ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ИЦХАКОМ РАБИНОМ

В 1991 году, когда я работал главным редактором газеты "Спутник", интервью с израильскими политическими деятелями появлялись на страницах русскоязычной прессы только в виде перевода с иврита. Хотя алия из СНГ уже была в разгаре и репатрианты остро нуждались в прессе на родном языке, владельцы русскоязычных газет руководствовались старыми принципами по отношению к материалам, публиковавшимся на их страницах. А принципы эти можно было бы сформулировать одной фразой - "числом поболее, ценою подешевле".
Долгие годы русскоязычная пресса в Израиле воспринималась всеми и, прежде всего, воспринимала сама себя, как пресса второго, если не третьего сорта, предназначенная для тех, кто так и не сумел или еще не успел выучить иврит. Двести тысяч человек, приехавших из СССР с конца 60 х годов не являлись достаточно большим рынком, способным обеспечить существование хотя бы одной полноценной газеты. Рекламы в русскоязычных газетах было мало, а следовательно, и доход они почти не приносили. Периодически возникали разного рода издания, но их владельцы быстро сообразив, что больших денег этот бизнес не принесет, закрывали их. На плаву устойчиво держались только издания носившие идеологический характер, поддерживаемые партийными или религиозными структурами. К ним относились газета "Наша страна", финансировавшаяся партией Авода и журнал "Алеф", за которым стояла организация ХАМА, принадлежавшая к движению ХАБАД.
Единственным исключением являлся журнал "Круг",кое как сводивший концы с концами за счет регулярной публикации полупорнографических романов. Регулярно за год-полтора до очередных парламентских выборов возникал целый букет газет и газеток, рассчитывавших на объявления от разных партий. И действительно, они собирали скромный рекламный урожай, но почти сразу же после выборов прекращали свое существование. Все эти факторы привели к тому, что pусскоязычные газеты делались халтурно,на скорую руку, минимальным числом работников и в основном заполнялись не авторскими материалами, а переводами из ивритской прессы. Хозяева за право перепечатки, естественно, не платили и все расходы сводились только к зарплате переводчи кам, которых держали в "черном теле". Перепечатки, публиковавшиеся без согласования, разрешения и, как правило, без имени автора, а только с прозрачным эвфемизом "по материалам израильской прессы" были самым настоящим, да еще и неприкрытым воровством. Но ивритские газеты смотрели сквозь пальцы на проделки "братьев меньших", не видя в них конкурентов. Уровень русскоязычных газет был так убог, а публиковавшаяся в них информация настолько неактуальной, что большая часть репатриантов старалась как можно быстрей выучить иврит и перейти на нормальную прессу. Поэтому ивритским газетам действительно не было о чем беспокоиться и они могли себе позволить не обращать внимания на столь вопиющее нарушение авторских прав. Тем более, что они понимали - никаких денег получить (даже по суду) с русскоязычных изданий никогда не удастся по одной простой причине - в виду полного отсутствия этих самых денег.
"Спутник" безусловно относился к такого сорта изданиям. Поэтому, когда я предложил его хозяевам, двум выходцам из Румынии, Карлу и Арье Кейнанам, поместить в газете интервью с Ицхаком Рабином, они отнеслись к моей идее весьма скептически.
Организация этого интервью заняла почти шесть месяцев с января по май 1991 года. Правда, тут была и часть моей "вины", поскольку с середины февраля по конец апреля весь период войны в Персидском заливе я находился в армии. В начале января мне позвонила Марина Тименчик, начавшая работу в качестве помощника пресс атташе парламентской фракции Аводы Рабочей партии.Выборы в Кнессет намечались на ноябрь 1992 года, но в Аводе заранее начали работу с pусскими репатриантами.
Марина, отвечавшая за связь с русскоязычной прессой, предложила мне организовать ряд интервью с руководством Аводы, на что я немедленно и с радостью согласился.До этого ни одно русскоязычное издание не удостаивалось таких интервью и я тут же ухватился за возможность не только познакомить новых репатриантов с взглядами ведущих политиков левого лагеря, но и тем самым еще больше поднять престиж редактируемого мной издания.
Правда, я несколько изменил первоначальный план Марины и первой наметил встречу с Рабином. Тогда я еще не знал, как впрочем, не мог знать никто, о его предстоящей победе над Пересом в ходе внутрипартийных выборов на пост председателя партии, но все же предпочел первым встретиться именно с Рабином, а не с Пересом тогдашним лидером Аводы.Признаюсь,мне больше импонировал Рабин боевой генерал, освободитель Иерусалима, занимавший по сравнению с Пересом намного более жесткие позиции в вопросе урегулирования арабо израильского конфликта. Вернувшись из армии я позвонил Марине и попросил как можно быстрей назначить встречу с Рабином. Несмотря на все усилия Марины, найти свободное "окно" в его расписании удалось только в начале июня. В Рабочей партии хоть и придавали значение работе с "русскими" репатриантам, но, пожалуй, до конца все еще не осознавали их электоральную мощь.(Тем не менее, по сравнению в деятелями Ликуда, в Рабочей партии сориентировались намного быстрей.Первая пресс конференция русскоязычных журналистов с ликудовским министром Ариэлем Шароном была организована только в конце июля, повидимому после ряда моих интервью с Рабином, Пересом,Харишем и Кац Озом, появившихся в "Спутнике".)
Рабин не спешил, встреча несколько раз откладывалась, пока, наконец, Марина не сообщила мне точную дату. Это было первое эксклюзивное интервью русской прессе политика такого масштаба, а ведь тогда "Спутник" был ведущей газетой на рынке и по опросам его читали более 50 процентов репатриантов.
Встреча состоялась в Кнессете, в небольшом оффисе Рабина, занимавшем две крохотные комнатки. (Спустя пять лет этот оффис поступит в распоряжение министра абсорбции Юлия Эдельштейна). Вообще то рядовому депутату, каковым на тот момент был Рабин, полагалась только одна комната, но бывший премьер министр пользовался, повидимому, некоторыми привилегиями.Я нашел Марину в помещении пресс службы парламентской фракции Аводы и первое, о чем она меня спросила взял ли я с собой магнитофон.
Наверное, Марина подозревала, что я, как большинство русскоязычных журналистов,не очень хорошо владею ивритом и была озабочена сумею ли в ходе беседы понять и запомнить слова Рабина.Кстати, и сам Рабин, увидев, что я первым делом поставил на стол крохотный репортерский диктофон, одобрительно кивнул и пробасил "Очень хорошо, что вы взяли с собой этот прибор, очень хорошо". Повидимому, он разделял опасения Марины, а может был их источником.
Марина оказалась совсем молоденькой девушкой, ей тогда едва исполнилось 20 лет и она совмещала работу в партии с учебой в Иерусалимском университете. Ее нельзя было назвать красивой, но симпатичной - несомненно. Одета Марина была в полупрозрачную блузку и умопомрачительно короткую юбочку, выгодно подчеркивавшую ее длинные ноги.
Когда мы зашли в комнатку Рабина, я сел у его стола, а Марина примостилась на стуле напротив бывшего премьера. Чтобы устроиться на стуле, она подтянула вверх свою узкую юбку и, усевшись, закинула ногу на ногу. В ходе интервью Рабин все время отвлекался,его взгляд ускользал в сторону Марины и, отвечая на вопросы, он говорил больше глядя на Марину, чем на журналиста, которых их задал.
Готовясь к интервью я решил занять атакующую позицию и не довольствоваться благостными, нейтральными вопросами с заранее известными ответами.Вопросы были острые о будущем Иерусалима, о палестинском государстве, об отношениях Аводы с левыми партиями. Рабин отвечал с охотой, и во время интервью, длившегося более часа, по существу конспективно изложил свою внешнеполитическую платформу, которая спустя год легла в основу программы Аводы и принесла ей победу на выборах. Рабин под черкнул, что мирные предложения правительства национального единства от мая 1989 года, поддержанные Египтом и США, являлись по его мнению наиболее оптимальными. В соответствии с ними Израиль должен был бы начать переговоры с палестинцами, проживающими на территориях, но не с ООП - этот момент Рабин выделил особо. "Мы не предлагаем односторонние акции мы пока не собираемся уступать ни сантиметра земли, - сказал Рабин,- cперва дадим палестинцам автономию, а через три года, когда увидим, что представляют из себя палестинские руководители,вот тогда и приступим к переговорам. Есть несколько вариантов решения проблемы. Я против палестинского государства между Израилем и Иорданией. Один из вариантов, о котором мне говорили сами палестинцы - создание палестинского кантона в Израиле. В Швейцарии существуют итальянский, немецкий кантоны, имеющие собственные флаг и герб, в этих кантонах говорят на своих национальных языках. Жители такого кантона будут совершенно самостоятельны во многих областях, но не получат права голосовать в Кнессет."
Рабин высказался в поддержку принципа "территории в обмен на мир", но отметил, что не намерен отдавать территории не получив реальный мир. "Позиция правых партий опасна, но и позиция левых, ратующих за переговоры с ООП, отступление к границам 1967 года и создание палестинского государства также представляет опасность для Израиля. " Рабин сказал,что у Аводы не должно быть никакого романа с левыми. "Я против левого фронта, я не имею ничего общего с позициями РАЦ и Шинуй и не хочу выступать с ними вместе." ( Замечу в скобках, что придя к власти в июне 1992 года, Рабин пренебрег этими принципами - создал единый фронт с МЕРЕЦ в которую объединились РАЦ и Шинуй, начал переговоры с ООП, отдал Газу и Иерихон, подписал договор Осло 2 в соответствии с которым в руки Арафата переходили 90 процентов Иудеи и Самарии, то есть по существу согласился на отход Израиля к границам 1967 года.)
По поводу Иерусалима Рабин высказался совершенно однозначно "Я не собираюсь поступаться объединенным Иерусалимом столицей Израиля. Контроль над Иерусалимом это вопрос не безопасности, а души."
Беседа, начавшаяся в спокойных тонах , постепенно накалилась. Рабину, похоже, не нравились мои настырные вопросы, он побагровел, курил одну за другой сигареты "Кент", а когда пачка опустела, нервно скомкал ее и швырнул в урну.
Интервью закончилось, я вместе с Мариной вышел в коридор, но не успел отойти от двери, как из оффиса выскочил помощник Рабина. -"Все в порядке?,- спросил он меня, но по его напряженному лицу я понял что то далеко не в порядке. - "По-моему все прошло нормально,- сказал я, - oтветы были исчерпывающие, точные. Я всегда с симпатией относился к Рабину, который войдет в историю как освободитель Иерусалима и его ответы еще больше укрепили мое уважение к нему." -"Я очень рад, - сказал помощник,- и очень жаль, что вы не сказали это Ицхаку."
Помощник еще не закончил фразу, как в коридор вышел Рабин,смерил меня долгим, оценивающим взглядом, словно стараясь запомнить и не проронив ни слова вернулся в офис. Марина была также встревожена и попросила меня прислать ей текст интервью перед публикацией. Она мотивировала просьбу тем, что, возможно, я что-то не так пойму, но ее опасения были мне понятны. Решив, что она имеет дело с крайне правым журналистом, способным переврать слова Рабина, Марина хотела подстраховаться и сверить мой текст с записями, которые вела во время интервью. Меня несколько обидело такое недоверие к моей профессиональной порядочности, но я согласился, понимая, что, в случае отказа, организация следующих встреч окажется под вопросом. К тому же я еще не имел опыта подобных интервью и подумал, что, возможно, согласование такого рода является обычной практикой. Я обратил внимание, с какой тщательностью Рабин формулировал свои мысли, как стремился не пропустить ни одного титула упоминаемых им политиков. Говоря о Кемп Дэвидсктх соглашениях, он сперва сказал - Анвар Садат и тут же поправил себя - президент Анвар Садат. Ошибки или неточности в тексте моего интервью могли иметь широкий резонанс, ведь за высказываниями политиков такого масштаба внимательно следили.
После этого я взял интервью у многих лидеров Ближнего Востока, начиная от четырех последних премьеров Израиля, кончая президентом Мубараком, королем Хусейном и даже Ясером Арафатом. Но текст интервью я согласовывал только один, в самый первый раз.
Вернувшись в редакцию я сразу же написал материал и переправил его по факсу к Марине в Кнессет. Она перезвонила спустя десять минут, похвалила точность перевода и то, что не упустив ни одной детали я верно понял все нюансы.
Интервью было опубликовано в "Спутнике" седьмого июня 1991 года под заглавием "Я против палестинского государства между Израилем и Иорданией". Занимало оно две страницы, причем одну из них я "забрал", ослушавшись приказа хозяина газеты Арье Кейнана. Этот человек, оказавшийся владельцем газеты совершенно случайно и на короткий период (после закрытия "Спутника" он вместе с братом вернулся к своему прежнему бизнесу - то ли перепродаже южнокорейской электроники в Румынию то ли ввозу в Израиль румынского повидла) - считал, что для интервью с Рабином вполне достаточно и одной страницы. Я не стал спорить, но воспользовавшись властью главного редактора сократил переносы всех других статей, обычно группировавшиеся на одной из страниц в конце газеты, и отдал ее под продолжение интервью. Только поэтому оно вышло в полном виде и, судя по откликам читателей, вызвало большой интерес.
