Много лет прошло...
Знакомые звонят: читал, в очерке Беринского о тебе мемуары? В каком очерке? В каком журнале? Нашел. Лев Беринский. Статья "О вертящейся сцене, сногсшибательной карусели и круговороте в природе сознания". Журнал "Театр", 1990, ј 9.
Острая, надрывная статья с типичными для Л.Беринского парадоксами, неуспокоенностью, колоссальным знанием материала, страшными фотографиями начала века и конца тысячелетия. В статье о генезисе антисемитизма он выступает и как яростный публицист, и как историограф, и как эссеист, литератор.
И вдруг... Позволю себе привести выдержку из статьи полностью.
"...На Караванной, в пригороде Донецка, располагалась в дни моих юношеских увлечений Фрейдом крупная психолечебница, главврачом или, кажется, завотделением в которой был мой близкий тогда друг Феликс Вуль. Он, слава Богу, жив и сейчас и может подтвердить мой рассказ, если мужи от советской науки вздыбятся и заявят, что такого быть не могло. В конце лета 63-го Вуль пригласил меня в свою лечебницу: ознакомиться с творчеством его пациентов. Помню впечатление от общей прогулки во дворе. Помню впечатление от трехминутного посещения женского отделения: никогда больше, ни до, ни после, я такого успеха у женщин не имел! Но вот он привел меня в небольшую, на три человеко-койки, палату бывших алкоголиков - бывших не потому, что они излечились, а потому, что "их" уже не было: не было личности, человеческое существо как личность, как психосистема, распалось. Двое спали лицом к стене, а один, молодой, лет тридцати парень, лежал навзничь с раскрытыми невидящими глазами. Повторяю, это не была белая горячка алкоголика, это была последняя стадия прогрессировавшего распада личности, не помню уж, как ее, эту стадию, обозначил тогда Феликс. Когда мы вошли, оба в белых халатах, парень не среагировал. Друг мой, давно и, по-видимому, безуспешно лечивший его, присел на краешек кровати и спросил:
- Ну как?
В ответ - молчание, взгляд в потолок.
- Я говорю, как ты?
Молчание.
- Никак не пробьюсь к нему... - пробормотал Феликс, - реакции нет.
- Он что, замкнулся? - поинтересовался я.
- Сколько бьюсь... Тебя как зовут? - повернулся он снова к лежащему.
Молчание.
- Сколько тебе лет?
Молчание и тот же взгляд в потолок.
- У тебя жена есть? Как зовут твою жену?
Молчание.
- А меня ты знаешь? Кто -я? Я - кто?
И вдруг:
- Ж-ж-ж-и-и-...
- Что - ж-ж-и-и-и?
- Д!
Мы оба обомлели. Ужас прошел, как говорится, по моим членам. Ужас. Значит - это неискоренимо. Значит - это на уровне не то что сознания, не то что подсознания, бедный наш Фрейд, а где-то там, в глубочайших глубинах, в генах, в химии молекул... Я знаю, что эта страница одних возмутит, а других обескуражит, но я это пережил, и я об этом свидетельствую, положа руку на сердце, на Библию, на головы моих детей... Впрочем, может, и нет оснований для особого ужаса, рождаются ведь субъекты, склонные к агрессии или клептомании, или к так называемым сексуальным перверсиям. Или так: антисемитизм как один из элементов человеческого бытия укоренялся в генотипе рода, к которому принадлежал этот парень на протяжении столетий. Столетий этих, если род автохтонный, тутошний, набралось немало..."
Здесь расхожая фраза о комментариях, которые излишни, удовлетворить не может. Лев - поэт. Я - только психиатр. Он всегда видел и чувствовал как поэт. Я, читая, был потрясен фотографической образностью его памяти. Но - никуда не денешься - не только алкоголиков, родных шизофреников держать было негде. Те двое, что спали лицом к стене, скорее всего были душевнобольными, не помню уж. Но вот третий, по смутным воспоминаниям, был больным с корсаковским синдромом. Происхождение этого психоза алкогольное, характеризуется тотальными и чаще необратимыми нарушениями памяти, утратой знаний о себе и мире. Но вот сволочная сущность этого деграданта, кривой шампур личности уже без лица и головы вообще, торчал, как из могилы. Типичная идеология и татуировка зоны: свастика и череп, кости под оскаленной челюстью по всему левому бедру.
Лев пишет, что ужас прошел по его членам. По моим не ходил. Я был попроще, да и не такое слышал и видел.
