Те, кто зарабатывает деньги, знают, как быстро идет время. Если работать всерьез, да еще семью завести, то на создание художественных произведений сомнительной ценности практически не остается ни сил, ни времени. Умный работодатель следит, чтобы работник выкладывался максимально. Из этого можно заключить, что у обсуждаемого автора работодатель неумный, либо А. Ф. удалось его провести - если у нее хватило сил наваять произведение, причем такое, что шансы на какую-либо пользу от этого произведения весьма невысоки.
    Нужно разобраться в двух вещах: что представляет собой исследуемое явление и какими инструментами мы собираемся его исследовать? Иными словами: что представляет собой обсуждаемый текст, и что мы все здесь делаем? Тяжкое прошлое, висящее в памяти каждого взрослого литератора, уехавшего из звериных стран с русским языком общения, побуждает нас обсуждать текст при помощи голосовых модуляций, привлекая к изучению проблемы собственный художественный вкус. Это инструменты, никак не адекватные предмету обсуждения. Лучшей оценкой опуса служит квалифицированное мнение сотрудника издательства, решающего вопрос целесообразности и окупаемости публикации. Полезными критериями оценки служат отзывы средств массовой информации на опубликованный и доведенный до сведения общества текст. Читатели голосуют трудовым рублем - и так общество возвращает писателю вложенный труд. Это - сторона рыночная, и с этой стороны работа Анны Файн не выдерживает критики. В контексте современной литературы этой работы просто не существует.
    Но литература - это одновременно и индустрия, и род искусства. Бумажные комбинаты, типографии, издательства, книжная торговля, библиотеки - все эти учреждения с различной степенью активности и самосознания работают на нее, и такова ее индустрия (так член нашего клуба Михаил Юдсон мог бы с гордостью сказать: "таков я"). Кроме того, она еще - часть художественного наследия мира. Во многих домах хранятся неизданные рукописи. Несколько знакомых мне людей, считающих себя писателями, искренне огорчались: они уже пожилые, куда же после смерти денется их архив - он ведь никому не нужен. Вот счастье-то! Паразитическое чувство собственной нужности повышает самооценку нужника. Сочинителям трудно привыкнуть к чувству собственной ненужности, но это чувство благотворно для литературы, отсекая тех, кто не готов принять волчьи законы индустрии.
    Если уж мы здесь не обсуждаем никакие произведения, доведенные до сведения общества - то есть хотя бы опубликованные, - то что же побуждает обсуждать произведения неопубликованные и имеющие очень мало шансов на распространение? Возможно, то, что автор пришел в клуб своими ногами, а не проигнорировал его, как это делают гораздо более умелые писатели. Обсуждая текст, не имеющий никакого практического применения, члены клуба словно говорят автору: ты такой же, как и мы - не выбивающийся из ряда скромных талантов, признанных только в домашнем кругу, - и мы будем говорить о тебе, как о явлении в литературе, потому что это приближает и нас к позиции явления в литературе.
    В каком жанре написан текст, выслушанный нами? По форме - это повесть, по сути - сценарий, еще вернее - запись предполагаемого фильма. Сценарий неудачный: написана исключительно линия главного героя. Ни слова о его отношениях с той девочкой, которую он отправляется якобы спасать из далекого Израиля. Ни автор, ни герой не интересуются ни судьбой, ни переживаниями девочки, и только поэтому оправдано отношение к ней в самом конце повествования, как к спасенному монстру. Она "прокашлялась, разжала органы речи и выплюнула заветное слово: - На хера мы им усрались! Не бзди, папыча, лови мотор, хва стремать. О, Господи, лучше бы она молчала!" Поскольку из более раннего куска текста мы знаем, что "папыча - злыча", то спрашивается: не дурак ли он? Герой испытывает паразитическое чувство собственной нужности девочке, которая приходится ему дочерью только по документам. Миф о КГБ, участвующем в организации секты Мыслематери, столь же оправдан, как миф о японской разведке, участвовавшей в организации "Аум синрике". Но самое печальное: конфликт возникает не между художественно описанными личностями, где он был бы оправдан и драматургически уместен, а между хорошим по авторской оценке человеком из Израиля и российским обществом, непонятным, но чуждым герою согласно той же оценке. Что связывает героя со страной, в которой растет его дочь? Только проведенное там детство. Что понимает герой, а с ним и читатель, после всех приключений? Я поздравляю всех, кто понял что-то важное.