Первая встреча с Рабином оставила у меня странное впечатление. К тому времени я жил в стране только четыре года, мой иврит был с тяжелым русским акцентом и представлял я никому не известную в израильских политических кругах русскую газету. Почему журналист такой газеты сумел вывести Рабина из равновесия? Бывшему премьер министру следовало или осадить меня или попросту не обращать внимания на мои наскоки. Атакующая позиция - достаточно известный журналистский прием, предназначенный для того, чтобы разговорить собеседника и часто иcпользуется в ивритской прессе. Тем не менее Рабин разнервничался и это явно свидетельствовало о его неуравновешености или неуверенности.
Мне это было непонятно ведь я говорил с политиком, давшим в своей жизни сотни интервью, человеком в высшей степени опытным бывшим начальником гентшаба, главой правительства, министром обороны. Забегая вперед расскажу, что во время беседы с Шимоном Пересом, cостоявшейся спустя несколько недель, я прибег к тому же приему и потерпел полное фиаско. Пе рес никак не отреагировал на каверзные вопросы, спокойно и овко обошел скользкие места, короче вел себя так, как и следовало вести опытному, умудренному политику с настырным, молодым репортером.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПОЕЗДКУ В МОСКВУ

К апрелю 1994 года русскоязычная пресса Израиля находилась на подъеме. Темпы алии хоть и снизились, но количество репатриантов, ежегодно прибывавших в страну, по прежнему измерялось десятками тысяч человек. Те, кто приехали в 1989 1990, с первой волной большой алии, уже успели устроиться и не набрасывались на газеты как на единственный, жизненно необходимый источник информации, которому все дозволено и все прощается, а начали предъявлять к печатной продукции повышенные требования.
Это привело к значительному повышению уровня русскоязычных изданий, они стали оперативными, информативными, журналисты подучили иврит, из газет исчезли вопиющие ляпсусы, свидетельст вовашие о полном незнании журналистами как политической ситуации в стране, так и самой страны. Русская пресса ощущала себя все более и более уверенно, и не только благодаря возросшему профессионализму, но в основном из за понимания степени своего влияния на огромный электорат репатриантов из СНГ. С "русским" электоратом уже не могли не считаться политические структуры, а это, естественно, отразилось и на их отношении к рускоязычной прессе. Давно прошли времена, когда месяцами приходилось добиваться интервью у министра или даже рядового депутата Кнессета - теперь они с охотой отвечали на запросы редакций и с еще большей охотой давали интервью радиостанции РЭКА.
Тем не менее правительственное пресс бюро все еще не наладило регулярную работу с рускоязычными газетами, их представителей по-прежнему не приглашали на пресс-конференции главы правительства, а о том, чтобы попасть в число немногих избранных, сопровождающих Ицхака Рабина в ходе зарубежных поездок, не приходилось и мечтать.
Поэтому, когда в середине апреля в редакции "Алефа" раздался звонок из канцелярии Рабина и девушка по имени Гилат предложила мне войти в состав пресс-группы, которая будет освещать первый визит израильского премьер министра в Россию, я решил, что меня попросту кто-то разыгрывает."Дайте подумать", - ответил я Гилат и сказал, что сам свяжусь с ней через полчаса. У меня, естественно, не было никаких сомнений по поводу участия в поездке, но, чтобы не попасться на удочку какого нибудь шутника, я решил проверить номер телефона, оставленный Гилат. Проверка заняла считанные минуты - это действительно был один из телефонов канцелярии главы правительства.
Я немедленно связался с Гилат и дал свое согласие. И вот тут началась суматоха. В аппарате Рабина хоть и вспомнили о "русской" прессе, но в последний момент, и за считанные дни, остававшиеся до начала визита, нужно было успеть оформить российскую визу. Эта процедура в тe времена обычно занимала неделю, поэтому я попросил Гилат прислать по факсу официальное письмо, подтверждавшее мое участие в работе делегации. С письмом я отправился в российское консульство.
У его дверей толпились десятки людей, ожидавших своей очереди, и я понял - если не проявлю столь не свойственного мне нахальства, то сегодня в консульство не пробьюсь, а значит, до вылета Рабина в Москву визу получить не успею. Вытащив письмо и, размахивая им как флагом, я пробился через толпу и объяснил охраннику в чем дело. Мои слова не произвели на него никакого впечатления - обычно такого рода визы оформлялись централизованным порядком через правительственное пресс бюро. Но тут на мое счастье подошел корреспондент израильской газеты "Глобс", который тоже почему то не успел оформить визу и охранник милостиво согласился пропустить нас без очереди.
Процедура получения заветной визы заняла около часа, работники консульства были чрезвычайно любезны к моему удивлению оформили нам служебную визу и не взяли за нее деньги.
С момента репатриации в 1987 году мне ни разу не приходилось сталкиваться с россиянами - после семи лет отказа и борьбы с КГБ я не имел никакого желания ни посетить бывший СССР, ни иметь дело с его представителями за рубежом. Если воспользоваться термином "ожог", пущенным в ход Василием Аксеновым для характеристики комплекса впечатлений и воспоминаний, оставшихся у него от жизни в СССР, то мой ожог был, несомненно, первой степени. За все годы в Израиле я ни разу не испытал приступа ностальгии, более того, хотя и искал в себе хотя бы намека на нее, так и не сумел обнаружить.
Окунувшись на один час в атмосферу консульства поговорив с его сотрудниками, заполнив бланки, со всеми этими стандартными " нет, не был, не состоял", я живо вспомнил свои посещения ОВиРА, ко мне вернулись полузабытые ощущения маленького человека в огромном, чужом ему и зачастую враждебном государстве. Между мной и этими чиновниками пролегала невидимая, но почти явно ощущаемая грань. Хотя они вели себя корректно и не выказывали никаких признаков враждебности, разница между ними и израильскими чиновниками была вопиющей. С первого дня пребывания в Израиле меня не оставляло ощущение единства с людьми на улицах, которого не мог затушевать даже пресловутый израильский бюрократизм. Чувство единства судьбы, общих бед и общих радостей было и остается для меня пожалуй главным достоинством жизни в Изрaиле. Как бы к тебе не относился тот или иной бюрократ , по пустякам выматывающий нервы,- и ты и он отдаете себе отчет,что оба связаны неразрывными нитями хотя бы потому что в равной степени являемся объектами для арабских террористов. Израильские чиновники порой доводят меня до бешенства, но между нами никогда не возникает невидимая стена, разрушить которую невозможно. При всех внешних признаках чужака я для них все таки подлинным чужаком, инородцем, не являюсь. Они могут подсмеиваться над моим тяжелым акцентом и над ошибками в иврите, сетовать на то, что вот эти "русские" забирают у коренных израильтян работу, но они прекрасно понимают, что я обладаю точно таким же правом на жизнь в этой стране как и они, и если я здесь чужак, то и они тоже.
