Михаил Горелик

    

ТОСКА ПО ЕВРОПЕ

    (О двух первых романах трилогии «Ведьма и парашютист» и «Полет бабочки»)
    Нина Воронель написала книгу для "всех" - приключенческий роман с непременной love story. Это вторая серия трилогии "Гибель падшего ангела". В первой, с элементами готического романа, действие происходило в старинном замке - теперь оно переносится в таинственную библиотеку, где вдалеке от любопытных глаз ведутся переговоры арабского принца с израильтянами.
    Обе стороны стремятся тайну свято сохранить и, само собой, обеспечить безопасность мероприятия. Коварные враги ставят себе противоположные цели. Кто друг, кто враг, а кто просто так - книжки читает, - к удовольствию любителей жанра, определить поначалу совершенно невозможно, и читатель бродит в густом тумане, который рассеивается, как ему и положено, только к концу романа.
    И трупы, и эротика - все по обязательному меню, все останутся довольны. Но есть и специфические блюда: в наличии большая гомосексуальная тема, поданная в психологическом и гуманистическом ключе, - симметричная лесбиянскому сюжетцу на обочине первой книги (страшно представить, что может ожидать читателя в последней серии), в наличии также легкий инцестуальный флер: у злодея - любовника матушки героя - в иные времена был роман с подругой Ури, все еще остающийся сюжетно актуальным. Предлагается также эдипов комлекс Ури в отношении к матери. То есть много чего интересного.
    А еще - исторический роман в романе. Что-то вроде "Рукописи, найденной в Сарагосе": вдруг возникает некий зашифрованный дневник, переносящий действие на иные берега, а в том дневнике - роман о Рихарде Вагнере (возбуждающий ассоциации с романом Годунова-Чердынцева).
    Да, вот еще: большой хэппенинг - костюмированное и исторически точное воспроизведение битвы при Ватерлоо. Драгуны с красными носами, уланы с положенными им хвостами кусают длинный ус, скачут, палят из ружей и пушек и воинственно машут саблями. Во время этих гуляний, с воодушевлением представленных местными пейзанами, возникает не предусмотренный знаменитым сражением труп. Мы-то, читатели Честертона, только того и ждали: где спрячет мудрец труп? Ну конечно, в сражении? Подумаешь, тоже мне, бином Ньютона!
    Но ведь, согласитесь, в такого рода сюжетах не только неожиданность, но и предугаданность партитуры создает желанный эффект. Кого бы тут привести в пример? Да хотя бы Хичкока! Мастер саспенса так определяет излюбленный свой прием: "поощрение захватывающего дух любопытства и создание чувства сообщничества между режиссером и зрителем, которые знают, что должно произойти".
    Теперь, вроде бы, про приключенческий роман действительно все - можно поставить точку.
    И взглянуть на вещи с иной (внефабульной) стороны.
    Чем отличается Честертон от, скажем, Артура Конан-Дойля и Агаты Кристи? Интерес последних целиком сосредоточен на детективе: на его механике, динамике, загадке и ее неожиданном разрешении. Впрочем, стоит оговориться: Василий Розанов нашел в историях Конан-Дойля совсем иные (о, совсем иные!) материи, а в повествовании Агаты Кристи можно увидеть много чего, на сводящегося без остатка к жанру, - скажем, любовь к английской деревне порой только простодушно притворяется инструментальной и, кажется, сама готова использовать сюжет для очередного самопроявления.
    И тем не менее по сравнению с Честертоном они пуристы: ведь для Честертона детектив - лишь излюбленная форма рассказа о действительно важных для него вещах.
    Важные для Нины Воронель вещи художественно двоятся: хотя они и кажутся, на первый взгляд, сугубо инструментальными, но вовсе не утилизируются сюжетом и живут своей собственной, вполне независимой от него, жизнью.
    Русский читатель первой книги трилогии "Ведьма и парашютист" только лишь отчасти может оценить напряженность еврейско-немецкой love story, в особенности если еврейское дается в израильской аранжировке. Германия до сих пор остается в еврейском массовом сознании непреодоленной темой - еврейская эмиграция в Германию представляется чем-то чудовищным.
    Между тем героиня романа - "ведьма" - воплощение des deutschten Weiblichen - в более широком контексте воплощение Германии и Европы, заворожившее молодого израильтянина. Под сурдинку дана тема блудного сына: герой - еврей-свинопас немецкой ведьмы - для повышения градуса занимается заодно и убоем нечистых животных. Неспециализированный читатель не углядит оксюморона в свином сюжете евангельской притчи - Нина Воронель возвращает ему смысл, внятный тем, кому этот рассказ первоначально был адресован. Герой в сладостном плену ("рабстве") у ведьмы-Европы с ее замками, подземельями, ужасными тайнами, священными камнями, свиньями, неведомым в Стране Израиля чудом листопада и культурой, культурой, культурой... Как мог ты, смелый и свободный, забыть у ласковых колен? Израильской маме-йеки* все это представляется полным кошмаром.
