31. ПОГОДА В МОСКВЕ
    Профессия журналиста имеет множество недостатков, и, пожалуй, один из самых существенных — пресыщенность впечатлениями, некое притупление чувств. Сколь ни важны события, но если приходится наблюдать их вблизи в большом количестве, то острота и свежесть ощущений смазывается, а затем и вовсе исчезает. Когда в апреле 1994 года я впервые прилетел в Москву в самолете премьер-министра Израиля, то красная дорожка в аэропорту Внуково-2, почетный караул и исполнение военным оркестром «Ха-Тиква» растрогали меня чуть ли не до слез. Почти три года спустя — в марте 1997-го — я вновь увидел почетный караул, выстроенный во Внуково-2, на этот раз уже в честь Биньямина Нетаниягу, но не расчувствовался ни на йоту. Хотя, возможно, дело вовсе не во мне, а в том, что визит Рабина — это было первое посещение израильским премьером Москвы, которая на протяжении четырех десятилетий являлась главным врагом еврейского государства.
    К 1997 году отношения между двумя странами не только нормализовались, но развились и упрочились, визиты политических лидеров стали обычным делом. Впрочем, для Нетаниягу поездка в Москву была не просто очередным государственным визитом, а выполнением одного из предвыборных обещаний. Будучи главой оппозиции, он резко критиковал правительство Рабочей партии за то, что в ходе переговоров с ООП оно сделало главную ставку на США и, по существу, отставило в сторону второго официального коспонсора мирного процесса — Россию. Нетаниягу высказывал недоумение и по поводу низких темпов развития экономических взаимоотношений с Россией, торговый оборот с которой на тот момент достигал всего лишь 300 миллионов долларов в год. Он обещал исправить столь ненормальную ситуацию, и его визит в Россию должен был стать первым этапом в реализации этого обещания.
    Следует отметить, что мои ивритские коллеги, как обычно, придавали визиту в Москву второстепенное значение. Шимон Шифер вообще умудрился найти себе на эту поездку замену — экономического обозревателя «Едиот ахронот» — и очень был горд этим достижением: по его словам, в Москву никто ехать не хотел. Я постарался взглянуть на Москву глазами стороннего наблюдателя и не мог не признать: город выглядел намного чище, чем прежде, ухоженней, опрятней, а многочисленные рекламы и шикарные магазины сделали его похожим на любую западноевропейскую столицу. Поэтому такое отношение к ней журналистов было мне непонятным и, признаюсь, даже неприятным.
    В Москву мы въехали по Ленинскому проспекту, и корреспондент газеты «Гаарец» Далия Шхори, удивленная его действительно гигантскими размерами, пробормотала вполголоса: «Да, сразу видно, что это была супердержава». Увы, только Шхори живо интересовалась Москвой и Санкт-Петербургом, который мы посетили в последний день визита. Она искренне восхищалась красотой Эрмитажа и сокровищами искусства, собранными в нем; сюжеты картин, фамилии живописцев были ей хорошо знакомы. Она читала Достоевского, Пушкина и Гоголя, хорошо была знакома и с советской литературой — естественно, это сказывалось на ее восприятии и оценках. Далия убедила меня пройтись по Кремлю, когда у нас выдались свободные полчаса, пока Нетаниягу вел переговоры с Ельциным, и проявила неплохое знание русской истории. К сожалению, большинство журналистов обращали мало внимания на достопримечательности и красоты, а видели скорее «пустую половину стакана». Возле «Моны Литты» они предпочли говорить об облупившейся краске на дверях и о проржавевших оконных ручках зала Эрмитажа, где хранится эта картина Леонардо.
    «Здание в ужасном состоянии, — сказал мне раздраженно один журналист, — ничего не попишешь — страна третьего мира». Похоже, ему просто нечего было сказать об одном из самых больших музеев планеты. Выглядел он злым и не выспавшимся, и я случайно знал причину его плохого настроения. Накануне я возвращался поздно вечером из синагоги Хабад, где навестил рава Ицхака Когана — своего давнего друга по временам отказа, и столкнулся с этим журналистом у входа в гостиницу «Президент», куда он пытался провести проститутку. «Президент» охраняется с особой тщательностью (а в те дни еще усиленнее — из-за разместившейся там израильской делегации); войти в гостиницу можно только предъявив пропуск милиционерам у входа. Журналист, не знавший русского, пытался по-английски объяснить милиционерам, не понимавшим, конечно, ни слова, что проститутка является не кем иным, как представителем израильского телевидения в Москве, и им крайне необходимо провести у него в номере рабочее совещание. Объяснение на пальцах шло плохо, и тут из гостиницы вышел один из второстепенных членов «русской» команды Либермана. «О, ты очень кстати, — обрадовался журналист, — объясни им, что это мой сотрудник, в услугах которого я нуждаюсь». Помощник Либермана согласно кивнул, но его объяснение ситуации несколько отличалось от версии журналиста. «Ребята, как же вам не стыдно, — обратился он к милиционерам. — Не видите, что ли, человек наконец-то нашел себе подходящую женщину, а вы ему мешаете. Отнеситесь с пониманием к нуждам иностранца». Он улыбнулся и подмигнул журналисту: «Порядок, я этим балбесам все растолковал. Они еще немного поупрямятся для вида, а потом ее пропустят». Помощник Либермана уехал очень довольный своей местью журналисту, не раз атаковавшему его босса, а тот продолжал препираться и не мог понять, почему милиционеры в полном противоречии с вроде бы достигнутым соглашением изменили тон, захлопнули дверь будки перед его носом и что-то такое сказали девушке, от чего ее как ветром сдуло.
    После столь жестокого фиаско плохое настроение этого журналиста еще как-то можно было объяснить. Но ведь остальных я никак не мог заподозрить в неудачных ночных приключениях! Ни громадная Москва, ни красоты Эрмитажа и Петергофа не могли изменить их предвзятого мнения о России как об отсталой, полудикой стране — мнения, имевшего прямое влияние на их отношение к выходцам из этой страны. «Русские» репатрианты считают себя бывшими гражданами супердержавы, приехавшими в маленькое восточное государство. Увы, им зачастую невдомек, что местные интеллектуалы не ставят их на одну доску с выходцами из США и стран Западной Европы. Столь вопиющая разница в оценках является, на мой взгляд, причиной многих конфликтов между репатриантами и определенной частью израильского истеблишмента, сопротивляющейся подлинной интеграции «русских». И лишь с появлением «русских» политиков Израиля, прорвавшихся на самую верхушку политического Олимпа страны, в этом направлении наметились некоторые позитивные изменения.
    Наша делегация прибыла в Москву в семь часов вечера, и уже через двадцать минут после того, как кортеж подъехал к гостинице «Президент» — официальной резиденции премьера на предстоящие двое суток, Нетаниягу отправился на первую встречу.
    В банкетном зале гостиницы «Метрополь» собралась деловая элита Москвы, в дверях Нетаниягу встречал мэр столицы Лужков. Первые полчаса все усиленно поглощали изысканные блюда, а затем Лужков выступил с речью. «В Москве сложилась и активно функционирует рыночная экономика, — сказал мэр. — Только предприятий малого бизнеса насчитывается в столице около 240 тысяч, и все они готовы, могут и хотят активно взаимодействовать с различными структурами Израиля». Затем Лужков подробно описал, как хорошо живется в Москве представителям всех национальностей, и конечно же евреям. По его словам, на тот момент в столице действовали 6 дневных школ на еврейском языке, 4 колледжа, 3 детских сада, 3 ешивы, существовал даже муниципальный еврейский камерный хор. «Цель наших гостей — позвать евреев в Страну Обетованную, а наше дело — создать для евреев такие условия, чтобы они могли полностью реализовать свои таланты и чтобы каждый еврей в Москве чувствовал себя как в Израиле», — заявил Лужков. Нетаниягу ответил, что если цель Лужкова состоит в том, чтобы евреям было хорошо в Москве, то его цель — чтобы евреям было хорошо в Израиле. «Между нами будет сильное соревнование, но я должен заранее заявить — вы проиграете», — сказал премьер.