Полузабытое ощущение своей чужести и вместе с тем обретенной причастности ( особенно после включения в правительственную делегацию!) было столь пронзительным, что не оставляло меня весь период подготовки к полету. Может быть все это не более чем самовнушение, думал я, может быть, увидев знакомые места в Москве и Ленинграде, с которыми были связаны в основном приятные воспоминания о встречах с друзьями, я пойму, что попросту обманываю себя и ощущение пресловутой стены на самом деле вызвано лишь инстинктивной реакцией эмигранта, отталкивающего от себя прошлую жизнь, чтобы не утонуть в ностальгии и с большей легкостью относиться к трудностям на новом месте?
В аэропорту имени Бен Гуриона я сразу увидел группу журналистов, физиономии комментаторов двух ведущих телеканалов были мне хорошо знакомы. Я представился, мне предложили занять место в очереди на проверку чемодана у сотрудников безопасности и на этом общение с журналистами закончилось. Они не обращали на меня ровно никакого внимания, хотя присутствие представителя русскоязычной прессы было явлением из ряда вон выходящим. Но, несмотря на столь демонстративное безразличие , чувство, возникшее в российском консульстве, у меня все- таки не повторилось, я понимал, что причина отчужденности тут совершенно иная. Со временем я убедился, что был прав.
После той, первой поездки в Россию с Рабином, мне довелось совершить еще 20 таких поздок. На посту премьера Рабина сменил Перес, а затем Нетаниягу, мелькали столицы разных стран (за три года я объездил полмира), а состав пресс- группы, в которую входили десять пятнадцать журналистов ведущих средств массовой информации Израиля, оставался практически неизменным. Это был ма ленький, замкнутый клуб элиты,в который постороних не допускали. Первые поздки были просто ужасными - со мной практически не общались, я обменивался впечатлениями только с немногими русскоязычными коллегами, если им удавалось попасть в делегацию. Так получилось, что я оказался единственым русскоязычным журналистом, неизменно включаемым в пресс группу при трех премьерах, но лишь спустя длительное время, пожалуй, только к началу 1996 года израильские журналисты перестали меня сторониться и допустили в этот клуб.
Самолет номер один израильских ВВС меня, честно говоря, удивил. Я-то думал, что попаду в лайнер экстра класса, специально оборудованный для длительных полетов премьера. Но это оказался старый Боинг 707, который между поездками премьера использовался для грузовых перевозок. В нем отсутствовали удобства, считающиеся само собой разумеющимися в современных пассажирских авиалайнерах, даже кондиционер работал плохо и на борту было постоянно жарко. Не было в нем даже специального отсека, в котором глава правительства проводил бы совещания с ближайшими сотрудниками и устраивал пресс конференции - премьер сидел в середине самолета, отделенный от журналистов несколькими рядами кресел охраны и тонкими деревянными перегородками, не доходившими до потолка. Единственным признаком привилигированного положения премьера и его окружения были более мягкие и удобные кресла, а во время полетов за океан в отделение охраны втискивали еще и две кровати, закрытые занавесками, на которых спали Рабин и его жена Лея. Во время полета из самолета номер один нельзя было связаться с землей, кроме как при помощи бортовой радиостанции. Это факт вызывал постоянное недовольство журналистов - ведь именно во время полета глава правительства обычно выходит в салон к журналистам и устраивает импровизиро ванную пресс- конференцию. Получив ответы на самые актуальные вопросы, журналисты вінуждены были ждать посадки и прибытия в гостиницу, только после этого им удавалось передать ответы премьера в свои редакции. А если учесть, что полет в США на этом самолете длился 14-15 часов, то, естественнно, информация первостепенной важности оказывалась безнадежно устаревшей.
Впрочем, главная проблема заключалась, конечно, не в недовольстве журналистов, а в том, что во время нахождения в воздухе с этим самолетом было очень сложно установить связь. Находясь в нем премьер министр Израиля фактически оказывался отрезанным от внешнего мира, что могло привести к непредсказуемым последствиям. События на Ближнем Востоке порой развиваются стремительно и задержка на несколько часов в принятии решения может оказаться воистину судьбоносной. Во время второй поездки в США премьер министра Нетаниягу была сделана попытка наладить связь с Израилем при помощи какой то секретной аппаратуры, к которой журналистов не подпустили и близко. Но опыт оказался неудачным, прибор стоимостью в 170 тысяч долларов не обеспечивал устойчивой и надежно защищенной от постороних ушей связи. Самолет номер один производил настолько жалкое впечатление, что в конце концов ВВС, специально для премьера, приобрели более современный лайнер, ранее принадлежавший ...султану Брунея. Но в первый свой полет он отправился лишь осенью 1998 года, когда я уже прекратил свои поездки с группой сопровождения премьера.
Перед тем, как "Боинг" взлетел, Рабин прошелся по нашему салону и пожал руку каждому из журналистов. Я решил, что это обычная церемония, но больше она ни разу не повторилась ни во время поездок Рабина, ни Переса, ни уж тем более Нетаниягу, отношения которого с израильской прессой оставляли желать лучшего и колебались в диапазоне от слегка завуалированного не доброжелательства до открытой неприязни. Отношения премьер-министров Рабочей партии с журналистами были совершенно иными - очень теплыми, чуть ли не домашними. Рабин пожал каждому руку, почти всех он знал в лицо и обменялся с каждым несколькими, пусть и ничего не значащими, но все же обращенными лично к журналисту фразами.
Я занял место в конце салона и с волнением ожидал премьера. Это волнение объяснялось, естественно и новизной ситуации и, в немалой степени, тем, что Рабин мог вспомнить нашу предыдущую встречу, оставившую у него, как мне представлялось, не самые лучшие воспоминания. Но подойдя ко мне Рабин сделал вид, что меня не вспомнил, пожал руку и, желая убедиться, есть ли у меня на голове кипа, бросил заинтересованный взгляд на мой затылок. Поскольку Рабин был ниже меня ростом, премьеру пришлось для этого привстать на цыпочки. Такое любопытство меня несколько удивило, но оглядевшись, я заметил, что оказался единственным журналистом с кипой на голове - явление безусловно непривычное в свите премьер министра. Но Рабин меня действительно не вспомнил, и в тот раз и во время последующих поездок он ни разу даже не намекнул на нашу первую встречу. Когда я рассказал об этом одному из крупных ивритских журналистов, признанному рабиноведу, тот рассмеялся "В этом весь Рабин. Он не помнит того, чего помнить не хочет."
