Дюковские «киты»

Бабель, Катаев, Жванецкий...

В. СЕРДЮЧЕНКО

    
    Литературная Одесса зиждется на трех китах -- Бабеле, Катаеве и Жванецком. И не только литературная. Уже несколько поколений одесситов бессознательно подражают бабелевским персонажам в общении с чужаками. "Быть одесситом" -- значит, по Бабелю -- Жванецкому, сыпать направо и налево анекдотами и демонстрировать круглосуточную готовность к авантюре.
    Автор этих строк не завидует одесситам. Несколько легкомысленных художников пера навязали целому городу образ опереточного весельчака, который обязан шутить, шутить, шутить, даже если на душе у него скребут кошки, а в соседней комнате умирает парализованная теща (что тоже стало темой одесского анекдота).
    Бабель. Бабель писал, конечно, не реальную, а выдуманную Одессу. Столь же талантливый писатель, сколь и закомплексованный невротик, он решал своим творчеством собственные, одному ему присущие психологические проблемы, замещая действительное желаемым. Его Одесса создавалась, собственно говоря, по законам социалистического реализма: в ней главенствовало не то, что есть, а то, что должно быть, обязано было быть. В реальной Одессе евреев громили и убивали, в бабелевской громят и убивают они сами. Жизнь одесских пролетариев была исполнена унижений и обид -- у Бабеля они сами издеваются над сильными мира сего и время от времени устраивают им реквизиции под дружный смех собравшихся и самих жертв. Реальная Одесса голодала, влачила существование, подвергалась насилию и репрессиям -- согласно "одесскому проекту" Бабеля она обязана была веселиться и пировать. То есть перед нами редкий случай, когда литературные "кажимости" жизни вытеснили ее реальные "сущности".
    -- Но какое все это имеет отношение к "Сетевому Дюку"?
    -- Самое прямое. Подожди немного, читатель, и ты согласишься со мной.
    Катаев. Валентин Катаев скорректировал образ неунывающей блудницы, развеселой маркитантки, которой было хорошо при всех правителях, режимах и оккупантах. Его Одесса точнее, жестче и не лишена при этом специфического одесского перца. Ранний Катаев, между прочим, тоже был причастен к созданию одесского мифа. Его "Белеет парус одинокий" и "Хуторок в степи" являют нам сусальнопоэтическую Одессу беззаботных генералов песчаных карьеров на пороге революционных преобразований. Но, вернувшись к своему одесскому прошлому на склоне лет, Катаев переписал его в великом творении "Уже написан Вертер". "Вертер" напрочь отвергает шикарную живопись "Одесских рассказов". Не верить Катаеву нет оснований. Он тоже плоть от плоти Одессы 20х годов. Однако какие трагические лики проступили в "Вертере" сквозь карнавальную прозу Бабеля... "Чтобы выпрямить, надобно перегнуть", любил говаривать председатель Мао. Действительно, над "Вертером" не посмеешься.
    А вместе с тем катаевская Одесса жизнерадостна и лирична. Мы бы сказали, что у Катаева она равна самой себе, и, если бы нам предложили для жизни несколько Одесс, мы предпочли бы именно катаевскую.
    Жванецкий. Именно он стал "литературным одесситом № 1" позднесоветского и постсоветского времени. Искрящийся талант, помноженный на поразительную жизнеспособность, позволил Жванецкому утвердиться на общесоюзном Парнасе, как единственному полпреду одесской темы в советской литературе. Остальные не попали в эту квоту и так и остались в "городе у моря" наедине с ограниченным (в прямом и переносном смысле) читателем и мизерными провинциальными тиражами. Когда читаешь сегодня Вадима Ярмолинца, Ефима Ярошевского, Бориса Херсонского, Игоря Павлова, Юрия Овтина, Анатолия Гланца, Петра Межурицкого, то диву даешься: где же они раньше-то были? Вот ведь настоящая, настоянная на подлинной Одессе литература!
    Но все действительное разумно, все разумное действительно. Да не обидятся перечисленные авторы, у них не хватило волевого усилия, чтобы повторить путь своих "отцов": тех же Бабеля, Катаева, Ильфа и Петрова, Багрицкого, Паустовского, Светлова, Славина, Олеши и, наконец, самого Жванецкого. Наиболее искренние из них сами с зубовным скрежетом признаются в этом:
    
    "Я не говорю об общем, так сказать, духе времени. Нет. Я имею в виду другое: наши завихрения. Мучительные самокопания. Хиромантию. Столоверчение. Словоблудие. Нечистую совесть. Онанизм (совместный). Демонизм (в масштабе квартала). Душевный запой. Какойто пар... вернее паралич воли. А результат вот он: загубленный артистизм, голос, севший на мель, слабо тренированные десны, запущенный сад души. Усталость. Тоска. Поседение, дряхлость, запоры, любовные неудачи, дрязги, закат полный звездец..." (Ефим Ярошевский, "Провинциальный романс")
    
    То есть не хватило здорового честолюбия, деловой хватки, пластичности всего того, из чего состоял советский писатель и что с блеском демонстрировал Михаил Жванецкий. За Бабеля меня били уже однажды палками, а за Жванецкого, чего доброго, поколотят оглоблями, но все равно скажу.
    Жванецкий, в сущности, продолжил галерею одесских шутов, начатых "Одесскими рассказами" и "Интервенцией" Льва Славина. Он математически точно угадал конъюнктуру ожиданий: именно такой опереточный "город у моря" нужен был советскому культурно-политическом официозу в качестве дозированной фронды; и именно такая хохмаческая Одесса больше устраивала незамысловатого зрителя, слушателя и читателя. Жванецкий с блеском удовлетворил и продолжает удовлетворять эту потребность. Горький одесский опыт Валентина Катаева меньше востребован современным разночинным читателем, нежели искрящиеся байки Бабеля и Жванецкого. Так сказать,
    
    Тьмы низких истин нам дороже
    Нас возвышающий обман.
    
    Теперь о "Сетевом Дюке", который здесь очень даже при чем. На сегодня он аккумулировал практически всех авторов одесской темы. Этот орден последних могикан разделился на тех, кто послушно следует в фарватере Бабеля и Жванецкого, и тех, кто им противостоит. Первых, разумеется, больше. Номинационные корзины "Малой прозы" и "Nonfiction" ломятся от клонированных Бабелей и Жванецких, послушно воспроизводящих "фирму": стеб, прикол, дерибасовский прикид, лингвистическая гримаса. У Марселя Марсо есть гениальная реприза: его персонаж так долго любовался своей маской, что она к нему приросла, и когда он однажды попытался сорвать ее, у него ничего не получилось.
    Тем большее восхищение вызывают у автора этих строк такие произведения, как "В краю чужом" Давида Шехтера, "Коллекционер" Александра Бирнштейна, "Рассказ без названия" Алекса Рапопорта, "Баба Слува" Романа Перельштейна и многие другие, где из-под опереточной Одессы является другая, настоящая Одесса радостей и тревог и где главенствуют не эстрадные "кажимости", а честные, как черный хлеб, "сущности".
    Вопрос к читателю-одесситу: "бабелевская" или "катаевская" Одесса находится ближе к своему оригиналу?
    
     В. Сердюченко
литературный критик, член жюри конкурса «Сетевой Дюк-2001»
    
    «Новое русское слово» 28 августа 2001 г.