Все когда-то читали детскую сказку о волшебном горшке, который варил вкусную сладкую кашу пока не получал приказа прекратить. Но не все помнят, как однажды девочка, его хозяйка, ушла из дому, а ее мать решила полакомиться. К сожалению, она забыла заветные слова, и горшок завалил кашей весь город, так что прохожим приходилось выедать себе дорогу.
       Лично мне эта история пришла в голову, когда я приступила к чтению повести П. Межурицкого "Чаша Горалика", поскольку с самого начала пришлось барахтаться в каше, которую наварил его котелок. Беда в том, что в отличие от пешеходов из сказки, мне вовсе не улыбалось есть кашу Межурицкого. Конечно, Петя окончил кулинарный техникум и знает, что в кашу положено класть соль и масло, но он не придерживается незыблемых правил приготовления пищи, слишком увлекается творчеством и экспериментами. Поэтому в качестве кулинара он не привлекает моих гастрономических фантазий.
       Хотя начал он совсем неплохо: "Сколько в шкаф ни запихивай, а в нем всегда можно разместить еще что-то. Поэтому старые вещи начинаешь выбрасывать, когда они перестают помещаться в мозгах, а не в шкафу". Отлично сказано! Взять бы это выражение как руководство к действию и применить к своим текстам. Но Петя превратно понял собственную мысль, он решил выбрасывать хлам из головы, но не в мусорное ведро, а на читателя, не из повести, а в нее.
       Первоначальный рецепт Петра, видимо, был хорош: закрутить интригу, добавить немного мистики и приключений, на фоне изящного стиля и потока сознания. Но тут и вышла промашка, ни виртуозного стиля, ни интриги, ни связи событий, ни элементарной логики в повести не наблюдается.
       Начнем со стиля. Язык повести нисколько не впечатляет. Обратите внимание, как разговаривают ее герои: ученый метр Фуше, изощренный писец Жан Мишель, погромщики, ученик цеха сукновалов и сам автор - изъясняются на одном и том же шаблонно-журнальном жаргоне. Создается впечатление, что автор взял журнальную статью и вложил ее в уста своих героев, как поступал всем известный советский фантаст И.А.Ефремов с наукообразными лекциями. Чтобы не быть голословной, процитирую:
       метр Фуше –"Иконописцы жалуются, что натуру для пристойного изображения святых можно отыскать только в еврейских кварталах, и это несмотря на неустанную заботу церкви Божьей и правительства Его Высочества герцога Шампани о мерах по улучшению дальнейшей дискредитации образа иудея в глазах коренного населения "
       Жан Мишель – " Отпусти мэтра Фуше, мальчик. Боюсь, он сейчас не сможет тебе помочь. Конечно, его государственный статус несоизмеримо выше статуса этих негодяев, но на данном уровне социальной коллизии система иерархии не работает. Конкретно. В принципе, это можно сравнить с делением атома. Ведь при бесконечном делении атома в конце концов исчезает материя. Так же на самых низких уровнях общественных отношений фактически исчезает и общественная формация."
       Погромщики – "Но кто бы мне объяснил, можно ли линчевать мертвечину, и когда, собственно, избиваемый в процессе погрома теоретически мертвечиной становится? "
       ученик цеха сукновалов –"Значит, вы отказываетесь постоять за беззащитного отрока, оказавшегося не по своей воле, как это часто и случается в жизни, в эпицентре межцеховых разборок?"
       автор – "Но так только казалось, потому что процесс исполнения указа в свою очередь напрочь искажал заложенные в него идеи. В конечном счете, практическое воплощение помыслов в жизнь более соответствовало изначальной воле начальства, чем благим намерениям писца".
       Разве так уж трудно было очеловечить каждого из героев? Наградить, например, погромщиков современным сленгом, писца - заиканием, а ученика сукновала - языком уличного подростка. Но Петя не потрудился даже подумать об этом. Я заранее знаю, что он скажет после моего замечания, - Сусанна, ты просто не понимаешь, это же стеб! Но могу сразу ответить, - никакой это не стеб, поскольку он скучен как зубная боль, по этой же причине – это и не юмор, и я прекрасно понимаю, что на самом деле во всем виновата лень-матушка и неверие в собственные силы. Отсутствие стимула, рождает недоверие к себе, наплевательское отношение  к собственной работе и нетерпение, свойственные Петру. И еще я знаю, что Петя – человек талантливый и способен на большее, и мне очень жаль, что он не может заставить себя поработать в полную силу.
