Пойдем от противного. Допустим, Борис Авидан - художник слова, а то, что он пишет, является неотъемлемой частью изящной словесности. Допустим, это - аксиома. Но тогда, почему словарь его катастрофически беднеет, как только он пытается подобрать эпитет к какому-нибудь объекту? Причастия для него вообще перестают существовать, а прилагательных становится так мало, что он сплошь и рядом вынужден использовать одни и те же.
    
    Сырые, серые ХХ, сырая гортань, сырая штукатурка, сырое мясо.
    
    К слову, прилагательное "сырой" имеет, как минимум, два исходных абсолютно несвязанных между собой значения, влажный и не прошедший термообработку. Подобная смысловая "вилка", увы, допускает нежелательные двоечтения, но это не смущает поэта. Как говорится, не до жиру. Что касается деепричастий, то тут автор находит интересный выход. Во-первых, нехватку он смело компенсирует неологизмами. Так у него появляется деепричастие "отудобев". А во-вторых: в качестве деепричастия он использует другие части речи.
    
    Когда от порчи многая и сглаза, в одном живя полубреду, шевелится его сырое мясо… - в данном случае, это "многая", по типу бегая и прыгая.
    
    В отношении самих объектов, Борис все так же строг, и все так же далеко не всегда справедлив. Взять хотя бы сверх загадочных "их", которыми моргают в стихотворении "Возвращение". Бориса не интересует тот факт, что от ветра они, как правило, краснеют, а не сереют. Разумеется, поэзия выше факта, и поэт не обязан обращать внимание на подобные мелочи. Он - служитель муз и этим, похоже, сказано все. С другой стороны, и в области сверхъестественного данный служитель тоже не проявляет особой щепетильности. Кому это надо? Кому надо вспоминать, что "смертные боги" - это оксюморон, следовательно, бог бессмертный - тавтология. В конце концов, главное - стиль. А со стилем у нашего юбиляра все тип-топ.
    За тюрьмами в стиле ретро марширует "феня" в том же самом стиле.
    
    Но это хлебово от бога и не канает за отмазки.
    
    Все это так, но изящной словесность, представленную Борисом, при всем моем уважении, не назовешь. Она - какая угодно, грубая, сермяжная, сырая, только не изящная. Отлично, в таком случае, как говорят в некоторых американских фильмах, воспользуемся пятой поправкой. Поэт Борис Авидан косноязычен не потому, что он не умеет писать стихи, а потому, что он новатор, он строит новый синтаксис и новую семантику. Он постмодернист, и это довольно легко продемонстрировать такими двумя примерами.
    
    Он (речь о поэте) сам и нож, и брут себе, и цезарь.
    
    Брут и Цезарь даны с маленькой буквы, зато в строке Я скоро буду Пионер и член Верховного Совета, пионер и верховный совет даны с прописной. Этот артефактус явно отдает постмодернизмом. Но честное слово, я бы с радостью причислил Бориса к иронизму, постмодернизму, концептуализму, примитивизму и ко всякому другому изму, какому он бы сам пожелал, если бы в одном из представленных стихов, делая выбор, поэт не признался, что из-под опеки Великого Живаго языка ему не уйти. Замечу, что слова "Живаго" и "великого", скорее всего, как исчадие Верховного Совета, по аналогии с Гимном Советского Союза тоже написаны с прописной.
    Что же получается? А получается, что со стороны формы к Борису не придерешься. Когда ему, привыкшему к видам запредельным, в душе не балующему холуя, угодно, он внимает музыке невнятной другим, а когда не угодно он предстает рожденным ползать холуем Живаго и Великого на "перекрестке двух "нельзя"". В любом случае, читатель остается ни с чем. Но так не бывает. Поэтому мне приходится допустить, что данный дуализм, скорее всего, имеет другую природу, нежели ирония или авангардизм любой окраски. И мне ничего другого не остается, как прочесть тексты Бориса еще раз.
    И только вчитавшись повторно, я обнаружил, что тут мы имеем дело, на минуточку, с символизмом в духе серебряного века. Этим я не хочу сказать, что строки Авидана богаты серебром, о золоте, увы, речь не идет, я утверждаю, что вышеуказанный дуализм относится не столько к поэту, сколько к его миропониманию. Судите сами. Окружающая реальность и собственная жизнь представляются ему донельзя затрапезной.
    
    Пусть сам ты мим, и жизнь твоя как дым…
    
    Жизнь течет, как старенький мотив…
    
    Проходит жизнь, каная мимо. Проходит смерть - свое не выдаст. Проходит Волгой пароходик вчера, давно непоправимо.
    
    Говоря другими словами, поэт живет на перекрестке двух "нельзя", пока не видят папа с мамой... Слава богу окна у Лубянки слепы, а иначе - хоть вешайся. В целом беспредел творимый вокруг вызывает омерзение. А единственное, что еще хоть немного пугает, так это смерть, которая "свое не выдаст". Поэт выражает эту мысль весьма красноречиво, в смысле косноязычно:
    
    Всегда теряюсь я, прохожий, перед лицом слепой развязки...
    
    Вновь обращаю внимание честной компании на богатство языка, слепые окна Лубянки соседствуют со слепой развязкой. Что касается надежды, то она - одна, на господа-бога, который не выдаст не только свое, как смерть, но и чужое тоже. Итак, господь не выдаст, ложь его не съест. К слову сказать, интересно ложь-то чья, и кого она не съест?
    
    Так или иначе, исчезла тень, покинувшая крест - поскольку степь и азия окрест…
    
    Вот и вся недолга: Азия окрест, само собой, с маленькой буквы, и тень исчезла.
    
    Все вышесказанное относится к делам тутошним. При всей их символичности, речь - не о них. Речь идет о вещах надмирных, откуда, повторяю, льется музыка невнятная другим и небеса нездешние разлиты. Именно туда стремится, затраханная объективной реальностью, душа поэта, туда, где говорят на птичьем суахили, и лжи не существует никогда.
    
    Как доверительно на этом фоне звучит такое признание:
    
    Движеньем музыки и сфер небесных жизнь моя согрета.
    
    Однако реальность, как тот волжский пароходик непоправима, и поэт отдает кесарю кесарево.
    
    Не выйти, сетует он, из воды ее сухим, как серебристых струн не береди ты.
    
    И все равно, главное не это, главное, что поэт вечность чувствует на ощупь, как ткань, распятую на пяльцах.
    
    Напоследок хочу обратить ваше внимание на этот эпитет - это, изволите видеть, причастие. Поэт, как бы, демонстрирует нам, что причастиями он тоже владеет. Ладно, забыто, никаких проблем. Проблема с другим, проблема с распятой вечностью. Вероятно, имеется в виду, что в вышнем мире царит дисциплина, если хотите, гармония. Почему?
    
    Да потому, что вечность не чета земному шаляй-валяю, в котором качается чечен на фонаре. В Кремле блатарь сидит на блатаре, и у народа нервы на пределе…
    
    Только теперь можно расставить над i кое-какие точки. Чтобы это сделать, следует вспомнить одно вероучение, процветавшее на Ближнем Востоке при царе ибн-Горохе. Называлось оно гностицизм. В моем кратком, на пальцах, изложении это выглядит так: его адепты считали, что видимый мир - порождение Сатаны, находящегося с Центральным Божеством в прямом родстве (еще одна вариация на тему эдипова комплекса). Таким образом, человек, являясь порождением сатаны, все-таки несет Искру Божью. Задача гностикам виделась в том, чтобы преодолеть сатанинские чары и прийти к Единому. До сих пор все относительно просто, будь лучше и к тебе Потянутся. Однако гносеологическая трудность гностицизма была в том, что, во-первых, "лучше" можно было быть только в сатанинском мире, играя на руку врагу, и еще одно: вышеуказанная Искра отыскивалась далеко не во всех сукиных детях, только в некоторых. Другими словами, Отмеченные Искрой были наперечет, а остальные, между прочим, львиная доля человечества, отходила к армии Сатаны, и с ними надо было вести неравный бой. И какой из этого следует вывод. А вывод следует элементарный: поскольку этические законы, как и все остальное в этом мире дадены Сатаной, то на них можно мягко выражаясь положить и делать, что хочешь.
    
    Вот, я и пришел к заключительному аккорду. Дорогие друзья, в свете всего вышесказанного, вам эта историческая справка ничего не напоминает? Вам не напоминает это отношение Авидана, к законам синтаксиса и здравому смыслу? Не правда ли, похоже?
    
    И, наконец, самое последнее допущение и тоже от противного: допустим в поэте Борисе Авидане есть Искра. Допустим это - аксиома…