Потому он и поэт, а я - психиатр...
ИСТОРИЯ ОДНОГО ДИССИДЕНТА
За многие годы профессиональной работы - и как врач, проводивший принудительное лечение, и как судебно-психиатрический эксперт - я ни разу не сталкивался с карательной психиатрией. Хотя, мне кажется, знаю о ней все: мои архивы набиты материалами самиздата, газетной и журнальной периодикой, мемуарами.
Но сталкиваться со случаями психиатрического подавления инакомыслия или, упаси меня Боже, самому участвовать в медико-карательных акциях - не приходилось.
Вообще я почти уверен: вся провинциальная психиатрия нашей страны - Советского Союза тогда - не была поражена клещевой эпидемией массового предательства. И связано это было скорее не со слабостью "кадровой политики" партии и государства или с недоработками КГБ, и не с немыслимо высоким уровнем верности клятвам Гиппократа, Парацельса и Ибн-Сины. В том, что не вся советская психиатрия "продалась большевикам", во многом "повинны"... диссиденты: их было мало. Они собирались на кухнях, читали вражескую литературу, слушали "голоса", видели все политические шаги правительства и были не согласны с ними. Иногда диссиденты выходили на площади, и тогда срабатывали карательные механизмы системы. Особо опасные политические рецидивисты становились узниками психиатрических светил и "проверенных" психушек.
Но, повторяю, их было мало.
Мне пришлось столкнуться с противоположным случаем - душевнобольным, принятым за диссидента, - вот он познал все.
Дело было так.
Евгений Иосифович Ч-к поступил в нашу больницу на принудительное лечение по определению Постоянной сессии Верховного Суда Мордовской АССР как страдающий психическим заболеванием. К уголовной ответственности Евгений Иосифович был привлечен по ст. 62 ч. I УК УССР "за изготовление и распространение анонимных документов антисоветского содержания". В период следствия по данному делу уже проходил судебно-психиатрическую экспертизу в Харькове, в Украинском НИИ психиатрии - никакой психопатологии у него не нашли. И пошел он на этап за свою вражескую деятельность.
Места "не столь отдаленные" оказались в Мордовии, во всемирной столице ГУЛАГа. И именно там психиатр центральной больницы п/я ЖХ 385/3 обнаружил, что Евгений Иосифович... того: странные говорил вещи, просто даже нелепые. В Саранске признан невменяемым и, как сказано выше, этапом прибыл к нам, в поселок Авдотьино, хутор Рутчанский, в психбольницу ј 2, для принудительного лечения.
Материалы дела по обвинению Е.И.Ч-ка членам комиссии нашей психбольницы почему-то не представлены. Стеснительность? Забывчивость? Халатность? Умысел? Черт его знает...
О прошлом. Лет до двадцати пяти - ничего интересного. Высшее индустриальное образование на Урале, быстрый карьерный рост. И вдруг привлекается к ответственности за... антисоветскую деятельность. Якобы обвинение потом сняли.
Женился. С женой жил хорошо. И вдруг - развод. Оказывается, жена заявила в органы госбезопасности о его... антисоветской деятельности. Но опять тучки разбежались - снова как бы реабилитирован. (Что за реабилитации такие? Под солнцем Сталинской Конституции так не бывало... Явно недоставало объективных сведений.)
[Картинка "Что у трезвого на уме..."]
Лет пять назад появились слуховые галлюцинации: мужской голос, звучавший в голове, произносил одну-две фразы. Почти одновременно стал отмечать "посторонние чужие мысли". Больной уже был в психозе, когда ему предъявили обвинение в изготовлении и распространении писем опять же "антисоветского содержания", которые отправлял почтой в различные адреса. Находясь под следствием, "услышал" голос жены, ее плач, потом почувствовал воздействие на "мозг, нервы, желудок и сердце" одновременно, иногда избирательно, "аппаратов следствия". Это были настоящие пытки. "Аппараты" лишали сна, вызывали боли в желудке, сердце.
Начал ощущать, как усиливается "чувствительность" областей мозга, расположенных "над ушами", которые воспринимают "аппаратную информацию" уже не как "слова", а различные "пощелкивания" барабанной перепонки, превращающие эту информацию в ток, поступающий в мозг. (Какой повод рассказать публике о применении КГБ "аппаратов наружного воздействия"!)
