! Вон соседи говорят, что он даже из подъезда не вышел. Видимо, змея заползла внутрь погреться и наткнулась на него.
     - Откуда им это известно?
     - Мищенко во дворе сидела с молоком из магазина, отдыхала перед подъемом на третий этаж. Слышала, вскрик и шум борьбы, но пока подошла, он уже поднимался наверх, тяжелыми такими шагами.
    

Вот почему милиционер про соседку с молоком говорил. - А как же она такую огромную змею не увидела? - Апатично заметила Шура, придирчиво разглядывая могучую фигуру Мищенко. Такая Брунгильда и змею может спугнуть.
     - Она и не смотрела. - Спокойно ответила подруга и, точно, вспомнив что-то, поспешно добавила, - Я так думаю.
     Шурка повернулась к ней. Лоб Гайи блестел, точно смазанный маслом, а над бровями выступило несколько крупных капель пота. - С чего это ты так укуталась? Лето, жара, а ты в свитере ходишь. Взмокла вся.
     - Что-то меня с утра знобит и горло болит, простыла, наверное. То жарко, то холодно. Я таблетки приняла, но пока не помогло. – Протараторила она и перевела разговор на прежнюю тему, - Скажи, тебе не страшно в квартире находиться, окна на ночь открывать? И вообще, ты веришь в эту змею?
     Она глянула Шурке в лицо с болезненным любопытством, но ничего определенного там явно не увидела. Не получив ответа, нерешительно продолжила. - Я не очень-то. Скорей всего, выдумки все это, и вовсе нет ничего. Ты как считаешь?
     - Что-то есть, какая-то тварь. Если помнишь, она мою собаку убила. - Шурка вспомнила ту ночь, тусклый свет на лестничной клетке и податливое тельце Шотика, две красные точки среди шерсти... Как раз тогда и бабушка заболела. Или потом? Нет, раньше на день. Она еще пыталась пронести мимо больной мертвую собаку… Ну да, в ту ночь, когда положили тюльпан и этот жуткий взгляд в спину… Вау! А вдруг это и была змея? Неужели человек с цветком будет так смотреть? Возможно этот взгляд вовсе не связан с человеком, подсунувшим этот чертов тюльпан? Цветок уже там был, или скорее нет, она бы наверняка увидела яркое пятно, когда посмотрела в ту сторону. Он появился позже. В тот момент цветка там еще не было.
     - Что случилось? На тебе лица нет! - С испугом поинтересовалась Гайя, принимая заботливый вид, как правило, ей не свойственный. Выглядело это непривычно и, поэтому, довольно фальшиво. - Не бойся, тебя она не тронет.
     Но Шурке сейчас было не до этого. Она лишь рассеянно спросила, глядя мимо нее. - Ты-то откуда знаешь? Тебе змея сообщила или ты сама догадалась?
     Гайя резко отшатнулась от нее. Затем нервозно повела плечами и сварливо проворчала под нос, отворачиваясь. - Опять какую-то чепуху мелешь! Меня знобит, должно быть - температура. Пойду, поспрашиваю еще, может, кто чего видел, и - домой. - Она поспешно отправилась к группе соседей, собравшихся во дворе.
     А там обсуждение не затихало. Появились и свидетели, более осведомлённые, чем Мищенко. Цвет змеи и ее размеры менялись в зависимости от фантазии рассказчика и меры доверчивости его слушателей. Однако бесплодность разговоров, наступающие сумерки и соображения безопасности через час разогнали всех по домам.
     На ночь Шурка плотно закрыла окно, оставив лишь крохотную щель в форточном проеме, предварительно заклинив фрамугу шваброй. Даже щель под входной дверью, она забила громко шуршащим целлофаном, чтобы проснуться в случае опасности. И она действительно проснулась ночью от его зловещего треска. Но оказалось, что это Дик (укороченное от дикобраза), так она прозвала ежика, заинтересовался громкой бумагой. Дик был очень любознательным ежом и не соблюдал ночную тишину. Ему было плевать, что хозяйка спит, наоборот, он как правило, по ночам взбадривался. Не скажешь ему: "фу" - не собака. Поэтому пришлось сменить целлофан на кусок слоёной фанеры, загоняемой каждую ночь под дверь.
     Несколько следующих дней после похорон Шурка провела, курсируя между больницей и домом Лосихи. На всякий случай, она, по ходу дела, сосчитала ступеньки в Веркином парадном: от двери ее квартиры до выхода на улицу, и до квартиры Кости, и просто каждый пролет лестницы отдельно. Ни одна цифра даже близко не напоминала сорок четыре. Даже два пролета вместе были больше пятидесяти или меньше тридцати пяти (с первого до лестничной площадки между первым и вторым этажами). Пришлось остановиться на номере Костиной квартиры. Она тщательно осмотрела дверь и обнаружила на ее косяке след от подошвы, как будто кто-то с силой пнул его носком туфли, мужской или грубой женской, среднего размера. Протектор четко отпечатался на дверном косяке - три неправильные трапеции вершинами к носку продолжались четырьмя лучами, расходящимися к широкой части ступни, а периметр подошвы окантовывали полоски в форме елочки. Она даже перевела рисунок на кальку.
     Кроме этого, она нашла волос, прицепившийся к высокому дверному глазку, темно-каштановый волнистый, сантиметров пятнадцать. Он мог быть чей угодно, у нее у самой можно найти волосинку такого оттенка, даже волнистую после бигуди. Правда, Шурка не вышла ростом - чтобы только попытаться заглянуть в глазок этой двери, ей пришлось бы здорово подтянуться или даже встать на цыпочки. Никак ее волос не мог зацепиться за глазок на такой высоте, в крайнем случае, из чуба, короткий. Значит, обладатель его был, как минимум на полголовы выше ее самой, а это почти все ее знакомые, кроме бабушки, Марины и Женьки, впрочем он и на цыпочках до глазка не дотянется, а волосы у него цвета соломы. Это мог быть волос Костиной матери, и по росту она подходила. Или Верин. Впрочем, у них обеих – слишком длинные волосы, хотя он мог оторваться посередине. Волос мог, с таким же успехом, принадлежать Гайе и Вериной матери. Правда, первая почти не выходит из дому. Да и нечего ей делать в этом подъезде. А у второй - волосы прямые и почти сплошь седые. И бигуди она никогда не пользуется. Поэтому вероятность потерять здесь именно темный чрезвычайно мала.
     Шурка запихнула находку вместе с калькой в конверт, вынутый из почтового ящика при выходе из дома. Загадочное письмо ее тоже весьма заинтриговало. Вскрытый конверт, адрес - заграничный. Насколько ей было известно никаких родственников за границей ни у кого в семье не было. Адресовано деду, поэтому Шурка читать его не стала. Она решила, что отдаст его бабушке, когда та вернется домой. Нести его в больницу Шурка боялась, иди знай, какие там новости, и как на это среагирует больная.
     Бабушка потихоньку шла на поправку. Медленно, но все же выздоравливала. Даже заговорила о Шуркином будущем. Настаивала, чтобы Шурка поступила в институт или, куда она выберет сама, но обязательно, учиться в этом году. В середине недели Шурка решила выполнить обещание и отправилась в художественное училище, подавать документы.
     Возле двухметрового подрамника с объявлением о приеме учащихся у входа в училище, почти полностью перегораживая его, стоял большой стол, за которым сидел мордатый мужик. - Ты куда это? - Вопросом остановил он Шурку, пытающуюся протиснуться мимо него внутрь помещения.
     - Туда. - Она махнула рукой в сторону входа.
     - Зачем?
     - Документы подавать.
    