    После завершения речей на сцену выкатились, как настоящий «рояль в кустах», певцы того самого муниципального еврейского хора. Но петь они почему-то не стали, а, переминаясь с ноги на ногу, чего-то ждали. И тут из зала вышел Иосиф Кобзон, доселе спокойно сидевший за одним столиком со мной, подошел к Лужкову и сказал, что хочет спеть вместе с хором. Лужков одобрительно кивнул и вежливо осведомился у Нетаниягу, не против ли он. «Конечно, нет», — ответил Нетаниягу, у которого просто не осталось выхода после того, как хозяин вечера дал согласие. Кобзон запел знаменитые ивритские и идишистские песни — «Тумбалалайка», «Гевейну шалом алейхем». Сотрудники израильского посольства были в шоке — они вообще не хотели видеть Кобзона в «Метрополе», не говоря уж о выступлении.
    На следующий день в израильских газетах появились шапки «Один из руководителей русской мафии пел на вечере в честь Нетаниягу», хотя доказательств того, что Кобзон действительно мафиози, у журналистов не было. Более того, они даже не присутствовали на вечере. Все публикации основывались только на одном источнике — моем кратком рассказе о выступлении Кобзона. Красочные детали и не менее красочные эпитеты, использованные моими коллегами, я оставляю на их профессиональной совести. Впрочем, похоже, что для них вовсе не так уж и было важно, принадлежит Кобзон к мафии или нет. Главная задача — еще раз лягнуть Нетаниягу — была достигнута, а тут уж любые средства оправдывали цель.
    У меня имелся еще один, настоящий «компромат» — фотография Нетаниягу с Кобзоном, но об этом я предпочел своим коллегам не рассказывать. Когда Кобзон подошел к столу премьер-министра, я успел сделать несколько снимков, прежде чем подскочивший Шай Базак оттолкнул меня в сторону. Ни до, ни после Шай не вел себя так грубо, наоборот, с журналистами он держался всегда подчеркнуто дружелюбно и доброжелательно. Но ситуация была действительно нестандартной: совместная фотография Нетаниягу с тем, кого «Едиот ахронот» называла «министром иностранных дел русской мафии», могла породить грандиозный скандал. Не успел я отойти от стола, как ко мне снова подлетел Шай и попросил ни в коем случае не публиковать фотографию. Спустя несколько минут меня отозвал в сторону один из членов «русской» команды Либермана и тоже передал настоятельную просьбу босса — придержать фото для моего личного архива. Скажу честно, на меня все эти просьбы не произвели никакого впечатления. Но все же я решил не только не публиковать фотографию, но и не рассказывать о ней своим ивритским коллегам: хоть у меня к Нетаниягу было достаточно много претензий, я не имел ни малейшего намерения принять участие в его шельмовании.
    Следующий день начался с церемонии возложения израильским премьером венка к могиле Неизвестного солдата. «Когда я стоял возле мемориала и смотрел на вечный огонь, — признался потом Нетаниягу одному из своих ближайших сотрудников, — я думал, что было бы, если бы Красная Армия не разгромила фашистов, какая угроза нависла бы над еврейским ишувом в Эрец-Исраэль и над всем миром».