По "аппарату" получил возможность переговариваться с женой, следователями, членами правительства. Формы воздействия "аппаратов" расширялись, их стало уже десять-двадцать, они вызывали боли в желудке, насильственные движения, зубную боль и "летаргический сон". Он получил возможность "переговариваться с самыми различными людьми", получал информацию от "аппаратчиков", которые надиктовывали имена их сотрудников, занимавшихся его судьбой.
Стал замечать, что не один он подвергается воздействию "аппаратов", понял, что вся страна находится под их "массовым террором". Особенно выраженно действие этого чудовищного изобретения стало ощущаться после судебного приговора: получил наконец три года заключения за все ту же "антисоветскую деятельность". Появилась "аппаратная память", а затем что-то уж совсем неразборчивое: "мульки об освобождении". Что за "мульки", в чем они проявляли себя, и сам объяснить не мог. Это, однако, не мешало писать в различные инстанции и заявлять о своих "открытиях".
Освободим читателя от изложения откровенно болезненных симптомов и синдромов - этому посвящены сотни страниц его постоянных и сосредоточенных описательств. Нужно быть очень тенденциозным человеком и иметь слабые представления о совестливости, чтобы использовать эту продукцию больного мозга в иных - скажем, политических - целях.
А ведь именно так использовались переживания выдававшихся за здоровых душевнобольных с бредом воздействия, отношения, преследования, с различными проявлениями синдрома Кандинского - Клерамбо ("отключения", "подключения", "наплывы", "остановки" мыслей и пр.)!
Если властный террор, демонстрировавшийся в нашей стране всему остальному миру, ни у кого симпатий не вызывал, то и "антитеррор" - разоблачения вслед событиям - мне лично неприятен.
А уж шумиха вокруг психически больного - тем более.
Представьте себе, что вы беседуете с немолодым интеллигентным человеком, с хорошей речью и манерами, со стремлением к взаимопониманию. И узнаете, что Евгений Иосифович - жертва психиатрического террора, диссидент, которого "органы" стремятся психически и физически уничтожить. А вы уже знаете из прессы о методах "обработки мозгов", "зомбировании", воздействии магнитными и электрическими полями СВЧ-диапазона. Евгений Иосифович не только подтверждает, он показывает результаты "воздействий" на себе: у него снижен слух, выпали все зубы, часто обостряется язва желудка (особенно при включении аппаратов). Все настолько реально и убедительно, что дрожь берет и хочется мобилизовывать, поднимать мировую общественность. А когда он рассказывает, как с помощью аппаратов "записываются и воспроизводятся" его мысли, как в "отделах зрительной памяти воспроизводятся картины дней заключения или сцены изнасилования жены и дочери", он слышит их крики о помощи, - тянет призывать к оружию или что-нибудь в этом роде.
А теперь выясним, в чем состояла "антисоветская деятельность" Е.И.Ч-ка, что за вражеские "документы" он готовил и размножал, как он удостоился такого интереса к своей персоне: техническая-то сторона "воздействий" и пр. по своей уникальности требовала колоссальных затрат.
Оказывается, наш герой-диссидент раскрыл заговор "мировой организации жидовского фашизма", обосновавшейся в нашей стране и осуществляющей влияние с помощью "радиоаппаратов" на миллионы людей. В своих листовках (которые клеил на железнодорожные вагоны) он призывает к перевороту, уничтожению руководителей партии и правительства, к массовым убийствам евреев. С помощью убористых, плотно написанных от руки печатными буквами стандартных текстов, расклеенных на летящих вагонах, он призывал народ подняться против мирового сионизма. Он открывал глаза тем, кто еще не знал, что "мульки - еврейский обман".
...Толковый, образованный психиатр, как и положено, лаконично оценивал состояние и поведение нашего диссидента:
"При внешней сохранности больной испытывает постоянные слуховые и зрительные галлюцинации и псевдогаллюцинации, наплывы ощущений, наплывы и обрывы мыслей, их озвучивание. Все эти явления носят характер чуждости, насильственности, постороннего воздействия. Выражены явления транзитивизма, переноса своих переживаний на других людей. Эти явления психического автоматизма сопровождаются систематизированным бредом преследования и воздействия с идеями переоценки собственной личности..."
"Беседе же на темы, не связанные с бредом, доступен мало, при этом груб, циничен, часто употребляет площадную брань..."