- А мы не принимаем.
     - А как же объявление о приеме?
     - А никак, не принимаем и все.
     - Других принимаете, а меня нет?
     - Именно, принимаем, но не всех подряд. - Он довольно ухмыльнулся.
     - И чем же я отличаюсь? - Шурка ждала, что сейчас этот грубиян снова глупо засмеется, и признается, что шутит. И добавит какую-нибудь глупость на её счет. От типа с такой физиономией можно ожидать юмора только вполне определенного сорта.
     - Во-первых, ты не училась здесь в художественной школе. Обычно сюда приходят после нее.
     - А если я училась в другом месте или я - самородок талантливый?
     - А во-вторых, самородок, ты в свой паспорт давно не заглядывала, в раздел - национальность?
    

Шурка уперлась взглядом в его выцветшие выпученные глаза с толстыми красными прожилками на желтоватых белках, не в силах поверить своим ушам. Жирные бесформенные губы говорившего были плотно сомкнуты. - А вы кто такой, сторож? - растерянно пробормотала она.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      
     - Тебе-то какая разница? Ты меня глазищами-то не ешь. Я тот, кто тебя не пропустит. - Его голос вдруг приобрел визжащие нотки. - В торговлю иди, там ваше место.
     Он нагло захохотал.
     Драться с ним, что ли? Ее трясло от бессильной ярости. Шурка взвесила свои шансы прорваться в узкий проход мимо увесистого цербера и горько ухмыльнулась. Она повернулась к нему спиной и медленно пошла по улице. - Я не буду плакать. Не буду. Не плакать! - мысленно приказала она себе.
     Немного успокоившись решила поехать к дяде. Мамин брат был единственным, знакомым ей, человеком, который мог помочь в данной ситуации, хотя бы советом. А возможно и не только советом. Один лишь дядя в их семье получил высшее образование и имел приличную работу: был главным конструктором в крупном бюро спецстанков, имел нормальную зарплату, а также какие-то связи. Дядя действительно, выслушав Шурку, предложил поговорить со своей знакомой, правда не из Грековки, куда ей хотелось поступить, а из театрально-художественного училища.
     Через несколько дней знакомая дяди повела их на прием к директрисе. Шурка держала в руках папку с рисунками. Почему-то ее все время мучила дурацкая мысль, что все происходит не так, как ей бы хотелось, что путь какой-то нечестный, что она займет чужое место, если ее возьмут, и все же другого выхода из ситуации она не видела. Если бы она могла поступать, как все, то заняла бы свое место по праву.
     Но сомнения быстро разрешились, когда, небрежно просмотрев рисунки, директриса высказалась. - Да у нее есть способности, но ей надо учиться, хотя и это не поможет. Она все равно сюда не поступит. Вот посмотрите, - она подняла с полу рисунок натюрморта, очень профессиональный и мастерский, - посмотрите, как рисует этот мальчик. Он поступает сюда пятый год. Мы хотим его принять, но он не сдает историю, регулярно получает двойку. Женщина изящно провела рукой возле фамилии художника, подписавшего рисунок. Шурка машинально прочитала ее. Фамилия была еврейской. - Вам понятно?  - со значением спросила она.
     Куда уж яснее, - думала Шурка на обратном пути. Но в торговлю ей совсем не хотелось. Дядя посоветовал ей поработать год, подучиться и все-таки попробовать на следующий год поступить в театральное. Обещал еще раз напомнить о ней своей знакомой. Но Шурка совсем упала духом и не верила в эту затею. А самое главное, было стыдно навязываться там, где тебя не хотят и где заранее известно, что шансов практически нет.
    

Через день бабушку выписали из больницы. По дороге Шурка передала загадочное письмо в бабушкины руки (волос давно перекочевал в пустую коробку из-под духов, вместе с калькой), попутно поинтересовавшись от кого оно. Реакция была бурной. Сначала была попытка разорвать конверт. Когда это не удалось - толстый конверт и слабые руки - оно было, как попало, втиснуто в тугой ридикюль, спорящий размерами с пакетом. В тот вечер девочке не удалось выудить у нее больше ни слова о таинственном  адресанте.

Первое, о чем заговорили дома, было злополучное поступление. Бабушка наотрез отказалась от предложения поработать и подучиться рисованию.

- Поступи куда-нибудь, а попутно можешь учиться рисовать. Мешать не буду, но работать ты не пойдешь, только - учиться. Если хочешь работать, пожалуйста, но ты переедешь обратно к матери, - категорически заявила она. Пришлось взять в руки справочник учебных заведений. Самые легкие экзамены были в Одесском торговом техникуме: химия и сочинение, и на следующий день Шурка подала документы в расчете завалить поступление, не особо утруждаясь подготовкой, хоть это и были ее любимые предметы. Но, как ни странно, в августе она прочла свое имя в списках поступивших. Вот вам - и торговля, прямо по рецепту.
     Все летние вечера ребята проводили на своей полянке, только теперь к ним присоединился Костя, а Гоша практически перестал появляться. Славик провалил свои экзамены в институт, получил повестку в армию, и находился в депрессии. Отношения между ним и Костей почему-то накалились до предела, чуть что возникала перепалка, а после они оба расстраивались. Осознав свою вину мирились, чтобы снова сцепиться друг с другом через пять минут.
     Не лучшая картина представала и в лагере девочек. Последние недели Марина могла говорить только о предстоящем отъезде в Москву для учебы в Политехническом институте. Жить она собиралась у тетки, папиной сестры, откуда недавно вернулась после сдачи вступительных экзаменов. Она надоедала всем бесконечными рассказами об этой самой незнакомой тетке, о планах на будущее, о сборах в дорогу и прочей подобной чепухе. Верка дулась без причин, часто и неожиданно грубила Шурке, да и Марине, когда та пыталась выяснить отношения и всех помирить. Настроение портилось, они нервничали и злились.
     К тому же, по ночам Шурка плохо спала. С возвращением бабушки окна снова распахнулись. Астма не давала больной выбора: либо поверить в змею - и умереть от удушья, либо не верить - и дышать. Бабушка старательно не верила в существование таковой, и каждый новый день убеждал ее в собственной правоте. В конце концов змея действительно могла убраться отсюда, или погибнуть под колесами автомобиля, город - не для таких животных. Вечерами Шурка часто с опаской поглядывала на окна, надеясь вовремя увидеть врага, впрочем, с трудом представляя, что предпринять в случае нападения. На всякий случай она каждый вечер пристраивала возле своей постели швабру. И всё равно вздрагивала от каждого ночного шороха, а Дик предоставлял такую возможность регулярно. Но именно Дик был единственной надеждой и защитником, поэтому его терпели и даже всячески ублажали. Бабушка смотрела на ежа сквозь пальцы, хотя натыкалась на него постоянно и сердилась.
      Иногда приезжала Томка. Она поступила в Водный институт, на управленческий факультет и сама верила в это с трудом. Она считала, что поступление - заслуга ее отца и Шурки. Её отец встретил в институте старого сослуживца, когда пришел за ней после первого вступительного экзамена. Старый товарищ оказался то ли директором института, то ли парторгом, в общем шишкой на институтском дереве власти, поэтому ей "повезло" на экзаменах. О своем счастье Томка вспоминала слишком часто, чем серьезно раздражала Шурку. Особенно, когда пыталась благодарить подругу за помощь в математике, повторяя без конца, что без этих натаскиваний ей бы ни за что не пройти конкурс. В такие моменты всплывали в памяти наглая физиономия цербера на входе в Грековку, вещающая о торговле, и собственный факультет промтоваров, куда привела ее обидная случайность. Шурка, вопреки настроению, готовилась к учебе в дурацком техникуме, покупать новенькие тетрадки было приятно. В конце августа она записалась в художественную школу при Дворце культуры профсоюзов. Это немного подняло ее настроение. Правда, ненадолго.
    

