Светлана Бломберг


Распадающиеся кирпичи мифологии Иерусалима Галины Островской


Наверное, в мире существует только два особенных города, окруженных такой густой мифологией - Петербург и Иерусалим. Достоевский называл Петербург самым умышленным городом в мире, городом полусумасшедших. Этими же словами можно обозначить Иерусалим, каким он изображен в еврейской литературе со времени создания Государства, и этот миф творится по наши дни. Мифология Петербурга ведет свое начало с самого его основания - всего-ничего - триста лет примерно, возраст мифологии Иерусалима гораздо меньше. Еще в начале 20 века во внешнем облике Иерусалиме не было ничего величественного. Это был типичный восточный город - грязный и шумный. По его улицам бродили ослы, куры и овцы. В мировой культуре мифологизировался не конкретный город подмандатной Палестины, а Небесный Град Иерусалим, отвлеченный образ, у которого не было "гения места". Таков Иерусалим и в избражении Булгакова. Настоящей мифологией город начал обрастать с образованием Государства, вместе с его битвами и героизмом. В мифологизацию Иерусалима внесли вклад современные ивритские поэты и писатели. Но особо преуспели в мифологизаторстве Иерусалима русскоязычные израильские писатели. Вероятно, в сознании русского еврея Иерусалим изначально жил в виде мифа, и даже когда руксско-еврейский интеллигент поселяется в нем и неизменно сталкивается со всеми сопутствующими отнюдь не мифическими бытовыми проблемами, то не перестает относиться к Иерусалиму не просто как к месту жительства.
Судя по отрывкам, которые представлены Галиной Островской, ее новое призведение - один из кирпичиков в деле этой мифологизации. В этом мифе нет места ни налоговому управлению, ни Битуах леуми, ни Кнессету. Все это из другой жизни. Согласно этому мифу, в вязкой, пряной атмосфере Иерусалима не могут жить обычные люди - у них таки или иначе "съезжает крыша". Можно было бы назвать это "иерусалимским синдромом", если бы не банальность выражения. Они, как Марк, теряют почву под ногами, живут в подвешенном состоянии и не ообенно этим тяготятся. И его квартирный хозяин такой же как будто пыльным мешком по голове стукнутый, жильцу ничего не стоит запудрить ему мозги, потому что, попав в орбиту Иерусалима, Хаим сам съезжает с ума. Сталкиваясь с учреждениями из реального мира - техосмотром, банком, торговцами запчастями - он уже ничего не может добиться. Из текста хорошо видно, и прекрасно передано автором, что жилец Марк и сам искренне верит в свои байки, когда вешает хозяину лапшу на уши, потому он так убедителен. Обкуренный хозяин сувенирной лавки тоже из этого же ряда. Нормальный человек, попавший в этот мир, как турист-студент, должен уносить оттуда ноги подальше, иначе ему несдобровать: обкрадут, обкрутят, обкурят, утащат в Геену Огненную... Несчастные сиротки-Марийки-Риты бродят там по задворкам, хранимые кошками-ведьмами. И, вкусив их еды и питья, человек разделяет их судьбу и способности.
И вот, насладившись этой творческой игрой, затеянной автором, в главах о Марке и Марийке, совершенно разочаровываешься в третей главе о Наде. Это как будто вообще из другой оперы. Таких, как Надя, не бывает в жизни, а если она из мифа - то свосем не того, которая представлена двумя первыми главами. Она из мифа жеманного дамского романа. Удивительно,что автор этого не чувствует. Она банальна, аффективна, говорит так, как никто никогда не говорил. И при этом автор хочет, чтобы мы воспринимали ее на полном серьезе, но такое молодящееся чучело в венке из вялых ромашек воспринимать всерьез невозможно! И хоть бы тень иронии! Тон этой главы - какой-то восторженно-псевдоромантический и фальшивый. Самое грустное, что эта глава разрушает стилистику двух первых глав, это как будто главы из двух разных произведений. В каком бы стиле ни был написан роман, очевидно уже сейчас, что из-за разницы в стиле главы распадаются.


    
    

 

 


Объявления: