NOSTALGIE BLUES
Ты помнишь старый городок,
Речную отмель,
Протяжный с пристани гудок,
Твой рыжий "Опель"?
Дым пашен, споры о пустом,
Пожар заката,
Страну, лежащую пластом
Покуда взгляда
Хватало; также и вина
С потусторонним
Букетом выпасть из ума
Нам, посторонним.
По щиколотку грязь дорог,
Как филин ухал;
И плыл, и плакал русский бог
Где пыльный угол.
Се - наша Родина! Аминь.
Нас там стояло.
Звезда по имени Полынь
Цвела, сияла.
Кто спал, кто головы кружил,
Кто спился с язвой,
Кто в хоре пел и жил как жил,
И пал под Вязьмой…
…а кто-то, зрением остер,
Хлебнув сивухи,
Крыла совиные простер.
И в этом духе.
* * *
В окошке сирая Луна,
Воронья банда…
Мы тоже выгорим до дна,
Сиречь, таланта.
Пусть, где весна и благодать,
Под стук подробных
Копыт не ехать умирать
На сонных дровнях,
Мы тоже вспомним и поймем,
Когда простимся,
Траву, которой не помнем
И не приснимся.
Ни за горами, ни года
Спустя. Ни возле
Парома курсом в никуда.
Ни, вряд ли, после.
1999
В парке
Я на скамейке просижу не больше месяца.
Д. Хармс
1
Подо мной - глина.
Надо мной - Бог.
То ли жизнь мимо,
То ли мир плох.
Ветерок ищет
В головах лип.
Что-то врет нищий
Про за что влип.
Ручеек бредит,
Что отец рек.
Из-за туч светит
Через плоть век.
Ангел мой прячет
От меня, лжив,
Взгляд. Пока, значит,
Я еще жив.
2
Послероссия.
В мире сквозняк.
Педерастия.
Передозняк.
Не театр-драма
Не базар трет,
А в летах дама
Сквозь сушняк прет.
Без былых жара
И ура: "Эй,
Где твое жало?" -
Говорю ей.
Обретя речи,
Говорю, дар:
"Не такой встречи
Я, мадам, ждал".
3
Нью-Атлантида.
Ноль и пять эл.
Тенор в "Аида"
Про не то пел.
Не моя кожа
На чужом мне.
И душа тоже -
О двойном дне.
Что-то из Сартра.
День течет, длясь
Со вчера в завтра.
Сам себе князь,
Сам себе быдло,
Как оно, весь,
По всему видно,
Вот он я, есть.
4
Я сижу тихо,
Тридцати нет.
Что-то мне дико
Видеть бел свет.
Что-то мне люто.
На душе дрожь.
Я забыл худо.
И добро - тож.
Спеленал холод
Грудь мою мне.
Говорят, горд.
Только, я не.
Я, никто, некто
Рядовой аз,
Человек нетто
Из толпы вас.
5
Говоря проще,
Я устал, бес.
Жив пока, впрочем,
И почти трезв.
У меня виды
На дожить век.
Мы теперь квиты,
Как сказал грек
Своему раку
И пивка в зал,
Когда дал тягу
Из варяг, взял.
(Переврав Канта
На его речь -
Так легла карта,
Вне себя вещь.)
6
Where are you, Adam?
Говорят, мол,
Ходит смерть рядом
Ото всех зол.
И берет лаской,
И блазнит глаз,
И глядит сказкой
Что ни есть в нас:
Сей гевалт, шухер,
Озорной май;
И сплошной Шуберт,
И земной рай.
И, хотя веры
Ты ничьей сын,
Самому вены
Нет открыть сил.
7
Время не лечит.
Просто, счет дней.
После нас - вечность.
Свет любви в ней.
И простор взору,
Когда (мысль впрок)
Как сапог, впору
Подойдет срок,
Дав живым форы,
Уходить вброд,
Потеряв формы
Посередь вод,
На другой берег,
Где, на сей раз,
Никакой пеленг
Не возьмет нас.
1999
В окрестностях Вифлеема
1
Правя бессонник ночи (впрочем, забыв о рюмке),
"Здравствуй, Эвтерпа, детка", скажешь, нашарив брюки.
Из дому выйдешь, бросив взгляд над крапленой картой
Осени, чтобы после "Ладно, - сказать, - не каркай",
Где в постном небе сыра больше, чем лес опасней,
Птице картавой, которая бредит басней.
2
Звездное тает морзе - место куда уедем,
Чтоб там над вечным спиртом с вечным сидеть соседом.
Чтобы, ломая спички, музыка черным криком
Не проросла с сомненьем взгляда на сердоликом;
Чтоб ей не выйти горлом, где оступилась бритва.
И розоперстой гостье тоже не сбиться с ритма.
3
Ветер вменяет падшей осени. Век натикал
Сколько ему осталось времени вслед ботинкам
По коридорам топать города, где младенец
Тоже пугал не вовсе во поле краснодевиц;
Но, то ли бывший плотник, то ли почил для вида,
Он, говорят, из дома вышел царя Давида.