Появилась новая проблема, омрачающая существование - мать, требующая возвращения дочери домой. Шурка наотрез отказывалась. Но "мадам" упрямо названивала, угрожала милицией и судом, скандалила. После этих телефонных баталий у бабушки, да и у внучки, буквально тряслись руки. До совершеннолетия оставался долгий год, и девочке вовсе не улыбалась перспектива прожить его в старой ненавистной норе. Нельзя сказать, что обильные Шуркины жалобы, причитания и проекты дальнейшей тактики поведения с матерью сильно оживляли всеобщую атмосферу.

Даже Гайя кисла из-за угрозы расставания с Шуркой, у нее-то Шурка оставалась чуть ли не единственной подругой. Почти все школьные подруги соседки внезапно испарились. Некоторые уехали учиться в область. Другие обзавелись парнями, и опасаясь влияния своей красивой и талантливой на интриги соперницы, перестали с ней видеться. И Шурка не могла их осудить, хоть в глубине души и считала, что подобное поведение ниже ее достоинства. Уж она-то так не поступит. Пусть все идет, как должно.

Самая лучшая из Гайиных подруг, Женя влюбилась в совсем взрослого мужчину, и все свободное время проводила с ним. В сущности она одна "уцелела" и, пусть редко, но все же навещала Гайю. Во время этих коротких встреч она говорила исключительно об отношениях со своим "старпёром".
     - Ему исполнилось "тридцать с хвостиком" лет сорок назад, - смеялись девочки, когда Женька обижалась на кличку, придуманную Гайей для ее ухажера.
     - Вы же его не видели! - Возмущалась та. - Он совсем не похож на старика. Он взрослый, но не старый, ему всего тридцать лет.
    

В конце августа уехала и Маринка. Провожали ее втроем: к Шуре и Лосихе присоединилась Томка.

Вскоре всей компанией проводили Славика в армию. Перед отъездом он устроил отвальную, на которой был в минорном настроении и перепил. Под конец даже всех расцеловал. Удивительно, но Шурка ничего исключительного не почувствовала, когда он ее обнял. От него неприятно несло винным перегаром и вчерашней пепельницей. Судя по всему, он еще и накурился на улице, скрываясь от родителей. От поцелуя в губы она уклонилась в последний момент, и он пришелся в район виска.

Гоши и, конечно, Гайи, на проводах не было.

Лосиха решила, что в сентябре пойдет работать на завод к матери, учиться она не собиралась. Мол, с ее отметками некуда и податься, а на заводе - работа чистая, сопротивления собирать на конвейере, не в масле ковыряться, и зарплата приличная, а им теперь деньги нужны. Вон и Сашка из армии больше полугода, как пришел, его бы приодеть, все старые вещи малы, на свидание надеть нечего. А он свои деньги должен на семью тратить, отца нет, и им теперь не хватает.

А Саша на свидания бегал часто, каждый день. Роман он завел с соседкой из Шуркиного подъезда. Его подружка жила на втором этаже, наискосок от Шуркиной квартиры. Пару раз из кухонного окна поздно ночью девчонки наблюдали, как новоявленный Ромео, разогнавшись, подпрыгивал, пытаясь зацепить повыше толстую ветку дедова ореха, ведущую на балкон Джульетты. И потом долго слышался в темноте страстный шепот и хихиканье. Это давало им повод подтрунивать над Лосем и шантажировать его, когда Верка пыталась выманить у брата деньги на кино или мороженое. Они даже сходили однажды в кино всей компанией, включая самого Лося. Именно тогда, пытаясь осадить расходившуюся Шурку, он достаточно ехидно описал её приблизительную реакцию на тот самый злополучный тюльпан, найденный на подоконнике. Шурка смеялась вместе со всеми, невзирая на некоторое разочарование. Тюльпан просто вывалился из букета Джульетты, который был заброшен на балкон Сашкой. Не зная, как поступить с лишним цветком, он коварно положил его на Шуркин подоконник, надеясь на немедленную реакцию, которую сейчас и представлял в лицах.
     - Очень глупо, - отсмеявшись, не удержалась она. - Я этот цветок только утром нашла. Хватит врать, ты ведь ничего и не мог увидеть. В то время, как ты, Василь Иваныч, сидел в засаде, я мирно спала.
     Все-таки было немного обидно, потому что утром она и впрямь долго гадала, кто мог его подсунуть, конечно, не так по-дурацки, как изображал Сашка. Она слегка отстала от компании, сделав вид, что завязывает шнурок сандалии. На самом деле ей стало неуютно с ними, хотелось немного прийти в себя. А когда поднялась, обнаружила, что ее поджидает невдалеке Костя.  - Ты зачем тут стоишь? - С легкой досадой спросила она.
     - Поздно. Темно. На всякий случай. - Он говорил мягко, словно желая ее успокоить. Не мог же он, в самом деле, предполагать, что ее задели Сашкины кривляния. Шурка залилась жаркой волной стыда и порадовалась, что уже совсем стемнело. Они медленно пошли рядом.
     - Знаешь, Костя, я давно хотела тебя спросить... Ты помнишь те стихи, что прочел нам, когда ежа принес? - Она угадала, что он кивнул. - Скажи мне имя автора.
     - Бродский. Его имя - Йосиф Бродский. Только сейчас его мало кто знает. Но в определенных кругах он очень популярен.
     - Я о нем никогда не слыхала. Но я вообще-то - темная личность. А у тебя книга его есть? Дашь почитать?
     - Книги нет. Его у нас не печатают. Только на западе. У меня есть перепечатка с заграничного издания. Самиздат. Я дам, но никому не показывай. Хорошо? Ничего особенного не будет, наверное, но лучше не афишируй, ладно?
     - А что он такого натворил?
     - Да ничего особенного. В своё время дружил не с кем надо, не писал гимнов Советам, был слишком талантлив, сболтнул где-то что-то, не знаю точно. Насколько я знаю, его обвинили в тунеядстве по доносу, отправили в ссылку на пять лет. Он публиковался за границей, поскольку здесь его не признавали. А потом, видимо за это да еще за талант, его выслали из страны.
     - Куда? - удивилась Шурка.
     - В Америку.
     - А разве такое возможно? Ну я понимаю – наказание, хоть и перебор – ссылка за тунеядство… Он, что, совсем не работал? А на что он жил? И все равно, как можно вот так просто выставить человека?
     - Вот видишь, бывает и такое. А он работал. Просто его переводы не засчитали, как работу. А заказов не давали. А он не сильно пороги оббивал, унижаться не хотел. Кроме того, в Питере вообще сильно диссидентов притесняли, а он с ними дружил.
     Шурка шла оглушенная и все представляла, как человека выбрасывают из самолета с одним чемоданом в чужой стране. Ни жилья, ни родных, ни денег... Делай, что хочешь, спи на тротуаре, голодай, мерзни, - никому дела нет. Даже в тюрьме кормят, постель дают, в конце концов, говорят на родном языке.
     А поздней ночью Шурка по привычке глянув на окно, увидела, как мужская рука осторожно кладет несколько лилий на подоконник. От неожиданности она какое-то время оцепенело смотрела на цветы. Когда, наконец приблизившись, она выглянула в окно, на улице никого не было. Пришлось даже влезть на подоконник и просунуть голову сквозь решетку, но вокруг уже было тихо и никого не видно, в том числе и на балконе Джульетты. На всякий случай она отчетливо проговорила в темноту.
     - Саша, это совершенно идиотская шутка. Еще более бессмысленная, чем в первый раз. Дари цветы своей Джульетте, Ромео несчастный. И чего бы я людей пугала?
     Реакции не последовало.
     На другой день, встретив Анюту во дворе, она все же поинтересовалась, где они пропадали вчера с Ромео. На что та, застенчиво улыбнувшись ответила, что пошла рано спать после дня рождения своей сестры и с Сашкой не виделась. Шурка ей сразу поверила, тем более, что Вера подтвердила, что после кино Сашка пошел спать и из дому не выходил. И позже она рассмотрела украдкой правую руку Лося. Она показалась чуть смуглее и мускулистее, той с цветами, но поручиться в точности этого заключения она бы не решилась. Верка, узнав причину столь дотошных расспросов о брате, насупилась, замкнулась, настроение ее явно испортилось. Сколько Шурка не допытывалась в чем дело, Вера не признавалась. В конце концов пришлось отступиться с неприятным подозрением, что лучшая подруга охраняет от неё своего брата. И кому он вообще нужен!
     В сентябре Шурка начала учиться в своем техникуме и трижды в неделю по вечерам ходить в художественную школу. С матерью временно договорились, что Шурка не вернётся пока домой, но будет приходить днем на обед в те дни, когда у нее вечером занятия. Времени стало меньше, и они с Верой почти перестали видеться. Сколько Шурка не старалась вызвать подругу на прогулку, та отнекивалась, отговариваясь усталостью после смены. Создавалось впечатление, что Верка ее избегает. Это было неприятно, тем более, что в последние дни летних каникул отношения шли наперекосяк по непонятной причине. После Маринкиного отъезда единственной настоящей Шуркиной подругой оставалась Томка. Она даже переселилась поближе. Её родители получили квартиру в высотке, не так давно построенной на площади Толбухина, совсем недалеко от Шуркиного дома. Теперь можно было видеться гораздо чаще и допоздна гулять по прилегающим улицам, провожая друг друга домой. Чаще всего прощались на Варненской, считая ее серединой между Шуркиным и Томиным домом.
     И еще была Гайя. Она по-прежнему оставалась домоседкой и полуночницей. Днем она училась на курсах машинописи, после которых собиралась устроиться где-нибудь секретарем. На все уговоры родителей и Шурки учиться дальше музыке она отвечала категорическим отказом.

5.Валера.

    В техникуме новых подруг Шурка не завела. Их группа включала примерно сорок девчонок и одного парня, единственного не только на их курсе, но и на все бабье царство. Курс сразу разделился на два лагеря: городских и приезжих из области. По логике сама Шурка должна была бы присоединиться к городским, но они ей не нравились. Костяк городской группы составляли взрослые девицы, две из которых меняли профессию по причине профессиональной непригодности: Нинель - после травмы на арене цирка (имя - рудиментарное цирковое); Лариса, выпускница консерватории, - из-за жениха-военного, который собирался увезти ее в глухомань, где ее музыкальным способностям не найти применения. Третья, Татьяна, получала образование по специальности, уже поднабравшись опыта в торговле, со всеми вытекающими из этого негативными навыками. На переменках визгливый тембр ее профессионального голоса вызывал у Шурки "гусиную кожу". Взрослые сокурсницы закармливали "единственного мужика" пирожными на переменках, гладили и холили, словно кота. Короче, взяли над ним шефство. Шурке он тоже не нравился, то ли из-за преувеличенного внимания к нему несимпатичных ей девиц, то ли оттого, что он и в самом деле походил на дранного уличного кота, худого и хитрого, которому неожиданно повезло - его подобрали добрые тетушки, а он только и думает, как бы побольше урвать, пока не выгнали.
     Из ее ровесниц выделялись еще две блондинки. Крашенная вульгарная, бесшабашно веселая и грубая Рита, и Лена, натуральная  - кукольно красивая, эдакий ангелок, но палец в рот не клади, откусит, не задумываясь. Она только и делала, что рассказывала о своем женихе - неиссякаемом источнике сюрпризов, подарков и гигантских букетов, и влюбленном в нее без памяти. По несложным поверхностным подсчетам ни одному советскому Ротшильду не под силу оплатить подобные расходы. Шурка не смогла бы ни с кем из них даже поговорить о чем-то. Остальные из городской группы сокурсниц были обычными серенькими и неинтересными ни с какой точки зрения.
     Девочки из провинции нравились ей куда больше, но их разделяли какие-то условные преграды. Шурку не принимали за свою, в то же время признавая ее положительное отличие от остальных. Она не очень-то и стремилась сократить дистанцию, показная вежливость и предупредительность, с какой ее встречали в более многочисленном, лагере, не располагала к близким контактам. Она была ровна со всеми, не примыкая ни к одной из партий. С городскими сокурсницами, часто пытавшимися ее прощупать, поддерживала напряженное перемирие и уходила от расспросов. В конце концов, ее оставили в покое оба виртуально враждующих лагеря. Как всегда, она заняла, привычную нишу кошки, что гуляет сама по себе, но в этот раз не вынуждено. Что-то изменилось теперь. Она была убеждена, что могла бы легко преодолеть преграды и найти на курсе подруг, но не испытывала в этом нужды. Это навевало приятное спокойствие и обычно несвойственную ей уверенность в собственных силах.
     По вечерам в художественной школе она преображалась. Три раза в неделю она поднималась по крутой деревянной лестнице под самую крышу Дворца культуры. Уже на последнем пролете с замиранием сердца вдыхала ни с чем не сравнимый аромат мастерской, смесь запахов клея, гипса, грунтовки, скипидара и акварели, въевшийся в потемневший от времени шпон мольбертов и этюдников. Маленькая студия быстро наполнялась, и к половине восьмого уже трудно было отыскать место не то что для установки планшета, но для простого передвижения. Буквально шагу не ступить, поскольку все живописцы скидывали под ноги папки и сумки, где придется. Компания собиралась достаточно разнородная, много молодежи, несколько великовозрастных любителей живописи, одна пенсионерка и парочка школьников до четырнадцати. Учиться было интересно настолько, что иногда и в десять Шурка с трудом отрывалась от своей работы, чтобы выставить её в общий ряд для обсуждения.
     Что удивляло, но и днем, в техникуме ей нравилось на уроках. Все происходило иначе, чем в школе. Учиться было так же легко, но не так скучно. Через пару недель после начала занятий в техникуме объявили о поездке в колхоз на сбор помидоров, и установившийся было распорядок временно нарушился.
     В дорогу, кроме вещей, Шурка захватила томик Чухонцева, подаренный Костей, очередной журнал с фантастикой, пудру и карандаш для глаз, полученные от Гайи в день рождения месяц назад, еще ни разу не использованные. Почему-то она думала, что в деревне она, наконец, решиться применить их публично.
     Ранним утром возле техникума лениво погрузились в колхозный автобус. И, когда он тронулся, мирно дремали под моросящий слепой дождь, натянув щитки на окна. Но миновав пределы города, стали просыпаться, громко болтать, разворачивать припасенные бутерброды. Кто-то предложил вспоминать старые песни, но скоро уже забыли об этом условии и пели всё подряд, даже самые новые. Лучше всего звучали "Червона рута" и "Косив Ясь конюшину". Казалось даже, что все они знакомы сто лет, и нет никого дружнее. Часа через два их "голубой вагон" уже катил, переваливаясь, по влажной проселочной дороге, обсаженной с двух сторон невысокими деревьями со свежевымытой листвой.
     В конце ухоженной аллеи приезжих встречал корявый указатель - вздувшийся, когда-то белый, лист фанеры. Размашистая надпись "Таборцы" словно резолюция "Отказать!" на повидавшем виды заявлении. Не хватало только жирной фиолетовой печати. Сразу за столбиком красоты ландшафта резко обрывались, сменившись скучной промокшей степью до горизонта. Автобус въехал на грунтовую дорогу в голое поле с пожухшей стерней. Метров через семьсот остановился возле небольшого одноэтажного домика с осыпающейся штукатуркой. Нелепый огрызок аллеи среди поля исчез из вида, словно его и не было. Мираж.
     Из газика, прикорнувшего у входа в домик, выбрался крупный черноволосый мужчина с казацкими усами и, грузно ступая, направился к ним. Девчонки уже начали выгружаться из машины, и под облезшей стеной образовалась груда сумок и рюкзаков.
     - Приветствую помощников! - Бодро пророкотал встречающий. - Я - председатель колхоза "Таборцы" Петр Иванович Дывайло. Добрэ ще прибулы с утречка. Зараз я вам усе тут покажу, получите постелю, затем отвезем вас на делянку. Обед в три годыны, за вами прибудэ автобус и доставыть прямо до столовой. Ну а назавтра - в поле вже с утра, у семь все должны быть готовы до сниданку.