    Сразу же после возложения венка премьер отправился в синагогу на улице Архипова. Синагога была забита евреями, восторженно приветствовавшими главу израильского правительства. Их прием явно растрогал Нетаниягу, и он не скрывал этого. «Дорогие мои, — сказал он, — перед вами стоит взволнованный еврей. Здесь, в этом здании, мы прикасаемся к самым корням нашего существования, потому что именно эта синагога символизирует победу еврейского народа над огромной империей, попытавшейся разорвать его связь с национальной культурой и традицией. Большевистский режим пришел и ушел, а эта синагога осталась, и евреи, которые приходят в нее, остались евреями».
    Когда Нетаниягу шел по центральному проходу синагоги, к нему попытался пробиться пожилой человек, державший в руках пакет с мацой. Охрана не подпустила его, но в середине речи Нетаниягу вдруг остановился и попросил этого человека передать ему коробку. Премьер вытащил из нее кусок мацы, поднял над головой.
    «Всего лишь несколько лет назад делать мацу в этой стране было преступлением, — сказал Нетаниягу. — Всего лишь несколько лет назад громко заявить о своем еврействе также было чуть ли не преступлением. Я особо хочу отметить движение Хабад, которое в самые тяжелые дни делало все, чтобы не погас тлеющий огонек еврейства в этой стране. Сегодня все изменилось, сегодня в обновленной России евреи равные среди равных. Но у нас есть свой национальный дом, и забывать о нем нельзя. Только с воссозданием государства Израиль евреи перестали быть беженцами, которые на утлых джонках скитаются по бурному морю в поисках суши. Сегодня мы на большом прочном корабле, и его штурвал в наших руках». Я специально проверил потом у Зэева Гейзеля, советника премьер-министра по алии и абсорбции, готовившего этот визит в Москву (и исполнявшего «по совместительству» роль личного переводчика Нетаниягу), был ли эпизод с мацой подготовлен заранее. Гейзель дал честное слово, что это была чистейшей воды импровизация. Я вспомнил, как три года назад в этой же синагоге Рабин читал свою речь по бумажке, как он побоялся отступить на шаг от заранее подготовленного текста, — и вновь не мог не восхититься ораторским даром Нетаниягу, его поразительным умением чувствовать публику.
    Из синагоги глава правительства отправился на Красную площадь, чтобы ознакомиться с ее достопримечательностями. Авигдор Либерман и глава «Бюро связи» Яков Кедми давали ему и Сарре подробные разъяснения, но Нетаниягу все еще находился под впечатлением от встречи в синагоге. Ему показывали мавзолей и кремлевские башни, а он говорил о том, что был поражен, увидев в синагоге только стариков и молодежь; представителей среднего поколения, ставшего жертвой культурного геноцида, развернутого большевиками, в синагоге почти не было. Старики еще как-то сохранили связь с еврейской культурой, дети сегодня воспитываются в нормальных условиях, а вот среднее поколение оказалось потерянным, и об этом не мог не думать и не сожалеть глава еврейского государства возле мавзолея Ленина и могилы Сталина.
    Затем состоялась встреча Нетаниягу с президентом Ельциным. Я попал в небольшую группу израильских журналистов, которой разрешили пройти в кабинет президента России. Кабинет представляет собой довольно большую комнату, по углам которой стоят статуи Петра Первого, Екатерины Великой и Александра Второго, висят старинные золотые люстры. Журналистов разместили на значительном расстоянии от стола, за которым должны были сидеть Нетаниягу и Ельцин, хотя обычно тем, кто уже проходит через все проверки и досмотры, дают приблизиться к лидерам чуть ли не вплотную. Для такой меры предосторожности, оказывается, имелись особые причины. Еще у входа в Кремль сотрудник администрации президента первым делом осведомился, не простужен ли кто-нибудь из журналистов, нет ли у кого кашля или насморка — такому человеку вход в кабинет Ельцина категорически запрещен.
    Ельцин, в полном противоречии с оптимистическими заверениями приближенных, тогда все еще не оправился от операции на сердце. Когда президент вошел в кабинет, у меня не осталось никаких сомнений в плохом состоянии его здоровья. Несмотря на плотный слой макияжа, лицо Ельцина было белым, как мел. Оператор первого канала израильского ТВ потом рассказал мне, что столкнулся с неожиданной проблемой: лицо президента было таким же белым, как стены кабинета, и поэтому сливалось с фоном.