       Но вернемся к тексту. Поражает огромное количество повторов. Если Петя прицепится к какому-нибудь слову, то употребит его не менее трех раз в каждом абзаце: "Мужики в свою очередь заметили мэтра, заставив того поежиться под своими взглядами. "Ишь, жид, как вырядился , - без малейшего труда прочитал он их мысли. - Оккупант. Сволочь. Народ спину гнет, а эти…". Дальше читать не хотелось. Усилием воли, мэтр заставил себя подумать о чем-нибудь своем и со вздохом произнес: "Когда же народ научится читать мои мысли, чтобы наконец понять, что я не так от него далек, как ему иногда кажется?"
       Или: "Не прошло и тысячи лет, как этот взгляд словно почувствовал на себе Вадим Семенович Горалик, слепой учитель истории одной из городских школ, одной из славянских республик советской страны. Он привычно поежился, потому что уже давно заприметил за собой слежку нешуточную. Не то, чтобы этой слежки только слепой не заметил, но Вадим Семенович был слепой и слежку заметил. За ним шли и от него не отходили. Кто-то посторонний явно стремился прочитать его мысли, и это особенно настораживало, потому что некоторые свои мысли Вадим Семенович даже от самого себя прятал. Сам факт слежки заставлял думать о неприятном. Хочешь-не-хочешь, а приходилось задавать себе вопрос:" А есть ли у кого-то основания за мной следить?". И отвечать, что, конечно же, увы, есть, да еще какие. Убедившись, что от слежки все равно не избавиться, Вадим Семенович благоразумно решил определиться".
       Только я прикинула, при помощи каких синонимов или других способов можно было избежать многократного повторения слова "слежка" и "заметил", как Петя, словно услышав мои мысли, взял на вооружение слово "хвост" и употребил его в следующем абзаце четыре раза, а также глаголы "придется" и "подводить".
       Если главный герой поглощен воспоминаниями о санатории, то это слово маячит на каждом вздохе (раз пять на полстраницы). И таких примеров - несчетное количество. Возникает впечатление, что текст абсолютно не вычитан.
       Теперь об интриге. Что бы там не утверждали продвинутые поклонники литературы, но настоящей популярностью, как правило, пользуются книги, которые вызывают у любого читателя, независимо от его уровня, один и тот же вопрос – а что дальше? И в зачине своей повести Петр, следуя этой аксиоме, попытался заманить читателя, хоть и несколько неуклюже. Некий Вадим Семенович Горалик, который "отродясь не был другом собора Реймской Богоматери и до поры до времени ничего не слышал об ученом клирике мэтре Фуше", стал предметом размышлений этого самого клирика, который тоже "ничего не слышал о Вадиме Семеновиче Горалике". Каково?! Кто из нас способен думать о чем-то, о чем не слышал и не знает? Можно предположить, что наш ученый клирик семи пядей во лбу, и способен на незаурядные действия, открытия и прозрения. Но в той же фразе автор опровергает наши заключения: "он постоянно думал о нем, как впрочем и все, кто добрались в этот день в Труа, чтобы раз и навсегда окончательно решить судьбы мира в интересах все того же Вадима Семеновича." Сейчас же является непрошенная мысль, что лавры Дена Брауна не дают покоя нашему другу Пете, и в его произведении чашей Грааля станет еврей Горалик, но не тут-то было, так просто Петя в руки не дается. На самом деле эта преамбула – лишь обещание, которое никто не собирается выполнять. Мне могут возразить, мол, автор не обязан потакать желаниям публики. Но разве не пахнут интригой загадочные размышления метра Фуше о неизвестном ему Горалике и, связанные с этим, судьбы мира? Безусловно, после такого вступления заинтересованный читатель настраивается на определенный лад и… получает большой кукиш, поскольку никакого развития событий в намеченном русле не происходит. Заканчивая историю Труанско-Иерусалимского погрома, Петя приступает к похождениям Горалика во время Второй Мировой, описанию его встреч с неизвестным стариком, Герингом, беспрестанные поиски бункера Гитлера, истерику фюрера, историю Магды Гиммлер и т.п., которые ничем не кончаются. Вряд ли это именно то, чего мы ожидали после Петиных авансов. Куда делся мэтр Фуше и герцог, и какой нитью они связаны с главным героем? По-моему, взгляда, брошенного через время и имени Жан Мишель, между прочей шелухи и без объяснений присвоенного старику-попутчику Горалика, недостаточно, чтобы объединить два разрозненных куска несостоявшегося романа. Все остальные незначительные лица, мелькающие тут и там, вообще никакой роли не играют, и вполне могли бы не возникать или быть заменены другими, столь же необязательными.
       И коль скоро мы заговорили о каше и о сказках, хочу напомнить вам еще одну "Аист и лиса". Та самая история, в которой аисту пришлось клевать кашу, размазанную по тарелке, а лисе нюхать угощение через узкое горло кувшина. Так и мы уходим после Петиного приглашения несолоно хлебавши,
       Читатели, героически домучившие повесть до конца, знают, что кроме названия, там нет ни намека на чашу Грааля, и вообще что имел в виду автор покрыто мраком неизвестности, не говоря о многослойной тоске. Пете удалось добиться немыслимого – он умудрился усыпить меня четыре(!) раза подряд, что совсем непросто, поскольку я – закоренелая "сова". Данное изобретение можно было бы считать медицинским открытием и выдавать в аптеке вместо снотворного людям, страдающим бессонницей, если бы это был именно тот эффект, которого добивался автор. Но таков Петя: хотел одного, сделал другое.
       Повесть изобилует и огромным количеством логических просчетов. Смутило меня упоминание об открытии в Труа Реймсского собора, по идее находящегося все же в Реймсе, и в самом деле произошедшее в 1275 году. А также одновременное присутствие при этом живого метра Фуше, дату рождения которого относят к 1759 году (если имеется в виду Жозеф Фуше, министр полиции Франции, политический и государственный деятель, преподаватель физики, получивший духовное образование). Но я предположила, что автор допустил временную вольность в соответствии с далеко идущими планами, и ошиблась. Цель интригующих намеков так и осталась для меня загадкой. Единственное объяснение этому – Петр и сам забыл о своих проектах.
       Или взять веселый диалог писца с мэтром Фуше по поводу предложенной в подарок древней рукописи "Четыреста лет вместе":
       "Щедрость писца явно застала мэтра врасплох.
       - Ничего, ничего, - поспешил устранить его замешательство проницательный писец. - Не стоит церемониться. Лично мне рукопись досталась за сущий бесценок. Всего лишь в обмен на устное обещание при случае напомнить Его Высочеству об эдикте папы Григория Великого от 591 года, запрещающего насильственное крещение евреев.
       - Да папа Григорий уже более пятисот лет, как умер! - рискуя сорвать выгодную сделку, возмутился совсем уже запредельной беспринципности писца мэтр Фуше.
        - А Христос уже более тысячи лет, как воскрес, - в свою очередь парировал тот.
        - Причем тут воскрес?
        - А причем тут умер?"
       Сам по себе этот разговор мог бы показаться мне живым и симпатичным, если бы перед этим писец не был охарактеризован, как "довольно скользкий тип, но, ничего не скажешь, весьма ушлый", "умеющий убогую латынь начальства трансформировать в документ, отличающийся благородной сдержанностью стиля. Ценнейший специалист". Как такой умелый стилист мог позволить себе столь грубый дешевый прием в беседе с ученым Фуше? Это же просто солдатский юмор. Да, такой способ повысить свой статус, обозначить дистанцию с собеседником, свойственен лидерам из народа, обычно не имеющим приличного образования, не обладающих тонкостью и ораторскими талантами. Но автор обязан учитывать собственные комментарии. Если он говорит, что герой остроумен, то его шутки должны вызывать смех, если он – изысканный стилист, то и речь его, и поведение должны быть соответствующими.
       Еще один пример логического просчета: после встречи метра Фуше с учеником суконщика мы читаем:
       "Да, никак не предполагал мэтр Фуше, что в столь знаменательный для него и Европы день он окажется в еврейском квартале", из чего легко сделать вывод о местонахождении героев. А после трагического окончания эпизода с учеником автор рассказывает нам: "Как только Жан Мишель втащил мэтра Фуше в еврейский квартал, тот (мэтр, ясное дело, а не квартал) сразу пришел в себя от отвращения".
       - Но позвольте, - возмутится придирчивый читатель, - они уже там и находились, так же, как и Реймсский собор – в Реймсе, а не в Труа!
       И доверие его иссякает окончательно вместе с терпением.
       Нанизывая одну неувязку на другую, нудные рассуждения - на сюжетные линии, ведущие в никуда, Петя окончательно гасит всякое желание добраться не только до смысла повествования, но и до его концовки. И на законный вопрос, почему повесть не отредактирована хотя бы с точки зрения сюжетной последовательности, Петр вальяжно ответит, - ну, в самом деле, ребята, что вы придираетесь, это работа корректора. Не пристало мне всякой ерундой заниматься, главное – написать, а когда дойдет до печати, кто-нибудь все исправит.
       Остается только один вопрос, кто захочет проедать себе путь в этой недосоленной каше без масла, когда на десерт подают пустое блюдце?