Поздоровавшись с прессой Рабин вернулся в свой отсек и кроме чувства облегчения, вызванного мнимой или подлинной неузнанностью, первый выход премьера оставил у меня странное ощущение от прикосновения его влажной, мягкой ладони и слабого, едва ощутимого рукопожатия. Я приписал это тому количеству рукопожатий, которому Рабину пришлось обменяться в салоне, но потом мне не раз пришлось убедиться его рукопожатие всегда было вялым. Рабин протягивал вперед полусогнутую ладонь и не обхватывал ею кисть чужой руки, а предпочитал, чтобы партнер сжимал его пальцы. Такой тип рукопожатия обычно характеризует людей слабовольных, легко поддающихся чужому влиянию, что никак не соответствовало имиджу Ицхака Рабина боевого генерала, жесткого политика, часто навязывавшего свою волю другим. Это несоответствие так и осталось для меня загадкой.
Через полчаса после взлета подали завтрак, а затем Рабин вновь вышел к нам в салон для того, чтобы ответить на вопросы. И тут я впервые столкнулся с одним из самых больших неудобств самолета номер один. Проход между двумя рядами кресел ( по три в каждом) был очень узок, в нем с трудом могли разойтись два человека. Поэтому, когда премьер выходил для пресс-конференции начиналось нечто невообразимое - все, толкаясь, бросались вперед, стремясь пробиться к нему как можно ближе. Шум двигателей в Боинг 707 настолько силен, что на расстоянии двух метров от премьера уже ничего нельзя было услышать. Радиожурналисты и звукооператоры телевидения, кото рым нужна чистота записи, подсовывали микрофоны, установленные на штангах удлинителях, чуть ли не в самый рот главе правительства. Корреспонденты газет, пользующиеся маленькими репортерскими магнитофонами с невысокой чувствительностью, не отставали от них и меня во время всех поездок не оставляло чувство неловкости и даже некоего беспокойства - ведь стоило кому то из нас оступиться и премьер неминуемо получил бы удар прямо в лицо. Журналисты взбирались с ногами на кресла, расположенные спереди и сзади премьера,но места для всех все равно не хватало. Зачастую мне приходилось чуть ли не висеть в воздухе, ногой опираясь на самый краешек кресла, одной рукой цепляясь за полукруглый потолок , а второй сжимая магнитофон.
Пресса буквально сметала в сторону охрану, которая, правда, не очень- то и сопротивлялась. Телохранители знают в лицо всех корреспондентов, и между ними царят дружеские отношения. До убийства Рабина меры по обеспечению безопасности премьера и в общественных местах нельзя было назвать очень жесткими, а уж тем более никому в голову не приходило опасаться узкого круга избранных, допущенных на борт самолета номер один. После убийства Рабина спецслужба прибегла к преувеличенным мерам безопасности - улицы, по которым следовала машина премьера, перекрывали, всех обыскивали с головы до ног, но ситуация в самолете не изменилась.
Корреспонденты обступали Переса со всех сторон, во время его первой заграничной поездки в качестве премьер министра охрана попробовала было взять его к кольцо, но журналисты подняли такой крик, что Перес махнул рукой и отправил телохранителей в их салон. Один из них все же оставался возле Переса, но никому не мешал и лишь с пониманием улыбался, когда к премьеру со всех сторон устремлялись руки с микрофонами. Только Шаю Базаку, первому пресс атташе Нетаниягу, удалось на время навести хоть какой то порядок в салоне прессы. Перед началом первой пресс конференции в самолете Базак предупредил, что он не допустит столпотворения вокруг премьера, все должны усесться в кресла, так, чтобы в проходе стоял только глава правительства. Боже мой, что тут началось! Перепалка с журналистами длилась минут двадцать, но Базак был неумолим."Чего это вдруг мы будем менять условия работы, доказывали ему журналисты, "Со всеми премьерами мы вели себя так, как считали нужным." "А со мной будете вести себя так, как считаю нужным я", - невозмутимо ответил Базак. "Чем это Биби лучше Рабина и Переса?, выкрикнул один известный тележурналист. "А тем, что Перес проиграл выборы, а Биби их выиграл, парировал Базак, -"И я не хочу, чтобы Биби уподобился Пересу."
На этом скандал закончился, пресса смирилась и во время первых поездок Нетаниягу в самолете мог спокойно отвечать на вопросы журналистов. Спустя несколько месяцев все вернулось на круги своя, но взаимоотношения между Базаком и журналистами, бывшие сперва очень натянутыми, наладились и он уже не обращал на столпотворение вокруг Нетаниягу никакого внимания.

НЕПРИЯТНЫЕ СЮРПРИЗЫ В РОССИЙСКОЙ СТОЛИЦЕ

Новые впечатления в самолете премьер министра были настолько разнообразны, что четыре часа полета до Москвы пролетели незаметно. Я успел лишь перекинуться несколькоми фразами с русскоязычными коллегами, редакторами газет "Новости недели" и "Вести", а самолет уже начал заходить на посадку. Я уставился в иллюминатор, стараясь различить знакомые места, сидевший возле меня представитель израильского информационного агенства ИТИМ, понимающе улыбнулся "Что, переживаешь? Понятное дело как никак, а возвращение на Родину." Я не ответил, разве можно было в двух словах описать даже часть комплекса ощущений, испытываемых мной в тот момент? В 1987 году, когда я покидал СССР, это все еще была империя зла и, вступив на трап самолета в Шереметьево, я не сомневался, что никогда не вернусь сюда, в лучшем случае через несколько десятилетий.
Я уезжал из СССР в качестве изменника Родины, презренного отщепенца, преследуемого КГБ. Но вот, прошло меньше семи лет и я возвращаюсь, да еще как в самолете премьер министра Израиля. Рассчитывать на нечто подобное я не мог даже в самых розовых мечтах.
Чувство ирреальности происходящего не покидало меня с первой же секунды пребывания в Москве, когда вместе с фотокорреспондентами я выскочил через заднюю дверь самолета, чтобы успеть сфотографировать Рабина, спускающегося по трапу. Мы обогнули почетный караул, вытянувшийся по струнке, пересекли красную дорожку и заняли места возле российских фотокорров, расположившихся в нескольких метрах от премьер министра России Виктора Черномырдина, послов Александра Бовина и Хаима Бар Лева. Меня поразил Бар Лев - он еле стоял на ногах, поддерживаемый под руку женой. От бывшего начальника генштаба, героя Войны на Истощение, строителя укрепленной линии вдоль Суэцкого канала, министра полиции осталась буквально половина. Видно было, что он не жилец на этом свете. И действительно, спустя всего неделю после завершения визита, Бар Лев скончался.
Длительное время, пока болезнь сжирала его, Бар Лев скрывал свое состояние от начальства в МИДе. Уже после его смерти я поинтересовался у одного высокопоставленного офицера, хорошо знавшего Бар Лева, почему тот, несмотря на болезнь, до последней минуты не хотел уйти на пенсию, отказывался лечь в больницу. " Да потому, что такой солдат как Бар Лев умирает стоя," ответил офицер.
Черномырдин ждал, а Рабин все не показывался. Вместо него по трапу спускались люди из свиты, тащившие какие-то баулы с чемоданами, чем явно вызывали недоумение и недовольство Черномырдина. На следующий день, ожидая в особняке МИДа завершения переговоров между Рабином и Козыревым, я подслушал беседу двух российских журналистов, оживленно обсуждавших эту сцену. Оказывается, по российскому церемониалу первым из самолета всегда выходит глава правительства, потом его свита и только в самом конце представители прессы. Увидев столь вопиющее нарушение всех правил этикета, журналисты приписали его не израильской безалаберности, а израильской демократичности, которой не уставали восхищаться.
Наконец Рабин спустился по трапу, обменялся с Черномырдиным рукопожатием, и они направились к почетному караулу. "Виктор Степанович, - закричали фотокорреспонденты, - "Виктор Степанович, мы ничего не успели заснять, вернитесь, пожалуйста." И оба премьера послушно вернулись к трапу, повернулись лицом к камерам и снова пожали друг другу руки, повторив слова приветствия, на этот раз уловленные микрофонами телекамер.
В Москве я впервые увидел, сколь большое значение придают политики прессе, впоследствии я неоднократно становился свидетелем как и Рабин и Перес и Нетаниягу, что называется "работали" на телекамеру. Спустя три года, во время визита Нетаниягу в Москву, что-то произошло с камерой первого телеканала и премьер трижды повторил начало интервью, которое давал политическому oбозревателю Дану Семама. Мне часто приходилось наблюдать, как во время зарубежных визитов пресс атташе премьера лихорадочно разыскивал по телефону корреспондентов ведущих СМИ, что бы сообщить им самую свежую информацию о только что завершившихся переговорах. Степень влияния "четвертой власти" хорошо сформулировал политический обозреватель армейской радиостанции "Галей ЦАХАЛ" Уди Сегал : "Если мы не дадим репортаж о встрече премьера даже с президентом США, то можно сказать, что эта встреча как бы и не состоялась".
Торжественная церемония в аэропорту Внуково 2, специально предназначенного для приема высокопоставленных гостей, завершилась маршем почетного караула и исполнением государственных гимнов Израиля и России.
Глядя на лихо марширующих солдат, салютовавших израильскому премьеру, на развевающийся над зданием аэропорта бело голубой флаг с шестиконечной звездой, слушая "ха Тикву в исполнении российского военного оркестра, я с трудом верил в реальность происходящего. Десятилетиями Израиль представляли в СССР воплощением зла, этаким исчадием ада, порой только за пение "ха Тиква" люди гибли в лагерях. В восьми десятые годы, когда я принимал участие в борьбе за репатриацию, хранение в доме израильского флага, пение израильского гимна все еще приравнивалось чуть ли не к преступлению, за которое запросто можно было угодить в тюрьму. Чувство ирреальности не отпускало меня во время всего визита и каждая новая встреча Рабина в Москве и Петербурге лишь усиливала его.
Первым пунктом в повестке дня Рабина было посещение центральной Московской синагоги на улице Архипова. Я хорошо помнил это здание в восьмидесятые годы пустое, полузаброшенное, мо лодежь боялась подойти к нему на пушечный выстрел. В синагоге было людно только один раз в году - на праздник Симхат Тора. В будние дни гебисты отлавливали всякого, кто осмеливался прийти в синагогу больше нескольких раз, за это выгоняли с работы, исключали из института. И вот я снова на улице Архипова, которую на этот раз охраняют гебисты, но уже для того, чтобы никто не помешал евреям встретиться с главой израильского правительства.
Сотни людей толпились у входа в синагогу, из больших динамиков, установленных на ступенях центрального входа, звучали израильские песни, дети, одетые в бело-голубые майки, танцевали хору. В зал нельзя было прорваться на ступенях люди стояли плечом к плечу, пытаясь штурмом взять закрытые двери. Дело дошло чуть ли не до драки, хотя всем было известно, что пускают только по пригласительным билетам.
Внутри синагога была набита битком и когда вошел Рабин, раздался грохот аплодисментов, все встали. Рабин вместе с Бар Левом прошествовал по центральному проходу, со всех сторон к ним тянулись руки - евреи стремились хотя бы дотронуться до премьре министра. Атмосфера в синагоге была просто наэлектризована восторгом.
Пока московский раввин и представитель общественности произносили приветственные речи, Рабин не рассматривал зал и людей, а о чем то неторопливо переговаривался с Бар Левом. Премьер казался совершенно невозмутимым, его лицо не выражало ни расстроганности, ни даже простого осознания историчности происходящего. Хотя, наверное, Рабин все же волновался когда его пригласили к микрофону, он достал из кармана текст речи и вдруг растерянно улыбнулся - забыл в машине очки. Их розыски заняли несколько минут, тысячи людей терпеливо ждали, но Рабин так и не решился отступить от заранее написанного текста и прервать затянувшуюся, неудобную паузу хотя бы несколькими не запланированными фразами.
Наконец он произнес свою речь - ее нельзя было назвать образцом ораторского искусства. Говорил премьер монотонно, без подъема, без харизмы, но зал реагировал бурно - ведь главным был сам факт того, что впервые в истории премьер министр Израиля находился в московской синагоге. А уж когда он поздравил советских евреев с победой, с тем, что несмотря на все старания большевиков, они выстояли и сохранили свою национальную идентификацию, восторгу собравшихся не было предела.