    При этом фактура текста, ткань, из которой сшит этот костюмчик, гораздо лучше, чем произведения многих других членов клуба. Извините, что не сравниваю всё это с произведениями, существующими в контексте нормальной художественной литературы, - такие сравнения столь же уместны, как сравнение рисунка, случайно взятого с художественной выставки в детском саду, с рисунком, сделанным профессиональным художником ради заработка. Тем не менее, и у А. Ф. встречаются ляпы. Например: "Когда мы впервые остались вдвоем в ее спальне, она была как натянутая струна. И я играл, играл на этой струне, но отзвука не дождался". Особенность струны - она таки звучит. Может, он глухой. Или вот: "Тут только я заметил свои босые ноги, измазанные грязью, исцарапанные о стволы деревьев". Что заметил: что у него есть ноги? Так они и раньше были. Что они босые? Так он же разулся. И зачем он царапал их о стволы, если на земле лежат в основном корни? Или вот еще вопрос: какая точка на попке молодой женщины самая упругая? Это не риторический вопрос. Автор радостно пишет: "Ее зад аккуратно прочертила вытачка, отчего плотная ткань согнулась точнехонько в нужном месте - самой упругой точке стюардессиной попки". (к.ц.) Решится ли автор показать это на себе? Черт его знает, где эта точка! Всю ночь искал - нашел сразу несколько, не говоря уже об удовольствии...
    Некоторые атрибуты текста отсылают читателя, знающего современную историю СНГ, к так называемому "Белому братству", которое возглавляла женщина по имени Мария Дэви Христос (в тексте - мыслемашка), в замужестве Мария Кривоногова (в тексте ее зовут Светлана Суховерко), и она действительно отбывала в украинской тюрьме срок заключения (в тексте - "недавно отбывшая срок заключения. Судили ее как раз за организацию той самой секты, где теперь крутилась моя Сонька"). Так вот: это описание секты имеет такую же связь с реальным "Белым братством", как обсуждаемый текст - с литературой.
    Кстати, книга на подобную тему недавно уже была выпущена на русском языке. Продавая книги, я даже прочитал ее, а потом, придя домой, и фильм видел - книга была экранизована. Семья богатых австралийцев вызывает из Соединенных Штатов психолога, чтобы он вырвал их дочь из-под влияния индийской секты. Девушка побывала в Индии и попалась. Но там хоть книга интересная была.
    К счастью, ни обсуждаемый сегодня текст, ни досужие мнения не имеют отношения к магистральным процессам художественной литературы. Даже к побочным процессам они имеют весьма косвенное отношение.
    Давайте определимся: текст может иметь художественное значение - если существуют некие особенности, внесенные автором в работу со словом. Текст может иметь литературное значение - если автор занимает в существующей литературе какое-либо место. Но данный текст имеет только клубное значение. Он служит индикатором уровня тусовки. Поясню на примере: неделю назад сэр председатель переслал мне письмо, пришедшее на сайт писательского клуба, причем почему-то для меня. Я немедленно ответил. Незнакомый адресат прислал мне свои рассказы и сопроводительное письмо, цитата из которого имеет прямое отношение к сегодняшней теме: "Поймите правильно - я не могу писать, по крайней мере так, как это делают Файн-Литвиненко-Бурштейн, по определению, по физиологии". Вы думаете, этот неизвестный хотел похвалить названных авторов? Ну-ну... Но вот что важно: неизвестный автор, тексты которого ненамного лучше текстов перечисленных людей, назвал их фамилии в качестве некоего уровня. Если бы он их не знал, ему не на что было бы сослаться.
    Увы, мне часто приходится цитировать еще и Станислава Ежи Леца: "Этому автору удалось многого добиться: он снизил общий уровень". Анна Файн никак не повинна в том, что не умеет сочинять повести, заслуживающие успеха, но клуб виноват в том, что подобные тексты становятся индикаторами его работы. Постыдно говорить о мастерстве людей, которые и ремесла-то толком не освоили. Возможно, следует выбрать иную форму работы. В нашем клубе возникает и тщательно поддерживается явление, которое я назову: "литобъединенка": мы говорим о чепухе как о феномене литературы, потому что это приближает и нашу чепуху к позиции феномена литературы.
    В качестве иллюстрации приведу несколько примеров. Старожилы клуба помнят визит в наше заведение редактора одной из израильских газет (тираж - около 17 тысяч экземпляров еженедельно). Он был безобразно пьян - это его привычное состояние. Не помню, кто читал в тот вечер - пусть сэр председатель вспомнит. Но после чтения, не дожидаясь отзыва оппонентов, этот редактор встал и произнес косноязычную речь, смысл которой сводился к тому, что если произведение сделано "вкусно" - он так и сказал "вкусно", видимо, ему хотелось закусить после выпитого, - то он как редактор предоставит этому произведению страницы подведомственной газеты, тираж 17 тысяч экземпляров еженедельно. Только все, что он слышит в клубе - это невкусно. И ушел, покачиваясь. После этого редактор по сей день продолжает редактировать ту же газету. Так вот: конечно, пьяные речи вести нехорошо, но кто рискнет сказать этому человеку, что он некомпетентен в литературе? Он же искренне предлагал страницы, которые ему так трудно заполнять. Скажите ему, что он - пьяный дурень, и вы узнаете о себе много нового. А ведь его пьяное мнение было верным, разве не так?
