Главная тема творчества Якова Шехтера называется hашгаха, в дословном переводе - "наблюдение, контроль". Чаще всего это слово интерпретируют как "Б-жественное управление миром" или Провидение. Не думаю, чтобы до него кто-либо из еврейских писателей ставил перед собой, кроме чисто художественных, еще и теологическую задачу: обнаружение Высшего присутствия в низменных делах, в столкновениях и сочетаниях людских судеб. Открытие незримых связей между случайным словом и его отдаленными последствиями - область на границе филологии и теологии - хорошо освоена Шехтером, и здесь он, пожалуй, новатор. Особенно, если учеть, что еврейская художественная литература родилась совсем недавно. Как отмечала литературный критик Елена Константиновская, "оригинальные романы и рассказы появляются очень поздно, не ранее середины 19 века... ... эти жанры, возникшие в лоне греческой и ;христианской цивилизации, не подходили для того, чтобы вместить и выразить опыт традиционной еврейской жизни, которая в Восточной Европе вплоть до конца 19 в. сохраняла черты позднего средневековья," (из статьи "Мир Агнона: поэтика парадоксальных несоответствий".
    
    Яков Шехтер пришел в литературу в пост-секулярные времена: если до него еврейские писатели, яростно обновляли и исправляли мир, то Шехтер сосредоточен на самоисправлении человека. Отсюда совсем иные литературные задачи. Идишские писатели конца 19 века были заняты скрупулезным изучением и верной передачей мелочей еврейского быта Современные же авторы, в отличие от Шехтера, не знакомые с Талмудом, считаются еврейскими чаще всего потому, что пишут о евреях, или в силу принадлежности к какому-нибудь еврейскому субэтносу. Но редко встретишь писателя, создающего - неважно, на каком языке - подлинно еврейский текст, пытающегося "вместить и выразить опыт традиционной еврейской жизни" - опыт философский, а не только этнографический и житейский.
    
    Тексты Якова Шехтера всегда имеют отношение к другим, древним и классическим, многажды изученным поколениями предков. Он часто напоминает читателю о том, что над человеком "око зоркое и ухо чуткое и все его поступки записываются в книгу" (Пиркей Авот). Чуткое ухо ловит каждое слово, каждую мысль шехтеровского персонажа: например, в рассказе "Неторопливые слова любви" герой необдуманно клянется пореже ложиться с женой, и всесильный Автор превращает ее в ужасное чудовище, вызывающее лишь отвращение. В рассказе "Конец кредита" герой подписывает себе смертный приговор чередой грязных слов и невыплаченных долгов. Таких примеров можно приводить множество.
    
    Кому-то рассказы Шехтера кажутся невыносимо нравоучительными. "Просто средневековье какое-то, - может сказать возмущенный читатель. Напомним возмущенному, что Нобелевский лауреат и классик Ш.-И. Агнон как раз и поставил перед собой задачу реконструировать средневековую ивритскую литературу, которой не было. А рассказы Айзика Башевиса Зингера критики называли "еврейским Декамероном". И в творчестве Якова Шехтера тоже есть нечто от старинной литературы - одному ему присущая смесь лукавства и нравоучительности, морализаторства и едкой иронии, на фоне которых так неожиданны бывают взлеты в запредельное.
    
    Рассказ, который мы сегодня разбираем, назван именем средневекового судьи-страшилища, волею автора перенесенного в современный Реховот и вывернутого наизнанку: не христианин, обличающий тайных иудеев, но настоящий иудей в поиске фальшивых. Рассказ "Торквемада из Реховота" рассматривает важную для иудаизма категорию суда - не страшного, но грозно-радостного, ибо земной суд - воплощение высшего. "Торжествуйте луга и все, что на них, пойте все деревья лесные Перед Господом, Который идет судить землю! Он будет справедливо судить вселенную и народы по истине!, - ликует книга Псалмов (Теилим, 96:12-13). А иначе как жить - без сознания конечной справедливости? В самых своих "страшных" рассказах Шетхер вовсе не пугает читателя. Наоборот, он хочет его утешить: не бойся, одинокий человек. Ты не одинок, в мире есть Хозяин, Ему все подотчетно и подконтрольно.
    
    Судный день - самый светлый день еврейского года. Однако, с другой стороны, право судть лучше все же оставить за небесными инстанциями: "Не суди ближнего своего, пока не окажешься на его месте", - говорит Талмуд. Это может означать еще и вот что: оказавшиьс на его месте, ты получишь приговор, тобой же ему и вынесенный.
    
    В нашем сегодняшнем рассказе суд осуществляется многократно:
    

    1.Один литературный персонаж судит другого - Ханох осуждает набоковского Гумберта.
    2.Тень русского классика осуждает персонаж Шехтера: Набоков, превращенный в черта, судит Ханоха и выносит приговор: Ханох должен превратиться в реховотского Торквемаду. Взяв на себя роль осуждающего, он будет получать взмаен все новые и новые приговоры.
    3. Ханох судит сам себя: пообещав "Набокову" пять гойских душ, он присуждает себе гойскую жену и четырех детей от нее.
    4. Ханох судит гоев (представителей народов мира, "гой" на иврите значит "народ"), и в их лице - Россию и весь мир. Судить вселенную - Божественная прерогатива.
    5. Мирьям ( а вместе с ней - обиженный еврейской исключительностью "внешний" мир) судит мужа за безжалостность.
    6. Ханох получает им же вынесенный приговор, точнее, три приговора: как Гумберт лишился Лолиты, так он лишен любимой жены. Лолита умерла физически, Мирьям - юридически : ее "единственно разрешенное тело" вдруг становится запретным, и даже отношения отцовтсва - сомнительными, ибо дети рождены от запретного брака с нееврейкой. Второе наказание - лишение Ханоха возможности учить Тору - возмездие за слишком "плотский" выбор. Нищей жизни с чолнтом из индюшачьих горлышек, Ханох предпочел сытое реховотское житье. Поддался соблазну, поплыл по течению - совсем как Гумберт. Третий приговор: слепота. Разоблачивший множество гоев, Ханох не заметил их в собственном доме.
    

    Где-то за пределами этого многоступенчатого судилища остался процесс Якова Шехтера над автором "Лолиты". Хочется верить, что в наказание никто не превратит судью в черта (хотя попытки уже делались).
    
    Отметим, что Шехтер, несмотря на вечные пост-модернистские эксперименты, был и остается "первичным" писателем, ибо использует первичное сырье литературы - устное народное творчество. Схватите за пуговицу любого еврея в Бней-Браке и попросите о рассказать пару баек о "злом начале", мешающем праведнику Тору учить. И он вам расскажет типично "шехтеровский рассказ", только народный: о лавочке, где торговала жена, и о ее "злом начале" которое нашептало призвать мужа в помощники, и о том, как мудрец Торы превратился в лавочника, а "злое начало" восторжествовало, ибо все были при деле и при деньгах, а Тору забыли. Читая Шехтера, интересно бывает сравнивать народные притчи с их литературными отражениями.
    
    ***
    Автор "Торквемады из Реховота" - большой специалист по чертям. Он не раз говорил мне, что явление потусторонних сил в тексте должно проиходить на абсолютно реалистичном фоне, иначе читатель не поверит в подлинность беса. Насколько реальна действительность, из которой выныривает черт Набоков?: Я обнаружила немало натяжек и передержек, которые вряд ли будут понятны уже через двадцать лет, а мне режут глаз и ухо:
    

    1. Ханох был преданным читателем единственной в городе идишской библиотеки. В советские-то времена! В те годы официальная еврейская библиотека могла быть только в Биробиджане.
    2. Старая добрая еврейка научила Марину и Галю идишу, и тонкостям еврейского закона. Странно, что такая грамотная женщина - халу умела отделять! - при всех своих познаниях обучала еврейскому ритуалу неевреев.
    3. Странно, что эта добрая женщина не забыла научить Галю и Марину отделять халу от теста, а вот не врать - не научила.
    4. Ханох, не глядя, женится на Марине, потому что она из семинара "Зеев", где девушек тщательно отбирают при поступлении. Мы такие семинары знаем. Полуграмотный идиш не поможет: изволь предъявить почтенную семью, соблюдающих Тору родителей, собственные познания в галахе, которых нет у новоприбывшей. Даже сефардок из добропорядочных семей не очень-то берут, а уж побродягу - никогда! Она могла бы учитсья в семинаре для новобранцев от религии, или попасть в "Зеев" при помощи черта Бунина. Но об этом в тексте - ни слова.
    5. Марина из белорусского села почему-то готовит украинские блюда и русские суточные щи. Белорусы - бульбаши, и это не шутка. Они действительно любят бульбу и блюда из нее.
    

    Вот и все, что хотелось сказать сегодня автору. Верю, что его произведениям суждена долгая жизнь, и через сто лет никто не упрекнет Шехтера в отстутствии реализма. Тогда придет Машиах, и будет забыта советская жизнь, и коррупция в религиозном обществе - тоже. И суды будут справедливыми - не только на небе, но и и на земле. "Он будет справедливо судить вселенную и народы по истине!"