"В отделении упорядочен, но постоянно, несмотря на многочисленные замечания, курит в палате. Время проводит в постели, много читает художественной литературы, но никогда не смотрит телепередачи. С окружающими общается мало, держится высокомерно, обо всех говорит презрительно. Несмотря на острую антисемитскую окраску бреда, к евреям и тем, кого считает евреями, относится так же, как и ко всем остальным. Большую часть дня пишет письма в различные правительственные органы, совершенно одинаковые по стилю и содержанию..."
Кажется, достаточно.
Евгений Иосифович Ч-к - душевнобольной, страдающий парафренией. Это нечастое психическое заболевание, характеризующееся систематизированным бредом, галлюцинациями, синдромом Кандинского - Клерамбо во всех его ипостасях, прогрессирующими идеями мессианства и величия.
За все свои симптомы и синдромы, за свою болезнь Евгений Иосифович расплачивался судами, тюрьмами, этапами, принудками. И был он больной и слабый человек, которого государство равнодушно перемалывало в жерновах правосудия.
Не менее кощунственной мне видится и всякая попытка использовать бредовое поведение и нелепую "борьбу" как доказательство государственной инквизиции здоровых людей.
Hаконец об антисемитизме Ч-ка. Действительно, Беринский прав? (См. "Корсаковский синдром по-антисемитски"). Никогда ни в поведении, ни в контактах Ч-ка не было юдофобства. А бред - нелепый, безумный, "острый, как профиль Гитлера", со слов одного больного, был наполнен пещерной ненавистью...
Лев, отзовись!
ДРУГОЙ СЛУЧАЙ
Володя К-жный едва не стал мировой знаменитостью...
Он почему-то сильно не любил власть, и не вообще, а советскую. Поэтому решил оставить ее, уйти в другое государство (например, в ЮАР - организовать там революцию, или в Штаты - помочь с капитализмом...). И сделал это самым простым путем - пешком. Естественно, был задержан и арестован. Как старый психиатрический пациент обследован стационарно в Душанбе, направлен в спецпсихбольницу в Днепропетровск на принудительное лечение, потом переведен в психбольницу общего типа, вновь возвращен в спецпсихбольницу - не хотел принимать лечение, все собирался бежать в Африку. Потом "отпущен" в психиатрическое заведение общего типа - к нам.
Жена Володи, не верившая в его психическое заболевание, обратилась в Международный комитет по правам человека, рассказала журналистам, как ее мужа принудительно держат в психиатрических больницах за то, что он не хочет жить в этой стране.
[Картинка со стр. 10 и нижеследующая подпись к ней.]
Володя К-жный, несостоявшееся доказательство психиатрического подавления инакомыслия, имел еще склонность к рисованию - с явно "голубым" предпочтением. Даже карандаш был голубой.
Известность Володи бежала впереди него.
В областную психбольницу, куда К-жный был доставлен из нашего стационара, приехали три эксперта из Европейской психиатрической ассоциации. Володя вел себя нелепо, обнаруживал эмоциональное оскудение, отрывочно и непонятно говорил о воздействии на него "всяких глаз", заявлял, что у него в мошонке "птички". Эксперты уехали озадаченными.
А потом К-жный с сопровождающим его врачом поехал в Москву, где его еще раз смотрели европейские психиатры. Интерес к Володе угас.
Жена, убедившись, что этим путем ей не выехать ни на Запад, ни даже в Африку, оставила его. Принудительное лечение с К-жного сняли после московского консилиума. А вот выписывать - некуда.
Сенсация не состоялась.
МУЗА ЖЕЛТОГО ДОМА
У Горького примерно тридцать героев, наделенных признаками психического заболевания или неадекватного поведения. Насколько вправе (и нужно ли?) психиатру заниматься анализом "образов" - нереальных, синтезируемых мыслью писателя?
Авлипий Давидович Зурабашвили, грузинский академик, считал, что художественное описание психической патологии "трудно используется клиникой". Деликатно.
А вот Освальд Бумке, немецкая знаменитость, лет за сорок до Зурабашвили оценивал художественную психиатрическую литературу иначе: "Психопатология, которая пожелала бы вовсе отказаться от литературных воспроизведений, должна была бы отказаться и от самой себя".
И Михаил Иванович Буянов уверен, что литературно-художественный материал несет "громадную научно-познавательную информацию", убедительно ссылаясь на клиническое предвосхищение на многие десятки лет описания ряда психопатологических картин Н.В.Гоголем ("Записки сумасшедшего"), Ф.М.Достоевским ("Двойник"). Тому примером уникальное своеобразие черт литературных образов, вошедших в клиническую синдромологию: синдром Алисы в стране чудес, синдром Мюнхгаузена, синдром Агасфера, пиквикский синдром и др.