Но у синагоги Рабина ожидал неприятный сюрприз. Как только он показался между колонн центрального входа, несколько молодых ребят и девушек явно религиозного вида дружно закричали "Рабин - предатель". Девушки размахивали плакатиками на иврите "Земля Израиля в опасности", а какой то молодой человек лет двадцати, с редкой бородкой и в черном картузе, вцепился в машину премьера, припаркованную у самых ступеней, и безостановочно кричал "Рабин Арафат", "Рабин Арафат"!. Премьер, никак не ожидавший столкнуться с чем либо подобным в Москве, оглянулся по сторонам и тут же увидел наклейки, красовавшиеся на колоннах синагоги. Он узнал их сразу -половина Израиля в то время была облеплена этими наклейками: "Народ с Голанами", "Территории - это здесь". Рабин резко отвернулся, махнул рукой куда-то в сторону, как бы приветствуя народ, попытался улыбнуться. Это у него получилось плохо, и, с застывшей гримасой полуулыбки- полуоскала, он нырнул в машину, за спасительные черные занавески. "Я это им припомню, они у меня еще получат" - услышал я чей-то густой, срывающийся от злобы голос из толпы приближенных Рабина. Кто говорил я так и не сумел разглядеть, но еще в ходе визита заместитель министра образования Израиля Миха Гольдман объявил, что религиозное движение "Бней Акива", посланников которого он заподозрил в антирабинском выступлении у синагоги, лишается равительственой поддержки. Впрочем, по-моему, Гольдман ошибся. Я встретил этих девушек на улице Архипова еще до начала церемонии и поговорил ними. Они принадлежали к движению ХАБАД, а вовсе не к "Бней Акива".
В Москве Рабину довелось еще несколько раз столкнуться с противниками его политики. Наибольшую известность получила выходка Авигдора Эскина во время торжественной встречи премьера с евреями столицы. Встречу организовали с размахом, приличествовавшим первому визиту главы правительства Израиля. Огромный киноконцертный зал "Россия" был заполнен евреями и вновь меня охватило чувство ирреальности. На каждом кресле лежала красочная брошюра, изданная в Израиле специально по случаю визита, и маленький израильский флажок. Над сценой висели огромный флаг и герб, а на самой сцене сидели музыканты оркестра Армии Обороны Израиля, одетые в форму ЦАХАЛ. Выступали израильские и российские певцы и актеры, в том числе такие звезды как Ярдена Арази, Дуду Фишер, Филлип Киркоров, вели программу новые репатрианты Максим Леонидов и Ирина Селезнева, прилетевшие в самолете Рабина. В завершение концерта израильская делегация и тысячи московских евреев стоя спели "ха Тиква". Концерт шел в прямой трансляции на Россию и Израиль - вот уж действительно, такое я не мог себе даже вообразить, когда всего семь лет назад покидал империю зла.
Это чувство усилила и вовсе сюрреалистическая встреча. Неподалеку от кресел, отведенных израильской делегации, я заметил высокого, седого человека, который во время исполнения "ха Тик ва" стоял вытянувшись, держа руки по швам. Я не поверил своим глазам : это был никто иной, как Леонид Митрофанович Замятин, бывший глава ТАСС, организатор печально известной пресс конференции советских евреев, на которой они клеймили Израиль и клялись в преданности cоветской Родине. Возле Замятина стояла красивая женщина в черном бархатном платье Эвелина Авраамовна Быстрицкая, одна из активных участниц злосчастной конференции.
За несколько месяцев до моей поездки в Москву в журнале "Алеф" развернулась острая читательская дискуссия. Стоило одному из наших постоянных авторов поместить в серии очерков о евреях, выдающихся деятелях советской культуры, статью о Быстрицкой, как редакцию завалили негодующими письмами со всего света. Вне зависимости от того, откуда приходили эти письма - из США, Австралии или Германии, их главный мотив был один : как вы посмели посвятить целый очерк этой дамочке, поливавшей грязью Израиль на той самой злополучной пресс конференции "ручных евреев"! Я опубликовал несколько писем и вспыхнула дискуссия у Быстрицкой нашлись защитники, обвинявшие своих оппонентов в двуличии. "В обстановке государственного антисемитизма, царившего тогда в СССР," писали они, отказ Быстрицкой принять участие в инспирированном властями политическом мероприятии, означал бы конец ее карьеры. Осуждать ее легко, но ведь все мы тогда старались не высовываться, а кое кто тоже принимал участие в такого рода митингах". Письма и "за" и "против" были настолько страстными, что их авторы нередко доходили до личных оскорблений оппонентов. Меня удивил такой накал страстей ведь прошло почти четверть века, конференция состоялась в марте 1970 года! Но, по-видимому, она так глубоко затронула чувства советских евреев, что и в 1994 году рана все еще не зажила.
Я подошел к Замятину и спросил считает ли он сегодня ту пресс конференцию ошибкой или все же это был правильный шаг. "А кто, вы, собственно, такой? настороженно ответил Замятин. Я показал свою аккредитационную карточку израильского журналиста и настроение бывшего главы ТАСС резко изменилось. "Конечно, это была ошибка" с охотой ответил он, -"Нельзя проводить пресс-конференции по национальному признаку. По национальному вопросу да, но не по национальному признаку. В этом разница, вы чувствуете? Вопрос еврейский может быть обсужден, но, когда по национальному признаку собрана группа людей и она обсуждает его и отвечает на вопросы на мой взгляд, это ошибка." А Быстрицкая посмотрела на меня своими волоокими глазами и вздохнула "Ну неужели вы не понимаете, что я просто не могла от этого отказаться?"
Атмосфера вечера в "России" была радостной, но все-таки несколько недоуменной многим, как и мне по прежнему с трудом верилось, что все это происходит наяву. Московские евреи были настолько расстроганы встречей с премьер министром Израиля, что на небольшой инцидент, устроенный Авигдором Эскином в самом ее начале, не обратили особого внимания. Я несколько раз встречался с Эскином в Израиле - это талантливый журналист, свободно пишущий на русском, иврите и английском, но в последние годы он целиком окунулся в бизнес. Мне было известно, что большую часть времени Эскин проводит в СНГ, поэтому я не удивился, встретив его у входа в "Россию". "Давай устроим акцию протеста против ословского процесса", предложил Эскин. -"Как, здесь и сейчас? Зачем?"- удивился я. Я знал, что Эскин придерживается крайне правых взглядов, был длительное время активистом движения "КАХ", возглавлявшегося покойным раввином Кахане и поэтому, естественно, находится в резкой оппозиции к внешнеполитическому курсу Рабина. Но портить поистине исторический вечер мне показалось излишним. Я высказал свое мнение Эскину и посоветовал ему, вернувшись в Израиль, организовать демонстрацию возле Кнессета. -"Русские евреи почти пятьдесят лет ждали визита израильского премьера, они просто не поймут тебя," - сказал я.- "Ты струсил" - ответил Эскин,- "Ты не боялся бороться с КГБ, но испугался израильского истеблишмента. Ты просто струсил".- Я не стал с ним спорить.
