«До кого-то в темноте доносится голос. Представим себе.
До кого-то, кто лежит в темноте, доносится голос. Он это чувствует по тому, как на него что-то давит пониже спины, и еще по тому, как меняется темнота, когда он закрывает глаза, а потом открывает».
Сэмюэль Беккет, «Общение».
Если говорить о труде писателя, о его работе над конкретным текстом, то приходится признать, что этот процесс окутан в обывательском сознании облаком предрассудков. И одним из главных заблуждений на этот счет, по-моему, является мысль, что между школьным сочинением и прозаическим текстом разница небольшая. Другими словами, человек, успешно справлявшийся в школьные годы с сочинениями, способен, когда ему вздумается, создать рассказ. В этом предположении кроется кардинальная ошибка, мешающая автору взглянуть объективно на свой труд. С другой стороны, я готов согласиться, что человек возомнивший себя писателем, и взявшийся по такому случаю за перо, то бишь за компьютерную клавиатуру, уже полдела сделал, то есть он уже наполовину писатель. Однако полным писателем, что по нашим временам, является привилегией в высшей степени спорной, его сделают не изданные тома, не переводы на иностранные языки и не огласка, как полагают многие. Сделает его писателем специфический взгляд.
«Какой еще взгляд, что за бред?» - поспешат возмутиться апологеты миллионных тиражей.
Отвечу: взгляд на фразу, как на краеугольный камень всего произведения. И правда, только осознав в обычном кирпичике идею всего строения, можно что-то построить. Повторю еще раз, для тех кто не поверил глазам: главная идея дома, заложена в кирпиче. То же и с прозой. Только увидев во фразе прообраз всего предстоящего текста, можно его написать. Что имеется ввиду? Прообраз диалогов, характеров, сцен, всех воздвигаемых элементов. К примеру, речь может идти о такой фразе:
«Входная дверь поддавалась туго, и Анне Луизе пришлось опустить тяжелые пакеты на пол».
Я утверждаю, что это - предложение прозы. Почему? На основании двух критериев. Первый: в нем присутствует воздух, смысловой зазор, своеобразный логический синкоп, если Вам угодно. Сумки были поставлены на пол, для того, чтобы высвободить руки, которым следовало справиться с ключом, вставленным в неподатливый замок. Вся эта не проживаемая и не прожевываемая цепочка прячется в лапидарном пассаже, откуда выпущено все лишнее и сохранено все необходимое. Это прообраз сцены. Второй критерий: смысловой акцент не мечется хаотично, а перемещается от объекта к субъекту и от субъекта к другому объекту. От двери к человеку, от человека к сумкам и обратно к двери. Это прообраз диалога.
В школьном сочинении, как известно, ничего этого не требуется. Там главное: следование первоначальному плану, и правильность построения сложных предложений. Увы, приходится признать, что текст уважаемой Марго, ближе к сочинению, чем к прозе. Приведенная фраза едва ли не единственная, верно построенная, на десятке страниц. И я ни в коем случае не стал бы навешивать подобный ярлык на произведения нашей юбилярши, если бы не собирался сию минуту проиллюстрировать на конкретном примере оправданность подобной гипотезы. Итак возьму первое предложение рассказа "Голод".
Вот оно: Было два часа пополудни, когда я, перечитав свежеисписанные убористым почерком страницы, вдруг испугался мыслей, занимавших меня последние несколько дней.
Попытаюсь понять, чем оно нехорошо. С первого взгляда определить все его изъяны довольно трудно. Более того, уверен, найдутся читатели, которые решат, что в приведенной фразе все в порядке. Я же беру на себя смелость заявить, что в ней как минимум три недостатка. Первый из них - избыточные определения. Действительно, во фразе, посвященной совсем не «прочитанным страницам», указано, что они не только свежеисписаны, но еще свежеисписаны убористым почерком.
Второе: два обстоятельства времени относящиеся к разным членам: « два часа пополудни » и « последние несколько дней ». Это путает читателя. К слову добавлю, что предложение слишком запутанное, требующее повторного прочтения. Это непозволительная роскошь, ожидать, что читатель станет копаться в тексте незнакомого автора.