    В качестве еще одного примера: фрагмент из интервью писательницы Ирины Полянской интернет-изданию "Русский журнал". В 1997 году на страницах бумажного журнала "Новый мир" был опубликован ее роман "Прохождение тени". Как указывает "Русский журнал", "роман получил высокую оценку критики, вошел в финальный шорт-лист премии Букера, присуждаемой за лучший русский роман года, и открыл в издательстве "Вагриус" новую серию книг "Женский почерк". В 1999 году читатели "Нового мира" получили возможность ознакомиться с новым романом Полянской "Читающая вода"".
    "В один из дней я вдруг написала первый свой рассказ, конечно во многом навеянный прочитанными книгами. Действие в нем происходит в дни Парижской Коммуны... В камере Бастилии сидит якобинец, к нему приходит начальник тюрьмы, чтобы сыграть с ним в шахматы и провести диспут. А наутро якобинца должны гильотинировать... Мама отнеслась к этому ответственно и повела меня в нашу новокуйбышевскую газету "Знамя коммунизма". Ее редактор, тогда еще молодой человек Геннадий Исаков, прочитав рассказ, поздравил нас и сказал: "Будем печатать". И прибавил, обращаясь к маме: "Может быть, мы с вами присутствуем при рождении таланта..." Конечно, это была дежурная фраза, но я поверила ей безоговорочно... Рассказ вскоре вышел. Все это так сильно меня поразило, что рассказы из меня просто полились ручьем. Я была принята в литературное объединение при газете, с нетерпением ждала каждого заседания. Мне казалось, что все дверные ручки в редакции - золотые! Мой рассказ был торжественно прочитан на собрании этого литобъединения, мне преподнесли букет красных гвоздик, поаплодировали, поражаясь тому, что автор так молод, а уже хорошо знает историю Франции. И во всем нашем городе, не говоря уже о литобъединении или редакции газеты, не нашлось человека, который бы указал автору и его наставникам на смехотворную ошибку: во времена Парижской Коммуны уже не было ни Бастилии, ни якобинцев, которых повывели лет за семьдесят до описываемых событий. Но такова была вера в печатное слово, что никто ничего не заметил, даже моя мама, хорошо знавшая историю".
    Вот откуда родом наше клубное стремление к литобъединениям. Неудачливым писателям кажется, что в литературу входят через это самое объединение. А ведь это - лишь симптом неблагополучия, вывезенный из страшной звериной страны с русским языком повседневного общения. Каинова печать литературного объединения. В стране, где всякие политические объединения были запрещены, литература была единственной политикой, за которую не следовало немедленного наказания.
    Поясняя тезис: первая ошибка в литературе Анны Файн - представление текста весьма среднего качества на обсуждение в структуре, мнение которой может только загрязнить его. Можно бросить рукопись в огонь, можно дать почитать соседям, можно представить неудачливым коллегам по прославлению себя - но в любом случае, литература делается не здесь. Человек, нуждающийся в операции аппендицита, идет к хирургу, а не к мяснику, хотя в первом приближении механизмы их работы одинаковы. Впрочем, можно вспомнить стихотворение Бориса Заходера: "Шарик очень громко лает, Шарик очень твердо знает: тот, кто громче скажет "гав" - тот всегда и будет прав". Если говорить о произведении громко и уверенно, то можно хотя бы на секунду поверить, что оно ничуть не отличается от тех, за которые платят деньги, нажитые чужим или своим потом.
    Может, мы обсудим произведения Ирины Полянской? Или Елены Благовой, Натальи Александровой, Марины Воробьевой, Марины Курсановой, Ирины Ратушинской, Виктории Токаревой, Людмилы Петрушевской, Людмилы Улицкой, Ирины Хроловой, Эвелины Ракитской, Екатерины Вильмонт? Нет. В этом супермаркете от художественного слова нам достался сухарный отдел. Сегодня мы попробовали сухаря от Анны Файн. И смею вас заверить, что на фоне остальных произведений членов клуба этот сухарь еще производит впечатление свежего и почти не заплесневевшего.