В современной поэзии не так часто встретишь лирического героя, обладающего ярко выраженным мужским характером: ответственным, решительным, принципиальным. Межу строк израильского поэта Виктора Голкова можно разглядеть такого.
В черно-белом, графическом мире Виктора Голкова малолюдно.
В его городе молчаливые дома, "пустыня вокруг".
И лежат в забытьи перекрестки, где ничьи башмаки не скрипят.
Он лицом к лицу, один на один выясняет отношения с ужасной и прекрасной жизнью:
Вспоминаю путь мой длинный
Без начала и конца.
Хмурый, как роман старинный,
Сплошь от первого лица.
И здесь врагов больше, чем друзей:
На каждом перекрестке встречном
Я жду случайного врага.
Коллектив, ты ломаешь меня, как былинку...
Толпа, которой он себя противопоставляет, слишком абстрактна, в ней не разглядеть отдельных лиц, она обтекает поэта, лишь иногда "царапая еле":
Ненавижу эту толчею,
смысл ее - чужих не признаю.
Вокруг меня разные люди
Елены, Иваны, Петры.
Как листья в рассыпанной груде
соседствуют наши миры
Даже слияния с любимой не получается, женщина в этом мире - существо обособленное.
Все его сборники Голкова - экспрессионистская эстетическая драма с продолжением, "оранжевая роза на сентябрьском сквозняке". В поиске истины поэт заглядывает в себя, ища отклика на внешние предметы:
А город медленно кренится,
Ломая собственный скелет...
В ранних стихах автор выражает свои чувства еще не особенно внятно, его образы размыты, рассуждения умозрительны, зло - мифическое:
Где ни той, ни этих нет,
Тени их теней разбиты.
Только призраки планет
Чертят синие орбиты.
И призраки прошлого,
грезы идут как валы,
Один за другим
ударяют о спящую душу
Поэт несет в литературу свой субъективно-индивидуалистический протест, где на первом месте выражение собственного духовного мира, который для Голкова является единственной реальностью. Экспрессионисты начала прошлого века выражали себя в гротескных, изломанных иррациональных образах, испытывая ужас и обреченность перед сущим, где жизнь человека ни во что не ставится, и при этом тяготели к модернизму, зато Голков в каждом последующем сборнике все больше тяготеет к реализму. Вначале причастность к своему народу выражается в символическом образе желтой шестиконечной звезды, в более поздних стихах эти образы конкретны:
"Гадалка", "Спасибо времени...". В ранних стихах образ врага абстрактен, в более позднем творчестве это, например, конкретные "палестинцы у костра":
Тихо вползаем мы, просто враги,
В черный Хеврон, где не видно ни зги.
В Израиле смерть постоянно за спиной, и что за резон говорить о ней в абстрактных образах? Цинично "улыбаясь, говорить о смертях, что случились от тебя в двух шагах" тоже невозможно. Мир в целом трагичен. Особенно это становится очевидным в Израиле, где эта трагедия захватывает, где постоянный риск и смерть повязывают евреев-выходцев из всех стран, делая израильтян народом. Не боится только дурак, но Голков не дает страху одержать над собой победу. Вся его жизнь - это постоянная борьба со своими злыми химерами.
У каждого человека есть на земле точка пространства, в которой он чувствует себя дома. Израиль становился для Голкова домом долго и мучительно. Он переболел ностальгией в самой тяжелой форме, тоскуя по родному Кишиневу, мужественно сражаясь с этим недугом и по сей день. Страной своей души он ощущает Молдавию. А на рациональном уровне он израильтянин, и на иврите говорит свободно. Терзается этим, но такова его судьба. С распадом СССР в Молдавии началась война. Люди обнажили свое истинное лицо. Вылезли фашисты-маньяки. В Израиле тоже сейчас война, но та война была самая подлая - гражданская. Во взгляде на эти события у Голкова также чувствуется субъективизм: он считает, что человек должен разобраться прежде с самим собой, обрести свои четкие взгляды. Исторический процесс и жизнь личности порой противоречат друг другу.
Я, как бабочка, забился в сетях,
В чьих-то цепких холодных руках.
Человек хочет жить по-своему, а ход истории навязывает ему иную линию поведения.
Причем, народ - это всего лишь совокупность индивидов. Эти философские принципы наиболее ярко характеризуют творчество Голкова как экспрессионизм. Однако, подчеркивает поэт, в Израиле сопричастность личности к своему народу гораздо выше, чем где бы то ни было, и он сам чувствовал причастность к своим предкам с детства. Но сейчас евреи - вовсе не тот народ, что был в библейские времена, только генетические корни роднят эти разные народы.
Никакой организованной критики израильской русскоязычной литературы нет, и потому несколько критических материалов, последовавших после выхода новых книг голкова, не дали, по его мнению, развернутого анализа его творчества. А ведь автору это необходимо.
Слава и популярность для Голкова не так важны, как собственно творчество - личная попытка самовыражения и отображения того, что происходит с поэтом, того, что с тобой случилось, кто ты есть и как ты жил, поиск эстетических форм. Нет, он не отрицает, что популярность - вещь приятная, но если кому-то он интересен - хорошо, а в целом слава - это мыльный пузырь, а ради успеха поступаться принципами нельзя.