    Борьба за Инге становится и борьбой за Европу. Персонифицированный террор хочет ее использовать и подчинить, молодой израильтянин - влюблен и очарован. Ури реставрирует немецкий замок - Карл хочет взорвать все это отжившее европейское мироустройство, репрессивную культуру, сковавшую свободу человека.
    Действие второй книги трилогии также разворачивается в самом сердце Европы - в старой доброй Англии. Это, с одной стороны, деревня, а с другой - средоточие культуры - библиотека с хранилищем редких книг, древних рукописей и инкунабул. Все вместе - воплощение западного мира.
    Не ведающий израильских реалий читатель не увидит ничего особенного в описании летнего дождя - мало ли таких текстов в литературе?! Однако автор и его израильские герои живут в мире, где дождя летом не бывает НИКОГДА, где летом смиренно молятся не о дожде - только о росе, и в этом контексте сцена дождя теряет свою нейтральность: написать о летнем дожде хотелось совершенно безотносительно, о, как хотелось, сидя у себя в северном Тель-Авиве, еще раз пережить это великое европейское чудо!
    В известном смысле главный субъект романа - библиотека (в первой серии эту роль играл старинный замок), она не просто background, она живет самостоятельной и не сводимой к сюжету жизнью. На протяжении почти всего повествования возникают книги, полки, двери, переходы, узкие лестницы, галереи, хранилища. Герои живут в сгущенном мире культуры. Тень Борхеса явственно бродит по таинственной библиотеке.
    Библиотека задает уничтожающий масштаб происходящему - величественное обрамление сиюминутных политических и человеческих страстей. Еврейско-арабская интрига нуждается в большой европейской библиотеке только лишь как в инструменте прикрытия, только как в декорации. Многочисленные агенты искусно изображают европейцев и притворно листают старинные фолианты, вовсе не интересуясь их содержанием.
    В "Полете бабочки" как бы пародируется картина мира, которая предполагает таинственное еврейское сокрытие за разнообразными масками: худшие подозрения подтверждаются - самые неожиданные персонажи действительно оказываются евреями.
    Роман наполнен культурными реалиями Европы - еврейские отсутствуют начисто. Самое древнее из еврейских событий, упомянутых в романе, - Война Судного дня. 1973 год. В терминах книги, "Йомкипурская война" - мелкий пример специфического русского волапюка в Израиле. Можно сколько угодно говорить о тысячелетиях еврейской истории, богатстве, глубине, высоте и красоте еврейской культуры - но уж, извините, чем богаты, тому и рады; как говорил Бен-Гурион: у меня нет других евреев. Вот и у Нины Воронель в романе - тоже нет. Не имея ничего своего за душой, бедным детям сионизма нечего противопоставить неотразимому влечению к Европе - они безоружны.
    Карл, желающий взорвать Европу, - сам подлинный европеец, он персонификация ее собственной воли к смерти. Ури чужак, пришедший из-за моря и полюбивший. Карл - возненавидевший, но свой: это его мир, его "библиотека". Его конфликт с Европой - семейный конфликт, его неотразимое мужское обаяние - обаяние не только арийского облика, но и европейской души. В дни долгого заточения он пишет роман о Вагнере, роман о Европе - о ком могли бы написать роман еврейские герои романа?!
    В конце первой части трилогии Ури обнаруживает останки Карла; "Карл больше не придет", - последние (утешительные) слова книги. Во второй части Карл воскресает. Надо полагать, третьей книги ему, из жанровых соображений, никак не пережить. А жаль - уж больно хорош! Ну и кроме того, типологически он, конечно, бессмертен, как бессмертен бунт Европы против самое себя.
    Мать Ури, прекрасная Клара, твердо знает, что Вагнер - "нацистский ублюдок" (грубое и примитивное идеологическое клише из тех, которые, вообще говоря, не свойственны сознанию героини), но она не в силах противиться его музыкальному напору. Как и обаянию Карла, который, симметрично Вагнеру, оказывается в конце концов нацистским ублюдком.
    Роман Клары и Карла, как и роман Ури и Инге ("ведьмы"), - еврейский роман с многоликой Европой. Для Ури и Инге - это любовь двух миров, негалахический плод которой** во чреве Инге: ребенок Ури уже не будет "настоящим" евреем. Если только Нина Воронель не прервет насильственной рукой Карла ее беременность, а то и жизнь в последней книге трилогии, и, ради великой сионистской идеи, не возвратит Ури в еврейский мир, лишенный листопада, летнего дождя, "библиотеки" и священных камней.
    Проблема в авторе: ведь здесь Нине Воронель придется разрешать не только сюжетные коллизии, но и проблемы большого контекста. Конечно, Ури остается и в Европе израильтянином, более того, он рискует жизнью, выполняя задание родных спецслужб - на этом, собственно, и построен роман. Но внесюжетно, по большому счету, это не имеет ровно никакого значения. Автор волен, конечно, распорядиться судьбой своих персонажей (хозяин - барин) - да только большой выбор Ури уже сделан.