4
А он ходил во Храме с плеткою, где менялы,
И говорил: "Собаки, купите ли меня вы?"
И, закурив, народу - враг, помирая страхом,
Он уходил на небо облаком, лакистрайком;
Чтобы себя пиитом, после, болея мозгом,
Не отыскать прибитым чернью к позорным доскам.
5
Осень внимает пашням Бога всегда живого,
Где не бывает плуга. Мы не вернемся снова
К этим продрогшим кленам, к этим озябшим липам,
К этим листам и кронам, к этим озерам, ликом
Схожим с браздой небесной и говореньям возле
Бреда. Мы были прежде. И мы не будем после.
6
Это нам станет жизни, осени, слова, жеста;
Станет земля нам пухом. Святы ее ложесна.
Ляжет листом эпоха миру и нам пределом.
Что же любовь - дерюга? Разве ее поделим?
Если под этим солнцем, где и тебя любили -
Осень и только ветра шелест, плаща и пыли.
1999
Война и мирА. Громову
Восстанет день аллахакбаром
На покоренный Гудермес,
Где я с медбратом-санитаром
С рукой хожу наперевес.
Пижамка цвета "бабье лето",
Вкус беломорины во рту;
Где скорой помощи карета -
Присяду, дух переведу.
Не трачу чувств своих избыток,
Как буратино-манекен,
Чеченской пули недобиток,
Неузнаваемый никем.
ДРУГОЕ ДЕТСТВО
Над луковичною Москвой,
Слепыми окнами Лубянки,
Где я и сам летал с тобой,
Побривши голову по пьянке,
Заря вставала ото сна
(Она Аврора, но не крейсер)
И жалась бледная луна
За спинки бабушкиных кресел.
Мы выдавали нагора,
Любились, праздновали труса…
Но нет прекраснее с утра,
Чем Гимн Советского Союза!
Движеньем музыки и сфер
Небесных жизнь моя согрета.
Я скоро буду пионер
И член Верховного Совета.
И не родился б вовсе я,
Как все девчонки и мальчишки,
Когда б не аисты меня
Нашли в капустной кочерыжке.
Так, обнаружив свой анфас
В окне автобуса у школы,
Пройдешь незваным гостем в класс
За одинокие заборы.
И, пряча сонные глаза,
Прочтешь затейливый каракуль
На перекрестке двух "нельзя".
Пока не видят мама с папой.
* * *
Пишу тебе. Чего же ради
Листы насиловать тетради
Невнятной скорописью строк?
Любви? Но ты ее забыла.
Прощенья? Ты меня простила.
И все ушло. И вышел срок.
Пишу тебе, а время льется:
Кто расторопней, тот напьется
Его крамольного "нельзя".
Летят прожорливые утки
Над головою - сутки, сутки...
И два загадочных гуся.
Не замечая в людях скотства,
Я чувствую свое сиротство
Укором собственной судьбе.
Как перст один на белом свете,
Сижу на древнем табурете
И, вот, пишу письмо тебе.
Но это лирика плохая
Для вертопраха-вертухая,
Любимца ветреных харит.
Мы все судимы поголовно.
Жизнь лишь на вид головоломна.
И всех могила примирит.
Я тоже рифмами контужен.
И, позабыв приличья, тоже
Луну ищу по чердакам.
Пугая там котов заблудших
(И это все еще из лучших
Моих занятий). Но и там
Я чувствую себя нездешним,
Как в меблированных скворечнях,
Где счастье суетно куют;
Где все столы давно накрыты,
Слова дешевые избиты
И тещу к масленице ждут.
А то - в таверне, удосужась,
На женщин навожу я ужас,
Пуская ветры под столы.
Иль, не слезая с оттоманки,
Ловлю озябшее морзянки
Потустороннее "курлы".
Курлы-мурлы, мы бога кляли,
Мол, век свободы не видали,
Гребя отеческую грязь.
И я кричал, рядясь Маратом,
Между Петраркою и матом
От красноречья заходясь:
"Свобода учит сорок весен,
Когда не слышно вовсе песен,
Не верить суетным дарам.
И медь ее слепого блеска
Напоминает больше войско,
Чем супермаркет или храм…"
* * *
Что ж, начинать? Начнем, пожалуй…
Москва, спаленная пожаром
Во рту, дымила из окна.
Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
В пандан монголом и татарам,
Привычка свыше нам дана?
Мой дядя самых честных правил.
Но - уважал, как мирный фраер.
Зане народ его любил.
Надев штаны из крокодила,
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил.
Позор заморскому клеврету!
Кривляку Гоголя - к ответу!
И Пушкина - не выпускать!
Кипит на кухне старый чайник.
Сын за отца не отвечает.
И, соответственно, за мать.
"Кипит, - заметил хрен ученый, -
Народа разум возмущенный".
И в лес ягненка поволок.
Опричь болотных испарений,
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
* * *
"Сия семейная рутина, -
Сказал Мальвине Буратино, -
Имеет свойство убивать".
Себя не чувствуя от боли,
Я к вам пишу - чего же боле,
Что я могу еще сказать?
Апрель 1996,
Октябрь 1997