Дорогие товарищи!
    
    Прошу считать открытым заседание товарищеского суда Клуба постсоветских литераторов по делу гражданина Шехтера Якова, проживающего по адресу ул. Пятоиярская, д. 11. г. Реховота.
    От имени наших марсианских товарищей слово предоставляется товарищу Мочалкиной Аэлите Тускубовне.
    
    (Аэлита Мочалкина взбирается на трибуну с бутылкой "Лосевки" и граненым стаканом).
    
    Товарищи!
    
    Яков Шехтер долго скрывался под маской еврейского писателя, иудейского по форме и народного по содержанию. Но сегодня маска упала с лица ренегата и предателя, и мы увидели его истинное лицо: Шехтер - буржуазный прихвостень и безродный пост-модернист. В ходе следствия подсудимый сознался, что для написания рассказа "Повелительница ангелов" он использовал глубоко чуждые нам идейно тексты буржуазной писательницы Вирджинии Вулф, в частности, ее роман "Орландо". На это указывает фамилия одной из героинь - Вульф, и имя главного героя Арье-Ор Ланда.
    Мы не будем говорить сегодня о гражданке Вулф. Постмодернизация ее текста свидетельствует о космополитизме подсудимого и о его низкопоклонстве перед Западом. Все мы с детства боимся Вирджинию Вулф, и не зря, товарищи, не зря! Чему могут научить нашу молодежь ее, с позволения сказать, произведения, если означенная Вулф вела глубоко аморальный образ жизни, отличаясь лесбийскими наклонностями и суицидальным синдромом? В ее романе некий Орландо неоднократно меняет пол, товарищи. Да, такое произведение, да еще спостмодернизированное Шехтером, несомненно, тлетворно влияет на новое поколение наших писателей. Поэтому о Вирджинии Вулф мы говориь не будем, достаточно того, что из ее декадентского романа Шехтер перенес в свой разложившийся клерикальный мир смещение мужских и женских ролей, тему летаргического сна и другие глубого буржуазные заморочки, о которых речь пойдет позже.
    Но это еще не все, товарищи. Благодаря моей личной бдительности при чтении текста Шехтера была выявлена его глубокая зависимость от рассказа еврейского мелкобуржуазного националиста и агента "Джойнта" Айзика Башевиса Зингера. Я имею в виду рассказ "Ведьма". На связь с этим рассказом указывает то, что Басшева Вульф (обратите внимание - Васшева в честь Башевиса и Вульф в честь Вулф) неоднократно называет Мазаль - девушку из рабочего квартала, социально нам близкую, - ведьмой. Что, безусловно, порочит наш рабочий класс. Поскольку я боюсь Вирджинии Вулф, но не боюсь мелкого прихвостня американского империализма Зингера, то позвольте мне остановиться на его насквозь гнилом рассказе, чтобы сравнить "Ведьму" с "Повелительницей ангелов" Шехтера.
    
    При чтении текста Шехтера мы видим, товарищи, что Шехтер сохранил в неприкосновенности все основные сюжетные моменты рассказа Зингера, совершенно извратив при этом его идейное содержание. Напомню тем, кто любит Вирджинию Вулф больше, чем Айзика, содержание "Ведьмы".
    Некий учитель по имени Марк живет с красивой и по-своему утонченной женщиной, которая, тем не менее, страдает от полнейшей асексуальности и презирает здоровое эротическое влечение. Точнее, страдает ее муж. Его мучения Зингер описывает с душераздирающими подробностями. Внезапно жена заболевает и умирает во цвете лет. Тотчас же после ее смерти Марк начинает испытывать необъяснимое и сильное притяжение к пучеглазой, уродливой и глупой ученице гимназии, где он проработал много лет. Ученица является домой к учителю, между ними происходит бурная сцена, после которой оба оставляют Варшаву и пускаются в бегство. Ученица признается учителю, что она ведьма, что именно она свела в могилу его жену и приковала его к себе магическими заклинаниями и вполне земными цепями похоти.
    Чем отличается рассказ Шехтера от рассказа Зингера? Вот этим вопросом мы, товарищи, сейчас и займемся. Потому что, если они ничем не отличаются, то Шехтер - не безродный постмодернист, а всего-навсего заурядный плагиатор, и его место у параши.
    Во-первых, следует сказать, что мужчина у Зингера изображен в его традиционной роли царечка природы. Несмотря на сильную сексуальную зависимость от ведьмы, Марк всегда остается хозяином положения. Зингер жил в эпоху, когда женщина была еще недостаточно развита и эмансипирована, а о феминизме речь если и шла, то не в нынешней его всепобеждающей форме. Ведьма готова служить своему господину, даже умереть за него, она привлекает Марка тем, что полностью подчиняется его воле. Гендерное неравенство усилено у Зингера неравенством социальным - ведьма происходит из беднейших слоев общества, в то время как Марк - состоятельный и образованный человек. Кроме того, она младше его в два раза и привыкла подчиняться ему как учителю. Тщательно замаскированные садо-мазохистские мотивы в тексте Зингера, тем не менее, не ускользают от пролетарски бдительного читателя.
    Мужчины и женщины в рассказе Шехтера играют традиционные гендерные роли, характерные для "литовского" еврейства: женщина - настоящая хозяйка дома, королева-мать, мужчина - принц-консорт. Номинально именно он - глава семьи, ибо он добывает главное ее достояние - благословение Б-жье. Однако фактической повелительницей является женщина, согласно марксистскому принципу примата материи над духом и зависимости надстройки от базиса. (Если предположить обратное, то женщина в шехтеровском мире зависит от мужчины, так как надстройка, по мнению объективных идеалистов, определяет базис.) Быть может, Шехтер - объективный идеалист, как ему и положено, но он, подобно Льву Толстому (тьфу ты, опять!), описывает не совсем то, во что верит. Мужчина у него - чисто декоративный элемент бытия, женщина же активна и решает все. Эту тенденцию Шехтер доводит до абсурда, до ее логического конца. Арье-Ор Ланда становится годовалым ребенком не потому, что дважды впадает в летаргический сон. К этому героя-"литвака" приводит вся его жизнь.
    В самом деле, Арье Ор Ланда привык подчиняться женщине. Сначала матери, потом - старшей сестре Рути, обстоятельной малоподвижной зануде, после - Хае, и, наконец, Мазаль. Посмотрите, как ярко выписаны эти женские образы, одной-двух деталей Шехтеру вполне хватило для законченного портрета. Рядом с ними герой бледнеет и постепенно теряет мужество. В роли годовалого ребенка он - вполне идеальный "литвак". Обратите внимание на то, что в рассказе Шехтера именно Мазаль - учительница, наставница. Она, а не мужчина, как у Зингера.
    Итак, Арье-Ор - идеал феминизированного мира. Пусть слабоумный, зато - не помеха в доме. ("Мужчина в доме - помеха, - сообщает нам автор в самом начале рассказа). Что может быть абсурднее такого положения вещей? Но абсурд - один из инструментов создания художественного полотна для врага социалистического реализма, каким сегодня является наш подсудимый.
    Хотя детали жизни "литваков" выписаны у Шехтера с невероятной этнографической достоверностью, все же его рассказ кажется полнейшей фантасмагорией. Так фантасмагоричен роман Вирджинии Вулф, несмотря на обилие исторических деталей. Ну что же, у евреев все не как у людей. Чем тщательнее автор описывает быт своих знакомых из Бней-Брака и Реховота, тем фантастичней он кажется читателю. Трудно поверить, что бывают женщины без зеркала, никогда в жизни не повысившие голоса на многочисленных детей. Трудно поверить, что лысая красотка для кого-то лучше кудрявой. В рассказе Шехтера фантастика обретает подлинность самого грубого реализма, а документализм кажется инопланетной, запредельной фантастикой.
    Что еще извратил Шехтер в сюжете Зингера? А вот что: у Зингера искусительница - ведьма, злодейка. Она сознательно убивает жену героя, чтобы украсть ее женские регалии и полномочия, впрочем, ограниченные мужским шовинизмом. У Шехтера же убийца - святая, непорочная и чистая девушка. По правилам игры только праведница могла привести в движение ангелов. Что хотел этим сказать Яков Шехтер?
    Во-первых, он хотел сказать, что в мире все непросто и неоднозначно. Праведница может оказаться убийцей - невольно, по детскому неведению. В самом деле, Мазаль почти так же инфантильна, как и Ор Ланда. Она повелевает ангелами, но при этом пытается укрыться за стеной мужских решений Арье. (А никаких мужских решений нет, он маленький мальчик при всесильной маме и старшей сестре).
    Во-вторых, Шехтер своим рассказом предупреждает читателя: каббала - опасное оружие в руках невежд. Но позвольте, товарищи! Вся еврейская художественная литература последних двух веков построена на утечке каббалистической информации из закрытых бесед каббалистов. Поэтому она населена ведьмами, ангелами, духами, чертями и демонами, которые для невежд - реальные существа, а для мудрецом - скорее метафора, чем реальность. Я почти не могу припомнить еврейских писателей, которые не были бы мистиками, клерикалами и обскурантистами. Даже мелкобуржуазный агент Сохнута Дина Рубина не избежала подобной участи (вспомним финал романа "Вот идет Мессия"). Даже пролетарские писателп, такие как И.-Л. Перец и Шолом-Алейхем отдали должное мистической теме, не говоря уже об Ан-ском, Зингере, том же Шехтере и других. Зачем же гражданин Шехтер рубит сук, на котором сидит, плюет в колодец, из которого все мы, еврейские писатели, пьем уже двести лет? Ведь если невеждам не позволено лезть в каббалу, то еврейским писателям не дозволяется быть мистиками: они-то уж не главы ешив!
    Мне представляется, товарищи, что Шехтер вновь говорит нам: неоднозначность, многослойность и многогранность бытия - не открытие экзистенциализма и постмодерна. Таким видят мир Талмуд и Каббала. Б-г творил мир Словом, а Слово многозначно. Даже наше, не говоря уже о Б-жьем. Да и феминизм - не изобретение современного мира. У нас, у евреев, он завсегда был и будет. У нас женщина поставлена на такую высоту, на какой она никогда не стояла и не будет стоять в буржуазном обществе.
    Так что же, товарищи, получается? Религия - не только опиум для народа! Она - морфий, кокаин, лакмусовая бумажка, эликсир жизни, бром, прозак, тестостерон, стрихнин и мышьяк! Так давайте же выпьем за нашу и вашу неоднозначность! Ура, товарищи! Лехаим!
    
    (Наливает и опрокидывает).