    Бедный Самсон Вырин оказывается посрамлен и в "Полете бабочки": правды нет и выше. Со свинопасом Ури, как и со станционной дочкой, вопреки евангельскому назиданию, визуализированному в повести в народных картинках с приличными, как бы специально для Нины Воронель, немецкими, стихами, ничего дурного вдали от "отца" не произошло - оба они явным образом прижились на чужбине, и небеса не спешат покарать их (ну разве что меч, отвергнутый Иваном Белкиным, возьмет в свои руки Нина Воронель - впрочем, я рассчитываю на ее милосердие).
    До Карла у Клары было бесчисленное множество еврейских любовников. Бесчисленное даже не столько в смысле их количества, сколько в смысле их жизненной незначительности - они просто не шли в счет, их как бы и не было. Карл - совсем иное, тут большая европейская страсть. Как бы нарочно (почему как бы? просто нарочно?) рядом обретается бывший любовник - высокопоставленный функционер израильских спецслужб. Ну никакого сравнения! Нина Воронель вложила в карман рубашки работника героической профессии меняемую раз в три года зубочистку - пусть будет рядом с Карлом еще гаже!
    Занятный момент: Клара знакомится с Карлом по пути с концерта Вагнера в Иерусалиме, и этому знакомству предшествует полная перемена отношения к композитору: от априорного рационального отвращения до невольного чувственного влечения. Она размышляет о Вагнере, и тут появляется Карп с его акцентированно породистым арийским обликом. Вагнер вызывает Карла из небытия.
    Связь Карла с Вагнером намечена еще в предыдущей книге: Ури, видя фото Карла, непроизвольно сравнивает его с вагнеровским Зигфридом. Там, впрочем, это выглядит не более чем расхожим клише, оброненным мимоходом, случайным и ни к чему не обязывающим замечанием, тут же и забытым - из этого едва видного семечка вырастает баобаб.
    В первой встрече Клары и Карла возникает забавный узор, едва ли предусмотренный автором, но зато диктуемый рельефом.
    Впрочем, с чего я взял? Может, и предусмотренный. Знакомство героев происходит на дороге, ведущей из Иерусалима в Тель-Авив. Не просто на дороге между двумя этими городами - тут важно именно направление движения: это большой горный спуск.
    На иврите спуск - йерида, подъем - алия. Смысл этих слов, соответствующих исходно чисто физическим действиям, давно уже расширен: алия - это, кроме того, духовное восхождение, йерида - духовное снижение, падение. Вызов к чтению Торы в синагоге - алия, репатриация в Израиль - алия, приезд в Иерусалим - алия. Эмиграция из Израиля - йерида, наихудшая йерида - в Германию. Таким образом, Карл ловит Клару на йериде.
    Роман с Карлом - мужским лицом Европы - кончается для нее полным крахом. О, Европа умеет прельстить и использовать евреев! Теперь Кларе не остается ничего, кроме как вернуться в свой еврейский мир и зализывать раны, которые вряд ли когда-нибудь заживут.
    "Полет бабочки" - книга, напитанная эротикой. Речь даже не об откровенных сценах (хотя и это непременное блюдо в меню, конечно, предлагается), а об общей атмосфере. Клара окружена эротической аурой, она источает эротические флюиды.
    Все это тонко и умело исполнено. До сих пор Клара всегда (типологически) была победительницей, манипулирующей мужчинами, но годы уходят, и стареющая женщина пристально-сокрушенно разглядывает морщинки у глаз. Карл появляется в момент острого кризиса, он идеал мужчины, он возвращает ей наполненность и осмысленность жизни. И вот на взлете внезапного немыслимого счастья, в точке самого великого своего любовного торжества Клара сокрушена, сердце ее навеки разбито - Карл таки украл ее кораллы. Какое значение имеет сюжет?! - драма обманутой женщины внесюжетна, боль Клары больше перипетий приключенческого романа.
    И милосердная Нина Воронель прерывает потерявшую вдруг смысл жизнь своей героини, материализуя глухую ("кладбищенскую") стену, перед которой та вдруг очутилась. Впрочем, глядишь, Нина Воронель, поступив не менее милосердно, воскресит ее в следующей книге - свои возможности чудотворства она уже продемонстрировала с Карлом. Правда, с ним было попроще: он ведь больше, чем человек, - он вечный бунтующий дух Европы, Клара же просто обыкновенная несчастная женщина, но ведь, с точки зрения читательского интереса, - Клара не меньше Карла.
    Выбитый из колеи Ури звонит из Англии своей далекой немецкой подруге. Какой-то необязательный разговор. И вдруг она на пустом месте, как бы невпопад спрашивает: ты что, был сейчас с женщиной? И сердце обрывается, и большая политическая и культурологическая игра со всеми сюжетными ухищрениями становится неважна перед внезапной, ничем не мотивированной, догадкой страдающей женщины, которая перестает на мгновенье быть персонажем романа.


    * Йеки (изр. сленг) - евреи - выходцы из Германии.
    ** Галаха - еврейское религиозное законодательство, согласно которому ребенок, рожденный матерью-нееврейкой, - не еврей.