Ева Морозовская
О влиянии катарсиса на реализацию потребности в принадлежности.
Читая рассказ Анны Файн «Тихая женщина с улицы Бешт», я вспоминала отнюдь не Земфиру, а Аллу Борисовну: «Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал». Все произведение в целом представляется мне раскрытием темы «Лишний человек в современной израильской литературе». Если взять энциклопедическую статью «Лишний человек» и заменить русскую литературу на израильскую, остаются одни сплошные параллели. Проблематика другая, ситуация аналогичная. Как говорится, только сбоку.
Итак, перед нами печальная история женщины, которая оказалась всюду чужой: прыгнув в религию, как в холодное озеро, женщина покинула родной берег, в котором осталось детство с его пионерлагерем и намазыванием зубной пастой... и оказалась в мире «праведниц», в котором чувствовала себя настолько чужой, что это, видимо, и привело ее к сорока годам к ситуации, названной в начале рассказа словомאויסגעמוטשעט и достигшей пика своего развития в сцене с ночным кризисом при участии Зельды Янкович. Интересна игра ситуаций: в пионерлагере героине снилось, что ее гладят по щеке, а оказалось — измазали пастой. В гостинице снилось, что ее убивает соседка по комнате — а на деле оказалось, та ее спасала. Очень напоминает мораль истории с птичкой, коровой и кошкой, насчет того, что не всякий, кто тебя в дерьмо сажает, тебе враг, и не всякий, кто тебя из дерьма вынимает, тебе друг.
Семья, которая обычно бывает мощной поддержкой людям, не нашедшим себя в жизни социальной, не явилась источником такой поддержки для нашей героини. Это наверняка добавило ей измученности. Дети упоминаются, они нуждаются в матери, в отличие от отстраненного супруга, с которым Рахель не близка, но ресурса любви детей героине не хватает чтобы чувствовать себя хорошо. Ее не устраивает идентичность «Я-мать», ей не дает силы идентичность «Я-жена». По-видимому, ей важна идентичность через чувство принадлежности к группе, причем в силу жизненных обстоятельств — к группе социальной, как раз то, чего у нее нет.
Читая, я искала намеки во всех именах, начиная с момента, где героиня ассоциирует имя Зельда с сельдью. Я пыталась нащупать здесь нечто более глубокое. Почему «с улицы Бешт» - мне непонятно, не хватает религиозного образования. Я тоже не ходила на курсы для возвращенцев. Почему«тихая женщина» - как раз понятно: деловая Лея, чтоб «сосватать» в пару к Рахели Зельду, которую наверняка даже в лицо не помнит (тоже мне, нашла тихую женщину), - смотрит на Рахель и возвращает той ее же отражение. Это Рахель у нас на вид тихая, кто б мог догадаться, что внутри нее такое страстное воображение бушует.
Почему фамилия Зельды Янкович, нам пространно объясняют. Почему героиню зовут Рахелью? Библейская Рахель — любимая жена, наша героиня — нет. Может, чтобы была возможность в одном из эпизодов назвать ее рухлядью в соответствии с ее самоощущением, достигшим своего апогея во сне-галлюцинации? Или рохлей? Орна Занзар, антипод главной героини, тоже чужачка в религиозном мире. Яркая, своевольная, возможно даже наглая — и при этом прекрасно себя чувствует, заставляя лишь окружающих переживать неловкость, когда она задерживает целый автобус. «Занзар» звучит как Сансара, бесконечный возврат на круги своя, а кроме того, как «зан зар» - я бы перевела это имя как «чуждая разновидность». Чуждая и героине, и среде — но, как уже говорилось, Орна Занзар прекрасно приспосабливает среду под себя. Нашей героине никогда не стать такой, как Орна.
Сцена с вакханалией в синагоге меня, признаться, смутила. Я готова списать это на начало галлюцинации Рахели, но почему в ее сне происходило такое безобразие с шаманскими танцами? Может быть, чтобы подчеркнуть, что Рахель считает своих «праведниц» во главе с чудотворной раввиншей профанаторшами святой истинной веры, апологетом которой в этой местности является только она, одинокая, никем не понятая и не принятая героиня.
Отправляясь в путешествие по святым местам, Рахель искала душевного отдохновения — избавления от давления чуждой среды, с жизнью в которой она морально не справлялась. И надо же — она получила то, за чем ехала. После ночного обморока, переживя смерть одной из своих субличностей, Рахель стала чувствовать себя лучше. Не то чтобы совсем своей, но гораздо более близкой женщинам из религиозной среды, начиная с невинно оболганной Зельды Янкович, на поверку оказавшейся обычной неряхой, и искренне желающей не только нажиться на суеверных еврейках, но и помочь им со своими камнями. Что же касается разыгравшегося воображения Рахели, пишущей рассказы, и игры с именами — мне подумалось, что Анна Файн, возможно, придумала весь этот рассказ от начала до конца, услышав где-то фамилию Янкович и начав фантазировать об ее происхождении.