Третий, к тому же главный недостаток - это, что читатель, распутавший этот узел, остается в неведении, какие именно мысли так напугали героя. Кое-кто, вероятно заметит мне, что нельзя же в первом абзаце выкладывать все сюжетные карты на стол. Так никто не делает. Согласен. Но заставлять читателя с первой фразы потеть и морщить лоб, тоже едва ли эффективно и, уж во всяком случае, неосмотрительно. Есть риск, что до второй дело не дойдет. Кроме того, налицо несоответствие этой фразы двум вышеозначенным критериям. Первому: необязательность пассажа с убористым почерком. Второму: избыточные обстоятельства времени. Ущемленный подобным отношением, читатель бросит чтение и займется чем-то другим. Итак, попытаюсь упорядочить это предложение.
Самое простое пожертвовать лишним определением. В данном случае выявить его несложно, это убористый почерк. Избыток временных обстоятельств пока трогать не стоит. Потому что выявить наименьшую жертву на данном этапе невозможно. Есть надежда, что на следующих этапах эту задачу можно будет решить. Вот что получилось.
Было два часа пополудни, когда я, перечитав свежеисписанные страницы, вдруг испугался мыслей, занимавших меня последние несколько дней .
Что мы видим сейчас? Предложение явно перегружено, в нем как минимум два смысловых центра. Таким образом оно безболезненно делится пополам.
Было два часа пополудни, когда я, перечитав свежеисписанные страницы , вдруг испугался . Мысли, занимавшие меня последние несколько дней, неожиданно вернулись.
Теперь, когда мы несколько упростили ситуацию, опытный глаз заметит, что первая часть опять выглядит перегруженной. В нем опять два акцента. Новичок же увидит это, если обратит внимание на сказуемые. Действительно, герой сначала что-то перечитал, а потом испугался. Казалось бы все в порядке, даже на схеме все выглядит нормально, но присмотримся. Что именно перечитал герой? Он перечитал свежеисписанные страницы. Когда он их перечитал? Во втором часу пополудни. Таким образом в этом предложении три сказуемых, «написал, прочитал, испугался». Сказуемое, связанное с «прочитал» загримировано под причастный оборот, но это дела не меняет. Предложение выглядит перегруженным. Как поступить? Разделить. Как разделить три элемента на два? Сложно, три на два без остатка не делится. Три делится на два и один. Таким образом, что-то надо предпочесть. Думаю, следует предпочесть «написал». Действительно, сначала написал, потом перечитал и испугался. Делим, получаем:
Было два часа пополудни, когда я наконец отложил ручку . Страницы были исписаны убористым почерком . Перечитав их, я вдруг испугался. Неожиданно вернулись мысли, занимавшие меня последние несколько дней.
Обратите внимание, в разделенном предложении нашлось место для убористого почерка. Однако в первой части налицо избыточное подчинение «было - когда». Им можно пожертвовать, причем абсолютно безболезненно. Это все равно, что пускать дурную кровь. В четвертом периоде, насчет вернувшихся мыслей, стоит подумать о замене. Действительно, между «испугался» и какими-то мыслями расстояние слишком большее. Автор обрекает себя на потерю темпа, ибо впоследствии ему придется сближать эти понятия, объяснять, какие именно мысли посетили страдальца, то есть терять скорость. Не лучше ли побеспокоится об этом заблаговременно? В определенном контексте синоним мыслей «страхи», но страхи не занимают, они осаждают, отсюда замена. Проделав все предложенные замены, я добавляю следующую фразу.
В два часа пополудни я наконец отложил ручку. Страницы были исписаны убористым почерком. Перечитав их, я вдруг испугался. Неожиданно вернулись страхи, осаждавшие меня последние несколько дней
Поразмышляв еще пару минут над странностями собственных чувств , я с удивлением заметил, что легкий испуг начинает перерастать в животный ужас.
А я, перечитав эту пару, в свою очередь с удивлением замечаю, что в уже обработанной части в разной связи соседствуют два синонима «вдруг» и «неожиданно». Одним из них следует пожертвовать. Вопрос: каким? Это нам подскажет новая, еще не обработанная, часть. Тут можно отметить следующее: в конце свежего предложения указан «легкий испуг». Но в первой части о степени испуга не было сказано ни звука. Это упущение, потому, что о том, что испуг легкий нам говориться, как о само собой разумеющемся. Так не бывает. Поэтому я предлагаю пожертвовать словом «вдруг» и заменить его на «слегка», а «испугался» на «опешил». Не вдруг испугался, а слегка опешил. Отсюда недалеко и до «легкого испуга».
Если же сосредоточиться на новом куске, то сразу видно, что и он тоже далек от совершенства. Во-первых: выпирают «собственные чувства». Спрашивается, о каких именно чувствах идет речь? Это покрыто мраком неизвестности. Не лучше ли обобщить объект, заменив его на «восприятие»? Согласитесь, едва ли кому-то придет в голову спрашивать: какое именно восприятие. Дальше вновь нас подстерегает явно избыточное сказуемое «с удивлением заметил». Что товарищ заметил с удивлением, что у него перхоть на воротнике или, что у него расстегнута ширинка? Отнюдь. Он с удивлением заметил, что легкий испуг начинает перерастать в животный ужас. Что я могу сказать? Интересное наблюдение. Если бы я умел с такой же чувствительностью фиксировать процессы, происходящие в душе, хоть с удивлением, хоть без него. Но увы, зачастую душевные процессы протекают невнятно, я бы сказал смутно, а порой вообще помимо нашего восприятия, а уж определить, начинаются ли они или напротив в самом разгаре, это уж не под силу не только нам простым смертным, но и профессиональным психологам. Хотя все это, безусловно, субъективно, и поэтому я не предлагаю отказаться от данного пассажа, я предлагаю смягчить формулировку. Каким путем этого можно достичь? Разными. Лично я предпочитаю дистанцироваться от описываемого явления, что по-моему весьма справедливо, ибо душа наша есть потемки для нас самих. Итак, вот, что получилось в результате.
В два часа пополудни я наконец отложил ручку. Страницы были исписаны убористым почерком. Перечитав их, я слегка опешил. Неожиданно вернулись страхи, осаждавшие меня последние несколько дней. Поразмышляв еще пару минут над странностями своего восприятия, я вдруг поймал себя на том, что чувство, охватившее душу больше похоже на животный ужас, чем на легкий испуг.
Такова моя транскрипция первых двух фраз из произведения, названного «Голод», а если говорить точнее, их перевод на язык прозы. Не редакторская правка, как может посчитать кое-кто. А именно перевод, который, как известно, может быть либо красивым, либо верным. Каков он, вам решать. Думаю, скорее красивый, чем верный, потому, что от уважаемой Марго тут мало что осталось, хотя слова, в принципе ее. И все-таки, несмотря ни на что, я настаиваю, что это язык прозы, а не язык прозаика Гойхмана, как склонен думать и, увы, заявлять во всеуслышанье уважаемый Давид Шехтер. Тем не менее, я не скрываю, что обработка данного кусочка носит сугубо личный характер. От этого не уйдешь. Однако, не следует делать вывод, что идею синтеза разнородных частей текста я считаю вещью зависящей от вкуса. Спорить можно о выборе конкретных слов и оборотов. О самом принципе генезиса спорить бессмысленно. И я не случайно взял две фразы для примера, а не одну. Мне хотелось продемонстрировать тем, разумеется, кто нуждается в этом, работу писателя в разрезе, а также конечный результат, то есть, как взаимодействуют несколько смежных синтагм, связанных разными типами грамматического подчинения и разделенных разного типа пунктуационными знаками. Причем в качестве исходного материала я выбрал законченные с точки зрения самого автора синтаксические единства.
Таким образом, в моем выступлении речь идет о полупрофессиональном произведении, написанном женщиной от первого лица мужчины. Таковы исходные данные. И больше к недостаткам стиля и прочим недостаткам в данном, конкретном случае я постараюсь не возвращаться. Для полноты картины, посвящу пару слов теме и реализации. Тема - процесс общения, попытка показать, как в диалоге партнеры воспринимают самих себя и друг друга. Так я это понял. Но позвольте, писать что-либо на подобную тему после Сэмюэля Беккета, мягко выражаясь, смело. Тем более, что речь идет, как мы уже условились, о полупрофессионале. В конце своего выступления, я вынужден признать, что даже после вторичного прочтения «рассказа», я так и не понял, что именно повергло в животный ужас несчастного героя.