Сказать по правде, мне не слишком много известно о том литературном течении, к которому принадлежит писатель Римма Глебова. Я бы назвал данное направление морализаторским. Приметы его общеизвестны. В подобных произведениях автор ставит и пытается решить этические задачи зачастую в ущерб задачам художественным. Более того, опираясь на подобный критерий, мне кажется, можно объединить несколько направлений современной и не очень современной прозы. Я бы назвал это объединенное направление прозой прикладной. Термин, может быть, не слишком удачен и оригинален, но согласитесь, что в этот разряд просится вся литература известного сорта, от фантастики и детективов до кроссвордов. Именно такая литература является хлебом периодических изданий, призванных помочь скоротать обывателю жизнь.
    Могут найтись среди нас такие снобы, которые попытаются вообще отказать подобным текстам в литературности. Я бы не стал с ними спорить, но и соглашаться не стал. Дело в том, что слово литература есть понятие абстрактное. И каждый волен понимать под ним что-то свое. Лично я весьма часто встречал людей считающих, что любая проза кроме "прикладной" от лукавого. И как рассудить высоколобых снобов и простых обывателей, кто из них более прав? Со своей стороны скажу, что отлично помню то золотое время, когда родители выписывали журналы "Работница" и "Здоровье". Мне тогда было лет 8-9. Говорю как на духу, в журнале Здоровье меня интересовали статьи о сексуальной дисгармонии в семье, а в журнале Работница, именно такие житейские истории. Излишне говорить, что мои любимые в то время фильмы были изготовлены в Индии. С годами я несколько изменился. Стал читать другие истории, изучать другие статьи и смотреть другой кинематограф. Стал ли я умнее? Едва ли. Просто у меня поменялись вкусы. Все это я говорю для того чтобы подчеркнуть: на данный момент существует пара литератур, моя и не моя, потребителем которых являюсь соответственно я и не я. Причем не я - это тоже я только намного моложе меня сегодняшнего. Таким образом, я могу анализировать этот текст двояко как я и не я, используя соответствующие вкусовые пристрастия как своеобразную систему координат. Или еще проще и поэтому достовернее: как Римму Глебову и как неРимму Глебову. Под неРиммой понимая писателя близкого мне по духу, но написавшего по каким-то причинам столь не имманентный себе текст.
    Итак начинаю по старшинству с Риммы Глебовой. Перед нами история о трех стариках живущих в Израиле, в общежитии для пожилых, история, способная затронуть тайные струны в сердце читателя, ибо в каждом человеке с годами возникает так называемый комплекс вины по отношению к престарелым родителям. Это тема двойняшка, тема о неблагодарных детях и покинутых родителях. И не случайно Римма, то там то сям в тексте заставляет своих героев комментировать поведение детей. На самом деле в подобных произведениях всегда присутствует пара героев: взрослые дети и престарелые родители. Есть и еще один герой - это одиночество. Старики Риммы Глебовой разобщены несходством характеров, памятью о прошлом, болезнями, они замкнуты каждый в своей скорлупе. И одиночество гонит этих несхожих людей друг к другу. Не в силах проломить эту скорлупу отчуждения и старческого эгоизма они пытаются общаться друг с другом. С этой точки зрения первый эпизод весьма символичен. Наум слышит присутствие нового соседа через тонкую перегородку, он слышит, как сосед
    
    "кряхтит, кашляет, временами что-то громко высказывает - неизвестно кому, а ночью так храпел, - Науму казалось, что вздрагивает их общая стена - не рухнула бы, пошутил он про себя. Утром сосед еще и стучать вздумал: то ли гвозди в эту хлипкую стенку вколачивал - вешать портреты любящих и засунувших его в хостель деток и внучков, то ли зеркало пристраивал - глядеть на свои морщины (ерничал, опять же про себя, Наум). Но, видно, стенка оказалась все же непробиваема, и сосед, слишком стараясь, промахнулся и врезал себе по пальцам, - Наум услышал звонкий стук падения молотка на плиточный пол и вскрик, - и тут же соседа пожалел."
    
    
     Как видите в одном абзаце в наличии все исходные элементы: отчуждение, дети, скорлупа, зародыш отношений. В момент, когда мы знакомимся с бывшим "зеком" Наумом, один его друг умер, а сближение с новым другом еще не началось. Ракурс, с которого автор смотрит на эту троицу, очень удачен. Наум все время сравнивает своего покойного приятеля Якова, добродушного хитреца и шутника со слегка обозленным, но умным Григорием и сравнение это заставляет его тосковать по умершему другу. Вполне возможно что поначалу и остроумный Яков вызывал раздражение у Наума, слишком они не похожи, но постепенно он привык к этим качествам и теперь скучает по ним. Это еще одна находка автора. Если говорить о Науме, то Римма рисует человека сломленного в прошлом сталинскими застенками, но порядочного, не слишком умного (это видно по его отношению к шахматам, к тому, что его переигрывал сначала предприимчивый Яков, потом основательный Григорий), но честного, не желающего поступаться своими принципами. Это видно по тому, какой драмой для него стало возникшее подозрение. Сломать скорлупу не удалось, но инфекция подлинного отношения все-таки проникла внутрь. Дилемма стоящая перед Наумом серьезна и неразрешима. Признать ли в своем новом друге сталинского палача, издевавшегося над ним в прошлом и оказаться в изоляции или поверить Григорию, что он всегда был учителем, а татуировку он сделал в тюрьме, попав туда по молодости лет, за мелкий проступок? Что предпочесть, на чем остановиться? Правду или счастье? Вопрос старый как мир. И народ дал свой ответ на этот вопрос: правда - хорошо, а счастье лучше. Наум догадывается об этом, но переступить через себя не может. Автор понимает, что своими силами он не сумеет решить эту задачу и посылает ему на помощь балагура-советчика, Якова, во сне. И Яков подсказывает недалекому другу верный ответ. Рассказ мне показался удачным. Могу только обратить внимание уважаемого автора на несколько нестыковок в начале текста.
    1. Тонкие перегородки в общежитии. Моя мама тоже живет в таком "хостеле", и все стены там - капитальные. Я понимаю, зачем автору понадобились эти фанерные простенки, и я даже допускаю, что существуют такие "хостели", но этот момент по-моему, надо как-то укоренить в тексте, он выглядит слишком произвольным.
    2. Русскоязычный контингент. Я допускаю, что существуют такие общежития в Израиле где подавляющее большинство квартирантов говорят по-русски. Но как ни крути, это все-таки Израиль, и русскоязычная публика - это частный случай. Данный момент, по-моему, тоже следует укоренить.
    3. Мужчины в "хостеле". Мужчина, как известно, бывает двух видов: женатый и одинокий. Путать их нельзя, Это разные существа, по своим привычкам, обычаям и степени свободы. То, что в описываемом месте не оказалось "женатиков" - правдоподобно но не очень. Даже если считать, что среднестатистический мужик умирает чаще женщины. Этот момент тоже не мешает укоренить. А во всем остальном рассказ можно признать весьма удачным.
    Теперь обсудим тот же текст, как если бы его написал другой писатель, неРимма. История, рассказанная им банальна. Одинокие старики общаются друг с другом. Прожитая каждым жизнь обозначена пунктирно. Невыразительно. Ну женитьба, на вдовство, ну борющиеся за независимость, дети, ну тюрьма, ну смерть. Это фишки, не более того. С таким же успехом автор мог бы сказать что у одного героя пахло изо рта, а у другого воняли ноги, как сделал Беккет в своей знаменитой пьесе. Все это несущественно. Качества индивидуумов произвольно изымаются, добавляются, меняются местами, с действием ничего не происходит, оно стоит на месте. И даже подозрение одного из героев, ставшее на миг для него кошмаром, никак не повлияло ни на развитие сюжета, ни на авторскую концепцию. Итак перед нами банальная история с просчитываемым финалом. Чтобы показать чем его текст отличается от нормального художественного текста, предлагаю вам сравнить два отрывка. Первый взят из обсуждаемого рассказа, второй из романа Олеши "Зависть".
    1
    Стенка тонкая, и Науму всё или почти всё слышно: как сосед кряхтит, пердит кашляет, временами что-то громко высказывает - неизвестно кому, а ночью так храпел, - Науму казалось, что вздрагивает их общая стена - не рухнула бы, пошутил он про себя. Утром сосед еще и стучать вздумал: то ли гвозди в эту хлипкую стенку вколачивал - вешать портреты любящих и засунувших его в хостель деток и внучков, то ли зеркало пристраивал - глядеть на свои морщины (ерничал, опять же про себя, Наум). Но, видно, стенка оказалась все же непробиваема, и сосед, слишком стараясь, промахнулся и врезал себе по пальцам, - Наум услышал звонкий стук падения молотка на плиточный пол и вскрик, - и тут же соседа пожалел.
    2.
    Он поет по утрам в клозете. Можете себе представить, какой это жизнерадостный здоровый человек. Желания в нем возникают рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии ни слов, а есть одно "та-ра-ра", можно толковать так: "Как мне приятно жить... та-ра! Та-ра!.. Мой кишечник упруг... ра-та-та-ра-ри... Правильно движутся во мне соки... ра-та-та-ду-та-та... Сокращайся кишка, сокращайся... трам-ба-ба-бум!".
    Когда утром из спальни он проходит мимо меня (я притворяюсь спящим), в дверь ведущую в недра квартиры, в уборную, мое воображение устремляется за ним. Я слышу сутолоку в кабинке уборной, где узко его крупному телу. Его спина трется по внутренней стороне захлопнувшейся двери, и локти тыкаются в стенки, он перебирает ногами. В дверь уборной вделано матовое овальное стекло. Он поворачивает выключатель, овал освещается изнутри и становится прекрасным, цвета опала, яйцом. Мысленным взором я вижу это яйцо весящее в темноте коридора...
    Объяснять автору, почему первый абзац является набором фишек, а второй приведенный кусок, есть настоящий художественный текст мне кажется излишним. Писание прозы - это путешествие а не бег с барьерами. Когда автор с читателями из точки А попадают в точку Б, они становятся старше, мудрее, и если этого не происходит, значит в тексте что-то не так. Не в авторе не в читателях, а в тексте.