    Оператору потребовались большие усилия, чтобы, изловчившись, запечатлеть Ельцина на каком-то другом, цветном фоне — иначе зритель попросту не сумел бы разглядеть лицо российского лидера. Поведение Ельцина было неестественным — он слишком быстро пошел от двери навстречу Нетаниягу, все его жесты были чересчур резкими, движения чуть ли не судорожными, а вот говорил он медленно, — и этот диссонанс создавал впечатление, что президент находился под воздействием каких-то лекарств.
    На пресс-конференциях, состоявшихся после встречи, Нетаниягу всячески подчеркивал, что Ельцин произвел на него очень сильное впечатление и что беседа была открытой, сердечной и дружеской, но, думается, ничего другого он сказать попросту не мог. А вот брифинг, организованный в российском МИДе после завершения переговоров с министром иностранных дел Примаковым, прошел в совершенно иной атмосфере. Примаков, известный своими проарабскими симпатиями, был мрачен, между ним и Нетаниягу прямо на брифинге вспыхнула перепалка. Отвечая на вопрос одного из журналистов, Нетаниягу подчеркнул, что строительство в Иерусалиме вовсе не является нарушением ословского договора, квартал Хар-Хома — не новое поселение, а микрорайон столицы, и точно так же, как никто не имеет права указывать российскому руководству, что и как строить в Москве, так никто не вправе диктовать израильскому правительству условия застройки собственной столицы. Примаков немедленно отреагировал: «Вот тут мы с вами расходимся во взглядах. По нашему мнению, Москва и Иерусалим находятся в совершенно разном положении». Сказано это было таким грубым тоном, что в зале повисла напряженная тишина, и Нетаниягу попытался ее разрядить: «Ну почему же, в «Мастере и Маргарите» — одном из самых популярных романов русской литературы, наоборот, подчеркивается неразрывная связь наших столиц». «Но в этом романе не идет речь о строительстве новых кварталов в Иерусалиме», — пробубнил Примаков.
    Пребывание Нетаниягу в Москве завершилось встречей в Колонном зале с представителями еврейской общественности. Премьер выступил с краткой речью, в которой назвал российскую алию самой успешной за историю Израиля. «Эта алия уже изменила лицо нашей страны, — сказал Нетаниягу. — Тысячи инженеров и ученых превратили ее в технологическую державу. Произошли изменения и в области культуры. Сегодня у нас больше скрипачей, чем в любой стране мира. Дорогие евреи, вы наш золотой запас, наш золотой фонд, и я хочу, чтобы вы приехали в Израиль. Я жду вас всех уже в этом году в Иерусалиме, который навсегда останется единой и неделимой столицей Израиля». После этой фразы зал устроил Нетаниягу бурную овацию, и я подумал, что на этот раз, слава Богу, визит премьера, в отличие от визита Рабина, прошел без инцидентов. Вечер в Колонном зале завершился концертом: пели еврейские песни, танцевали еврейские танцы. Когда был исполнен последний номер, Нетаниягу неожиданно вновь вышел на сцену. «Я хочу представить вам своего ближайшего помощника — Авигдора Либермана, — сказал премьер и попросил Либермана встать со своего места в ложе. — Этот человек научил меня понимать вкус водки, вкус черного хлеба и вкус настоящей дружбы».
    Единственным разочарованием Нетаниягу в этой поездке стала погода. На обратном пути в Израиль он сказал мне: «Я ожидал увидеть настоящую русскую зиму, с метелью, снегом, морозом. Я даже хотел на фоне такой метели представить себе наполеоновских солдат, бредущих в снегу. Но погода была отличной — теплой и солнечной, она в точности соответствовала политической атмосфере этого визита».