Израильская делегация разместилась в левой части зала, у самой стены, а трибуну для выступающих установили в правом углу сцены. Когда Рабина пригласили на сцену и он шел к трибуне, в зале вдруг раздались крики. Я сразу понял, что Эскин, не приняв моих доводов, все же решился на демонстрацию. И точно - я различил в полутемном зале Эскина, который, встав во весь рост, выкрикивал на иврите и на русском: - "Ты предатель, у тебя нет права голоса, еврейская кровь на твоих руках!"
Зал "России" разделен на две части широким проходом между рядами, ведущим от сцены наверх, к главному входу. Эскин специально уселся напротив трибуны, в середине правой части и пока к нему успели добежать российские телохранители Рабина, прошло не меньше минуты. Рабин, побелел и замер возле трибуны, а Эскин не умолкал: - "Уезжай в Тунис, предатель, предатель! "
Наконец телохранители добрались до него, схватили под руки и потащили в проход. Эскин пытался сопротивлялся и продолжал кричать "Ам исраэль хай! Жив народ Израиля". Но долго сопротивляться ему не дали двинули по челюсти и выволокли из зала. Вся эта сцена шла в прямом эфире и ее увидели миллионы телезрителей. Правда, телекамеры, сосредоточившись на Эскине, не показали, как с балкона в зал полетели листовки, брошенные каким- то бородатым парнем в кипе. Я выскочил из здания "России" и увидел Эскина, спокойно стоявшего вместе с этим парнем неподалеку от входа. Эскин тяжело дышал, потирая челюсть удар, по видимому был достаточно крепким, но выглядел очень довольным. "Ну что ж, своего ты добился, вечер испорчен" сказал я. Эскин улыбнулся: - "Пусть этот предатель знает, что ему не будет покоя ни в одной точке земного шара."
Впрочем, когда я вернулся в зал, то сразу же убедился, что моя оценка ситуации оказалась неверной. Никакой реакции действия Эскина не вызвали - никто его не поддержал, все спокойно оставались сидеть на местах, короче, общественного скандала не получилось. Да я и не уверен, являлся ли на самом деле скандал главной целью Эскина. Во время следующего посещения Рабином Москвы Эскин вновь устроил демонстрацию в полном одиночестве, только перед объективами телека мер. Думается, и тогда и в "России" он руководствовался не только политическими мотивами...
Еще один инцидент, правда, намного более спокойный, произошел в московской штаб квартире Сохнута, где Рабин встретился с группой преподавателей иврита. Сперва все шло в точности с намеченным планом: атмосфера была очень дружеской, учителя, приехавшие со всех концов бывшего СССР, просто млели от удовольствия. Представитель Грузии рассказала, как в тбилисской еврейской школе пять учителей обучают ивриту триста учеников. Рабин обернулся к Михе Гольдману и назидательно произнес: "Вот у кого следует поучиться организации труда." Другому учителю Рабин тоже сделал комплимент "Ты говоришь на иврите быстрей меня." Но от благостной обстановки не осталось и следа, когда одна из присутствоваших спросила: "Правда ли, господин Рабин, что в обмен на мир с палестинцами, вы готовы отдать им половину Иерусалима?" Улыбка сползла с лица премьера, он скороговоркой произнес стандартный ответ, что Иерусалим принадлежит только еврейскому народу и, прервав встречу, вышел из комнаты.
Эти инциденты не нашли отражения ни в вопросах, задававшихся Рабину на пресс конференциях, ни в релизах, распространявшихся его пресс секретарем Оведом Бен Ами. Но членам делегации стало известно, что премьер реагировал на них очень тяжело. Начальник генштаба в Шестидневную войну, многолетний министр обороны, человек, которого называли "Господин безопасность" не при вык слышать крики "Рабин предатель". Наоборот, он привык, что стоило ему лишь начать обсуждение проблем безопасности, как все немедленно принимали стойку "смирно" из уважения к его боевому опыту и славному прошлому. Сталкиваясь с подобными ситуациями, Рабин вел себя неадекватно -либо терял чувство уверенности, либо проявлял излишнюю агрессивность.
В Москве он через силу, но сумел себя сдержать, хотя именно в России он никак не ожидал столкнуться с такого рода демонстрациями. Тогда они еще и в Израиле были редкостью, лишь спустя год, к весне 1995, когда в стране развернулась широкая кампания протеста, крики и плакаты "Рабин предатель" стали обычным делом. Мне эти выпады всегда казались несправедливыми и недопустимыми. С Рабином можно было спорить, нужно было спорить, он действительно пошел на весьма рискованный эксперимент, но ни у одного трезвого человека не возникало сомнения, что все свои решения Рабин принимал исходя только из интересов Израиля и на благо ему. Никто не имел права кричать ему "предатель" и уж конечно эти крики никому не давали морального права поднять на него руку.
Но все эти неприятные инциденты вовсе не задавали тон визита, проходившего в очень теплой, я бы даже сказал неожиданно теплой атмосфере. Рабина приняли президент Ельцин, министр иностранных дел Козырев и министр обороны Грачев. Он даже сумел осуществить свою давнюю мечту прочитал лекцию генералитету генштаба российской армии.
Отношение израильский военных к Советской армии всегда было двойственным. С одной стороны, в ней видели армию, стоявшую за спиной арабов, снабжавшую их вооружением, инструкторами, "обкатывавшей" на Ближнем Востоке свои доктрины. Но с другой израильские генералы поколения Ицхака Рабина, сформировавшиеся в ходе Войны за Независимость и первых лет существования государства, находились под огромным влиянием Красной Армии. В начале 90 х годов Израиль впервые посетила делегация советских генералов, и во время встречи с Рабином, произошла сцена, ввергший генералов в состояние шока. К их изумлению Рабин оказался не только знаком с мельчайши ми деталями битвы за Москву в 1941 году, но даже процитировал наизусть обширный отрывок из романа Александра Бека "Волокаламское шоссе". Оказывается, в пятидесятые годы эту книгу пе ревели на иврит и включили в список литературы, обязательной для чтения курсантов офицерских курсов ЦАХАЛ. Идеи книги соответствовали духу ЦАХАЛ - в ней убедительно описывалось, как маленькое, но самоотверженное воинское подразделение в состоянии успешно противостоять многократно превосходящим его силам противника. Для Ицхака Рабина, всю свою жизнь воевавшего с арабскими питомцами Советской армии, было очень важно и символично прочитать лекцию в ее святая святых генеральном штабе.
Лекция прошла успешно - российским генералам было не менее интересно, чем Рабину, познакомиться со столь высокопоставленным и авторитетным представителем бывшего врага, который - как знать - в недалеком будущем мог превратиться в стратегического партнера.

Объявления: