Литература русской эмиграции является частью русской литературы, но наши пути лежат от русской литературы к израильской литературе на русском языке, к этой, по определению Генделева, "нерусской литературе", и в этом ее своеобразие и отличие от русской литературы. И в то же время мы все вышли из русской литературы, к сожалению или к счастью - из Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова. На презентации "Иерусалимского журнала" поэт Юрий Каминский, желая сделать комплимент журналу, сказал, что журнал делается на языке русской литературы, а не русскоязычной. И это действительно комплимент владению своим инструментом, а пока русский язык является нашим основным инструментом, хотим мы этого или нет.
     Вот и данный рассказ написан на языке русской литературы. Это относится как к языку произведения, так и основным мотивам, принципам, на котором оно строится. Здесь мы видим интерес не к сюжету, а к душе, столь характерный для позднего Чехова. Это рассказ об одиночестве, о невозможности соучастия, - может, и не самой актуальной проблеме современного израильского общества, но на сегодня - общемировой, в разных вариациях встречающейся в любой современной литературе. Герои пьют вместе, но каждый - сам по себе, они не только не утешают друг друга соучастием, но наоборот, проблема каждого становится еще острее. Главного героя чужая печаль только нагружает, не вызывая в нем адекватного отклика. Российские кухни, где любое горе можно было утопить в вине, ушли в прошлое. В России теперь то же самое отчуждение сплошь и рядом. Большой город не дает даже иллюзии соучастия и тепла, люди обтекают героя, и он остается все время один на один с собой. Даже в семье герой одинок, иллюзия сожительства кончилась. Каждый из супругов не давал другому тепла и не получал его сам. А вот детсадовский друг героя тоскует как раз потому, что он лишился женщины, которой необходимо было его соучастие и помощь. Его одиночество другого рода. В детстве ни тот, ни другой не были одиноки: одного окружали друзья, потому что он был нужен им как фантазер-рассказчик, а другого любила учительница музыки. И у того, и у другого были таланты, которые не реализовались.
     В рассказе нет ничего лишнего, нет украшательств, ничего показного, он сделан технически замечательно. Это относится как к композиции, так и к стилю и общей мелодии. Рассказ читается на одном дыхании, нигде не заметно швов. Очевидно, что это проза поэта: его занимает проблема звуков, освобожденных от смысла. Но дело в том, что звук, как знак, может восприниматься только в контексте - других звуков или ситуации - музыки, интонации, в хеппенинге, в звучащей инсталляции и т.д. И я, осознавая, что это не рассказ, а отрывок, вырванный из контекста, не могу ручаться за чистоту эксперимента, каким является данный отзыв.