     В ответ загалдели все сразу.
     - Ой, отчего ж так рано!
     - Я обычно в семь еще первый сон вижу!
     - А что будем собирать?
     Председатель поднял руку ладонью вперед, требуя тишины. - Збираты будемо помыдоры. У меня их багато вродилося, так багато, що урожай погыбае. А кому рано, може домой тикаты, но за свий счот - туточки вам не санатория. Прохлаждаться негоже. Это вам не захудалэ сило, где люды разом со скотиною с голоду мруть, а никому и дила нэмае. В мэнэ грандиозное хозяйство и порядок. Мои колхозники в пять уже в поли на всю катушку пашуть. Я вам скидку зробив, як городским, стало быть, нездибным. И попрацюетэ натурально, взаправду значить. Ледащых нам нэ трэба. Загорать на грядке никто не будэ, а то борща не наварымо. Хто на працюе, той не исть. Норма - десять корзин. Зато после обеда вы зможете спочинути.
     Во время своей краткой речи он красочно жестикулировал, провожая резкими взмахами рук воображаемых дезертиров. Поднимал вверх указательный палец, будто призывал в свидетели своей правдивости кого-то очень важного сверху.
     - А корзины большие?
     - А как часто здесь автобус в Одессу ходит? И сколько стоит билет? - Вызывающе уставясь на деревенское начальство, выпалила Рита. - Я бы с б?льшим удовольствием эти две недели дома провела.
     - Хто роботы злякався - скатертью дорожка. - Любезно согласился тот, еще раз махнув рукой в сторону города, словно выметая мусор. - Мы кормим только працёвытых. Нам ледащы без надобности. Тунеядэць ничого не коштуе, тилькы задарма продукт пэрэводыть.
     - Стоп, стоп. - Вмешалась в разговор классная руководительница курса. - Пребывание в колхозе засчитывается, как практика. Кто сбежит, к занятиям допущен не будет.
     - Что отчислят из техникума? - Недоверчиво спросила Рита. - За какие-то помидоры?
     - Нет, не за помидоры. За самовольный уход с практических занятий. Всем все ясно или у кого-то еще есть вопросы?
     - Ольга Владимировна, а мыться где? В этом домике даже душа нет. - Брезгливо скривившись сообщила Нинель, выходя из двери.
     - Вон в десяти метрах - колонка. Вмытыся, попити можно. - Махнул рукой Петр Иванович и, указав в противоположную сторону добавил. - А хто бажае, душевые - за посадкой, метров сто отсюдова. Бачитэ зелененьки вершечки? Кожный вечир есть горяча вода. Ще у кого яки претензии и вопросы е?
     - А парное молоко пить будем?  - Заинтересовалась Шурка. – Я раньше никогда не пробовала.
     - Зробыте норму, так и быть, свезу вас на ферму, в качестве подяки и, ладно, на один день запущу на лучший виноградник. - Он ухмыльнулся и глянул на дорогу, откуда раздалось урчание мотора и показался белый пикап. - А вот и постелю привезли. Разбирайте девчата пошустрей и поехали делянку дывытыся.
     - Тоже мне удовольствие - на винограднике работать! – Громко проворчал кто-то.
     Председатель тучей глянул в сторону крамольного голоса, подкрутил усы и откашлялся.
     - Э-э! Вы такого винограда не бачылы! Ркацители, это вам не хухры-мухры. Я не всем даю там попастыся. Некоторые больше слопають, чем назбырають. Это драгоценный виноград. Ще неясно, или вас туда допустымо. Як правыло, там працюют тилькы довэренные колхозники.
     - Что меньше крадут эти ваши доверенные? - Со знанием дела спросила Татьяна.
     Мужик насмешливо глянул на нее. - Цей виноград неможна вкрасти, дивчына, тилькы зйисты, скильки в утробу влизэ.
     - Почему?
     Но Петр Иванович проигнорировал вопрос, только хлопнул в ладоши несколько раз, чтобы обратить на себя внимание. - Швидко-швидко, бигом получать постелю и - за роботу. Солнце вон вже як пидскочило. Кончай болтовню. Даю пьятнадцять хвилин на получение постелей, покладайте на лижко, застелите потом. Влаштуйтеся в дальней кимнати, цэ для дивчат, а в боковой, що побольше - хлопци.
     - Нет у нас никаких хлопцев, один П?люхов. Виктюша, ты у нас, как царек будешь жить.
     - Риток, я тебя в гости приглашаю с ночевкой.
     Но их перебил председатель. - А хлопци повинни ще сёгодни из института связи приихаты. Вот вместе вас и поселим. Не будет ваш Виктюша царьком, не по Сеньке шапка. Мы ему рэволюцию устроим. - Он залихватски подправил ус. - У него ще ого, яка конкурэнция будэ. Я сподиваюсь, що вы, дивчата, надибаете там женихов повиднее. Может, кого и оженим? Будь ласка, можем и свадьбу справити, колхоз багатый.
     Напоследок он молодецки смерил щуплого Полюхова хитрым глазом, словно сказанного было недостаточно. Тот состроил кислую гримасу и отошел.
     Скоро все работали в поле. Помидорные ряды длинными дугами уходили к горизонту по горбатой спине земли, к месту, где были сброшены горы корзин, цистерна с водой и кружкой на цепочке. Отправлялись парами, с двумя пустыми корзинами каждый, вдоль кустов, облитых солнцем, на другой конец поля и оттуда двигались обратно вдоль ряда, по пути наполняя тару сорванными помидорами. Помидорный дух бил в нос и вызывал слюнки. Приглянувшиеся плоды ели на ходу, обдирая шкурку, так как мыть их было негде. Часа через два есть перестали, набив оскомину и желудки. Постепенно ряды наполненных корзин росли, а пустых - таяли.
     В три часа приехал Петр Иванович, оценить работу. - Слабовато, слабовато. Що ж вы такие хлипкие? Надо бы поднажать, так вы много не наробыте. Давайте, девчата, еще по рядку, и поидымо снидаты. Там зараз все одно местов нет, соседи ваши харчуються. На завтра столов добавим, и я вам платочки выдам, белые, чтоб пид сонцэм не жарились. Вон як пидсмажылыся, хоч и смурная погодка сёгодни! Ще занедужаете, у нас тут сонцэ крепкое.
     Поспорив немного, все же прошлись по ряду и собрались в автобусе. За обедом с аппетитом уплетали  борщ, козье мясо с картошкой и салатом. От столовой в свой домик шли уже пешком, не торопясь. Идти было недолго, столовая находилась за той же посадкой возле душевых. Группа растянулась по тропе, разделилась на парочки, тройки. Шурка шла одна и, как бы, со всеми. Впереди Рита с Таней, сзади Надя со Светой и Машей, закадычные подружки и почти землячки из Овидиопольского района.
     У колонки смуглый мускулистый парень, без рубашки и в закатанных джинсах, полоскал ногу под напористой струей, балансируя на второй ноге и придерживая рукой тугой рычаг, пускающий воду. Увидев приближающихся девочек, он выпрямился и непроизвольно отпустил его. Струя иссякла, а парнишка, потеряв равновесие, стал мокрой ногой в песок. Девчонки засмеялись.
     - Рита, это он тебя увидел и "растерялси". - Поддразнила его Таня Казакова.
     - Не обязательно, ему, может, рыжие нравятся. - Хихикнула та.
     - Вулерская, я вовсе не рыжая, а золотая, пора запомнить. - Возразила старшая наставительно. - И для него я - слишком опытная женщина. Такие салаги больше по твоей части. Мне нужен кадр посолиднее. Может, у них найдется симпатичный преподаватель? А, мальчик?
     Парень сердито фыркнул, отвернулся, нажал на рычаг и снова сунул ногу под шипящую струю. Прямые до плеч черные волосы свесились вниз, скрыв его лицо. Подошли отставшие, и все двинулись в дом. От входа начинался коридор, из которого две двери вели в комнаты, слева - большая для ребят и прямо - поменьше, для девочек. Дверь слева была распахнута настежь. Из нее были видны кровати, на которых валялись рослые парни. Две из них были сдвинуты вплотную к табуретке между ними, которую четверо ребят превратили в карточный стол. У стены кто-то храпел, завернувшись в простыню.
     - Глянь-ка, мы там вкалываем, как негры на плантации, а эти в карты дуются. Никакого равноправия. - Прокомментировала Рита.
     - Ничего, завтра и они выйдут в поле. Этот мужик, как его там, Петр Иванович, им спуску не даст. Он и министра работать заставит, дай ему волю. Хорошо, хоть после обеда на нас не пашет. - Татьяна осмотрела вновь прибывших. - По-моему, - одни молокососы. Нет, пожалуй, кое с кем надо бы поближе познакомиться. Пойдем-ка.
     Она решительно вошла в комнату, увлекая за собой Риту. - Добрый вечер всем.
     Шурка быстро прошмыгнула мимо боковой двери, вошла в девчачью комнату. Все кровати уже были кем-то заботливо застелены и на металлических спинках аккуратно висели белые полотенца. Шурка плюхнулась на угловую кровать, выбранную утром, прямо поверх грубого одеяла. Пружины весело скрипнули и удобно прогнулись под утомлённым телом. Она лениво пошарила рукой в кульке, вытащила журнал и положила рядом. Читать не хотелось.
     Часа через полтора к ней подошла Маша Марнова, - Шур, ты не хочешь сходить со мной в душ? Там, говорят, только две кабинки. Света с Надей уже искупались, а мне не с кем. В одиночку идти как-то страшновато, стемнеет скоро. Я побаиваюсь, вдруг кто войдет. Деревня все же, все чужие. А грязной тоже спать не пойдешь.
     - Идём, я как раз об этом думала. - Шурка быстро взяла из сумки чистые вещи, полотенце, мыло и зубную щетку.
     - Зубную щетку можешь оставить, пока. - Посоветовала Маша. - У всех есть еда, еще поедим, спать никто не собирается пока, а зубы можно вычистить у колонки. Расческу вот возьми, а то я свою куда-то задевала.
     Шурка послушно оставила щетку на тумбочке и вышла за Машей. Обратно шли распаренные, вдыхая доносившийся издалека сладкий запах каких-то цветов. Было еще тепло, и по пути волосы почти высохли и слегка завились на ветру.
     У входа сидел на ящике и ел бублик тот же парень, что накануне мыл ноги у колонки. Он успел переодеться в шорты, и теперь было понятно, что он профессионально занимается спортом. Такие накачанные мышцы на ногах бывают только у людей, всю жизнь бегающих на тренировках. Девочки прошли мимо него, в распахнутую дверь, затем по коридору мимо мужской комнаты, где в карты уже играли двое ребят и Рита с Таней. Оттуда раздавался возбужденный смех и выкрики. В девчачьей спальне было абсолютно пусто.
     - Вот эта Казакова - бесстыжая, сама к мужикам влезла, чуть не в кровать, и Ритку за собой потащила, та и сама по себе хороша, а с Татьяной и вовсе распуститься. - Сказала Маша, развешивая мокрое полотенце на спинке кровати и, поколебавшись, предложила, - может, сходим, поищем Надю со Светой, они собирались прогуляться в деревню. Шурка отказалась. Ей куда больше улыбалось устроиться, наконец, на кровати с книгой, чем навязываться в чужую компанию. Маша ушла с облегченной совестью, а Шурка взяла, наконец, за журнал с фантастикой и улеглась, подсунув под голову блинообразную подушку, сложенную пополам.
     "Когда дверь офиса внезапно открылась, я понял, что игра закончена. Это было выгодное дельце, но ему пришел конец. Я встретил входящего полицейского сидящим в кресле…" - прочла она и тут же поняла, что под визг, доносящийся из коридора, ей вряд ли удастся вникнуть в происходящее. Она отложила чтиво и поднялась, чтобы закрыть дверь. Но та почему-то не закрывалась и она начала рассматривать петли. На вид они были вполне приличны. Шурка присела, притянув дверь, чтобы разглядеть, не мешает ли какой камешек, попавший в щель между ней и порогом. В это время кто-то потянул дверную ручку снаружи. Шурка отпустила ее со своей стороны, и дверь открылась настежь. Сначала появились мужские ноги в сандалиях. Приподняв голову, она увидела того самого спортивного парня.
     - Привет. - Не очень уверенно начал он. - Хотите, помогу?
     - Попробуйте. - Поднялась Шурка. - Только вряд ли получится. По-моему, эта дверь искривлена. Возможно, от зимней сырости. Здесь нет отопления, вот её и повело.
     - Посмотрим. - Он уже вошел в комнату, и двигая дверью туда и обратно, внимательно осматривал косяк. Потом с силой дернул ее на себя. Раздался резкий треск и дверь плотно вошла в коробку. - Готово.
     Он повернулся к Шурке и ослепительно улыбнулся.
     - Спасибо. Только я вряд ли смогу это повторить. Она хоть откроется теперь? А то мы и выйти не сможем.
     - Конечно, откроется. В крайнем случае, я - рядом. А вы читать собрались? - Глянул он на журнал, брошенный на постель. - Все равно не выйдет, крики помешают. Слышите? Дверь от них не спасает. И сейчас на улице гораздо приятней, не так жарко, как днём.
     Азартные возгласы действительно беспрепятственно проникали внутрь.
     - Похоже, вы правы. - Единственное, что она нашлась ответить.
     - Может, перейдем на "ты"? Мы же почти одного возраста.
     Шурка кивнула.
     - Тогда пойдем, погуляем?
     - Что, по деревне гулять? - Удивилась Шурка. - Что там интересного? Дома и куры.
     - Не по деревне, а со мной. - Он снова заулыбался. Стали видны острые белые зубы.
     "У хорька должны быть такие", почему-то подумала она, хотя никогда не видела живых хорьков. Было все же что-то симпатичное в этой блистающей улыбке, несмотря на столь хищную ассоциацию. Он принял ее молчание за колебания. - Меня зовут Валерий, студент Института связи, хороший парень. Можно даже сказать, очень хороший и не кусаюсь.
     Шурка невольно улыбнулась. - А зубы очень острые.
    

- Ты должна все время улыбаться. Когда ты улыбаешься - ты чудо, знаешь?
    

Она была в сильном замешательстве от непривычки к комплиментам. Можно сказать, что это вообще случилось впервые в жизни. Если не брать в расчет родственников, как лиц заинтересованных и необъективных.
     - Может, назовешь мне свое имя?
     - Шура, Александра. - Торопливо выпалила она и почувствовала, что к щекам приливает горячая волна. Может чересчур торопливо?

- Мне нравится. Я буду звать тебя Сандра.
     - Ну да, как лак для волос.
     Они дружно захохотали. - Ну не хочешь быть Сандрой, тогда Аля. Так даже красивей. Ты маленькая, как аленький цветочек. Решено, Аля. Так идем?
     Она коротко пожала плечами. - Если настаиваете, пошли.
     - Мы договорились на "ты", - напомнил он.
     Выйдя из домика, пересекли нераспаханный участок, заросший блеклой затоптанной травой, завернули к посадке.
     - Ты с подругами отсюда пришла. Ну, когда я в первый раз тебя увидел. - Он наклонил голову, чтобы защититься от солнца, бьющего в глаза, и одновременно видеть ее лицо, и добавил, - я тебя сразу заметил.
     - А разве не Риту Вулерскую? - Спросила Шурка, и, увидев недоумение на его лице, пояснила, - такая яркая блондинка, высокая, издалека видна. Она с Казаковой была, рыжей, что задирала тебя.
     Шурка впервые посмотрела ему в глаза.
     - А, эти. Они обе не в моем вкусе и вовсе не красивые. Мне нравятся маленькие, стройные. Ты - в самый раз. И ты очень красивая. - Глаза его смеялись и ласкали, и ей пришлось быстро отвернуться, чтобы он не увидел ее растерянное лицо. Этот разговор был ей непривычен и абсолютно выбивал из колеи.
     - И куда же мы пойдем? Я раньше никогда не гуляла по деревне.
     - А куда глаза глядят.
     - Тут и смотреть не на что - десяток деревьев, душевые, столовая и горизонт. А до деревни, должно быть, далеко, устанем.
     - Не волнуйся, я тебя на руках понесу, если понадобится. - Он снова попытался заглянуть ей в лицо, но ему это не удалось.
     - А кто тебе позволит?
     - Ты сказала это так серьезно. Даже странно.
     - Что странного в том, что я не позволю первому встречному взять меня на руки?
    

- А что в этом такого? Девушка устала и ее несут. Женщины для того и созданы, чтобы их носили на руках. Во всяком случае, такие, как ты. И мой вкус меня не подвел. Представляешь, если бы мне вдруг понравилась эта Рита? Было бы тяжеловато поднять её. В ней - килограмм семьдесят, если не больше. Разве что для тренировок, бицепсы качать… Нет, пожалуй, гири больше подходят, у них ручки поудобней.
     - Ну и болтун же ты! - Хмыкнула она в ответ, невольно представив в качестве гири тяжеловесную Риту, которую хватают за ручки.
     - Вовсе нет. Просто я - веселый. Где ты в городе живешь?
     - На Черемушках.
     - Интересно. Случайно не на улице Новоселов?
     - Нет, но недалеко. На Терешковой.
     - Да, совсем рядом. Значит, будем видеться. Провожать недалеко. Странно, что я тебя раньше не встречал. У меня друг там жил, в четырнадцатом номере. Ты за парком живешь? Вероятней всего, с другого конца улицы, иначе, я бы тебя обязательно знал. Я там всех знаю.
     - Не угадал, я - как раз, рядом с твоим другом, в пятнадцатом-А, но появилась там недавно. Около полутора лет назад. А переехала жить к бабушке где-то с год или чуть меньше.
     Прогуляли до темноты, болтая о пустяках. На обратном пути Валера сбежал с дороги по склону, освещенному луной и затерянным в зелени фонарем, нарвал крупных белых цветов, растущих в низинке, и преподнес Шурке. Они сладко пахли и у нее чуть-чуть закружилась голова. Неожиданно он наклонился и быстро поцеловал ее, обняв за плечи. С перепугу она резко оттолкнула его. Парень отступил, но на беду за его спиной оказался пологий спуск с дороги, и потеряв равновесие, он нелепо взмахнув руками, покатился вниз.
     Шурка хоть и сердилась, но не смогла удержаться от смеха. Валера лежал на траве неподвижно, и она забеспокоилась. Подошла к самому краю откоса и спросила громким шепотом, - эй, ты жив? Валера!
     Ни звука. Шурка спустилась вниз, присела возле него, потрогала зачем-то лоб и потрясла за плечо. - Что за дурацкие шутки, перестань изображать контуженного. У тебя ресницы дрожат. Вставай! Я знаю, что у тебя все в порядке, ты жив и здоров.
     - Почти умер. От такой жестокости умереть недолго. - Раздалось после короткой паузы, и он открыл глаза. - Ты чего смеешься? Чуть не убила человека. И за что, спрашивается? За хорошее отношение?
     Он приподнялся, опираясь на локти. - Ох, все кости теперь болят. Куда ты меня скинула? Тут же полно камней. Ну и здорова же ты толкаться! Полный нокаут и облом.
     Встав на ноги, он протянул ей руку и стал карабкаться наверх, вытягивая ее за собой по откосу. Теперь, когда пришлось идти в гору, подъем не казался таким уж пологим. Шурка даже удивилась, с какой легкостью парень взобрался сюда в первый раз. Она не заметила никаких видимых усилий с его стороны. Стоя наверху и стряхивая мусор с брюк, Валера обижено проворчал. - Вот, благодаря тебе, теперь я весь измазан глиной, травой и на пугало похож.
     Шурка, посмеиваясь, вытащила из его волос засохший стебель. - Зато вороны близко не подойдут. Можно тебя на поле выставить, где охрана нужна. А вообще не нужно было лезь ко мне без спросу. Ты что же считаешь, что с тобой все согласны целоваться с первой встречи?
     - А то нет? Ну признайся, разве я тебе не нравлюсь? Хоть и пугало, но ведь симпатичное?
     - Не очень-то, чересчур самоуверенное.
     - Нет, я в самом деле, кажусь тебе нахалом?! - И после Шуркиного согласия, подумав, он спросил, - а сколько тебе лет?
     - Семнадцать. Уже почти два месяца. А тебе?
     - Двадцать один. Ты раньше с кем-то встречалась?
     - Не твое дело.
     - Значит, нет. И, стало быть, ни разу ни с кем не целовалась?
     - У тебя манеры - абсолютно бесцеремонные! Ты меня даже не знаешь толком, а позволяешь себе, черт знает что! Напрасно я с тобой пошла на эту прогулку. Моя ошибка. И на будущее запомни: я ни с кем не встречалась, не целовалась и не спала! Мало того, я не собираюсь делать это в ближайшее время, если тебя это так волнует! Поэтому прекратим этот идиотский допрос и распрощаемся прямо на этом месте. - Сердито отчеканила Шурка, сунула ему в руки цветы и быстро ушла в сторону домика.
     Позже, когда она вышла к колонке почистить зубы и умыться перед сном, из тени дома тихо появился Валера и положил возле рычага слегка помятый букетик.
     - Ты меня извини. Я вовсе не хотел тебя обидеть. А цветы возьми, они классно пахнут. Есть также надежда, что они отгоняют комаров… И давай помиримся, я не хочу с тобой расставаться. Ты умывайся, а я рычаг подержу, если не возражаешь. Он слишком тугой для тебя. Да и неудобно мыться одной рукой.
     - Ладно, подержи. - Шурка наклонилась и плеснула в лицо прохладной водой.
     - Слушай, если завтра нас на один участок отправят, давай вместе помидоры собирать. Ты - с одной стороны, а я - с другой, вдвоем веселее. Хорошо?
     - Ну если на один участок попадем, не возражаю. Только без дурацких вопросов, без рук и поцелуйчиков.
     - Договорились.
     - Спокойной ночи.
    

- И тебе.

                                    

6.

 

Работать с Валерой было удобно. Они вместе собирали помидоры, а тяжелые наполненные корзины он относил сам и возвращался с грудой пустых. И болтал без умолку.
     За обедом он пристроился к девчачьему столику, рядом с Шуркой. Она поймала на себе несколько оценивающих взглядов со стороны городских сокурсниц и даже один завистливый от Нади Ветлицкой.
     Все были голодны, но никто толком не ел: суп оказался безнадежно пересоленным, а густая перловая каша и рыбные котлеты явно не входили в число излюбленных деликатесов поголовного большинства. Со всех сторон раздавался дружный хруст огурцов и стояли нетронутые горки приевшихся помидоров. Хлеб быстро разобрали и потихоньку потянулись вон из столовой. Когда Шура с Валерой уже отодвинули стулья, поднимаясь из-за стола, к ним подошел рослый, крепко сбитый, парень и тихо попросил, - Валера, захвати соль со стола, а я добуду на кухне лук и уксус. У меня там знакомая образовалась. Вечером будем птицу жарить, нафаршируем маринованным лучком. Не возражаешь скинуться? И девушку свою пригласи. Тоже, небось голодная осталась?
    

Валера одобрительно кивнул, незаметным движением цапнул со стола солонку и, опустив руку в карман, повернулся к спутнице. - Познакомься, это - мой друг Тэр, Тербрюггин - фамилиё такое, настоящий немец по происхождению, даром, что полукровка.
    

- Сколько раз тебе повторять, мои предки из Голландии! Неужели трудно запомнить? - С раздражением поправил его верзила и покосился на Шурку. - Предполагается, среди них был даже известный живописец, но не доказано. Мы не чета таким безродным, как этот парниша.
    

Он снисходительно похлопал Валеру по плечу.
     Валера заговорщицки подмигнул Шурке. - Словно в Голландии не немцы живут. Твой предок тоже, наверное, кислую капусту с сосисками лопал и был жутким обжорой, как и ты. Видимо, это - наследственное. Я его четыре года знаю, вечно хочет есть, как метис моего соседа. Помесь ротвейлера с акулой. Не помню случая, чтобы хотя бы один из троих был сыт. Но Тэр из них самый талантливый, где хочешь миску супа организует. Кстати, сэр Голландец, я вас не дознакомил, это Аля. Ну что, Аленький, согласна поужинать с нами? Разведем костер и на вертеле птичку сбацаем, жирную с хрустящей корочкой, как на голландских полотнах.
     Шурка не могла отказаться от такой заманчивой перспективы после символического обеда и кивнула. Они двинулись к двери.
     - Тэр, кто-то еще будет?
     - Толик с этой симпатичной блондиночкой и Саша.
     - Тогда надо купить гуся покрупнее, а то на всех не хватит. И место найти подходящее, чтобы весь курс к нам не присоседился.
     - Сделаем, и вина прихватим. Сходим после душа?
     Пока ребята обсуждали предстоящий пикник, с компанией поравнялась Ветлицкая и тихо бросила Шурке на ходу. - Прыткая ты девица. Я этого смазливого себе присмотрела, а ты глянула разок и отбила.
     - Никого я не отбивала, - отмахнулась та. - Он сам меня нашел. Забирай, если хочешь.
     - Никаких шансов. - Покачала головой Надя. - Ему нравишься ты, и вы неплохо смотритесь рядом. Я не претендую, только досадно - вечная непруха.
     Через пару часов, когда Шурка блаженствовала, лёжа с журналом в пустой спальне, раздался вежливый стук. В дверь, которая все же научилась закрываться после силового внушения, протиснулся Валера.
     - Пошли гуся готовить, мы и место подходящее разыскали. Нам бабка, что гуся продала, посоветовала заброшенный сарай на отшибе. Там ребята уже костер сложили и птичку ощипывают. У тебя случайно иголки с ниткой не найдется, брюшко гусю зашить?
     Иголка нашлась. Шурка всегда брала с собой иголку с ниткой и английские булавки, после одного случая в летнем лагере. Тогда у нее оторвалась пуговица на брюках, и из-за этого пришлось отказаться от прогулки на море. Очень было досадно из-за такой мелочи слоняться в одиночку по корпусу.
     Сарай действительно стоял на отшибе. С левой стороны его загораживал от деревни небольшой холм, заросший густыми кустами сирени и старыми орехами, на верхушках которых до сих пор проглядывали осиротевшие створки сухой кожуры. Справа торчала разбитая колонка для воды с уцелевшим краном, из которого можно было добыть вполне питьевую воду, чем и занималась Лена Лучникова, наполняя ею стеклянную бутыль. Только сейчас Шурка сообразила, что Лена и есть та "симпатичная блондинка", с которой должен был явиться некий Толик. Метрах в десяти от пыльных окон была сложена приличная куча хвороста и полноватый рыжий парень обрезал ножом толстый сук, готовя рогулину для вертела. Одна готовая уже валялась у его ног. Из-за угла лачужки вылетали пух и перья под выразительные комментарии Тэра, поносящего мать гуся и его упрямое оперенье.
     На пороге появился тощий неуклюжий парнишка с покрасневшими глазами. В руках он держал алюминиевую миску с внушительной горкой начищенного лука и нож.
     - Все, терпение мое кончилось, и лук - тоже. Мне медаль за героизм положена. Вахту сдаю, пусть дальше им занимается кто-то другой. Я его буквально видеть не могу. О, Валера, ты очень вовремя. Помой его и нарежь. -  С этими словами он шмыгнул носом и вручил миску подошедшему Валерию. И добавил, делая сложный реверанс. - Уксус на столе в комнате, месье.
     - Сашок, кончай выпендриваться. Начал - так и заканчивай. - Отказался было тот.
     Но Сашок демонстративно сел под ближайшим ореховым деревом, медленно достал сигареты и с наслаждением прикурил. Валера вопросительно глянул на Шурку и, получив отрицательный ответ, обречено отправился к колонке, возле которой глубоко задумался.
     - Ладно, - наконец, решил он, - я его нарежу, но кто-нибудь должен помочь мне его вымыть, здесь все на весу делать надо.
     Шурка подошла и начала выбирать луковицы из миски. - Вымой сначала посудину, а потом в нее положишь чистый лук.
     Пока они плескались под краном, Лена поливала из погнутого бидона запыленный стол, вросший двумя толстыми ногами в заасфальтированную плиту перед входом в лачужку. Постепенно пейзаж приобретал жилой вид. Вскоре на вымытом столе стояла миска с плавающими в уксусе крупными кольцами лука, бутыль с молодым розовым вином, несколько кружек и пара матерчатых салфеток из столовой с разложенными на них для просушки помидорами, огурцами и клубнями картофеля.
     Из-за угла по-прежнему вылетал пух несчастного гуся, все родственники которого были прокляты до десятого колена в обоих направлениях.
     - Саша, а ну-ка хватит бит