М.И.Буянов пишет:
"Литература отражает жизнь - эта аксиома убедительно подтверждается даже такой удаленной от художественной литературы формой действительности, как психиатрия. Медицина и литература взаимопроникают друг в друга. Именно писатели и поэты нередко первыми замечают нарушения, за исследования которых медики принимаются, как правило, спустя много лет... Искусство и литература дают психиатрии не меньше, чем психиатрия дает им".
Всякое образное (литературное, изобразительное) представление психопатологической картины естественно настраивает профессиональное мышление психиатра на его анализ - и чем точнее и адекватнее выписан образ, тем глубже понимается психопатология. Художественное изображение психопатологии при всех его "недостатках" (сборность впечатлений писателя, известная их эмпиричность, использование психопатологических картин в целях повышения сценической эффектности и эмоционального воздействия) имеет то несомненное достоинство, что помогает врачу увидеть психический мир больного "в разрезе", "изнутри", в период, когда у него изменен, сдвинут контакт с внешним миром, а от понимания и верной оценки состояния зависит судьба пациента.
М.Горький - один из немногих художников, умевший не только тонко видеть и чувствовать психопатологию, но и сопереживать, воспроизводить с необычайной художественной яркостью картины психических заболеваний. "...Вот уже несколько месяцев с Кириллом Ивановичем творилось что- то неладное. В голове глухо шумело, и ему казалось, что она налита чем-то глухим и тяжелым, что больно давит на глаза изнутри, стремясь излиться наружу. Цифры с карточек то вдруг исчезали, то появлялись и снова холодно и сухо свидетельствовали о чем-то; иногда они уменьшались до крохотных, неясных каракулек и вдруг вырастали в крупные, страшные и поджарые фигуры... Ярославцев следил за их игрой и чувствовал, что в нем, где-то глубоко, вырастает и формируется тяжелая и беспокойная мысль. Она была еще неясна ему, но она непременно появится, и тогда ему будет еще хуже и больнее, чем теперь.
Последнее время его стали все чаще и чаще преследовать эти мысли, гнетущие душу. Окрашивая все в темный цвет, сырые и холодные, точно осенние тучи, они оставляли за собой ржавчину тоски и тупого равнодушия ко всему.
Наконец он привык к ним и только чувствовал смутный страх, когда они давали знать, что идут на него. Потом этот страх временно исчезал, подавленный работой, и вдруг через некоторое время являлся снова. Но он являлся уже в новой форме - в форме тоскливой, ожидающей, неотвязной боязни, которая все возрастала и все напряженнее ждала какого-то страшного факта..."
Это - строки из рассказа А.М.Горького "Ошибка". Герой рассказа, сельский учитель Кирилл Иванович Ярославцев, одинокий, психически тяжко больной человек.
Усиливается, все стремительнее нарастает разлад в душе Ярославцева. Учитель превращается в аутичного, свернутого внутрь, погруженного в мир собственных переживаний больного. Внутренняя жизнь подавлена и окрашена в депрессивные тона, все четче выступают ассоциативные автоматизмы, чувство обнаженности, открытости. И еще одна метаморфоза в душе Кирилла Ивановича: чувство раздвоенности, душевной диссоциации, когда он начинает жить "как бы расколотый на две части, причем одна, от времени становившаяся все меньше, жалобно и беспомощно следила за другой..."
И вот по стечению обстоятельств Ярославцев должен дежурить у постели заболевшего сослуживца Кравцова.
Известна реальная основа этого литературного образа. В 1891 году молодой А.М.Пешков, будучи в Тбилиси, вступил в кружок Н.Я.Началова, служащего Управления Закавказских железных дорог, находившегося под гласным надзором полиции. Здесь он через доктора Н.Худадова познакомился с Гола Читадзе, страдавшим, по-видимому, маниакально-депрессивным психозом и закончившим жизнь в тбилисской психиатрической больнице. С прототипом Кравцова - Г.А.Читадзе - М.Горькому пришлось провести один на один девять дней. "...Давно уже все считали его человеком ненормальным, и он каждый раз подтверждал этот взгляд, высказывая сегодня желание учиться математике, чтобы познать тонкости астрономии; завтра - уйти в деревню, чтобы обрести там равновесие души; уехать в Америку и бродить в степях, конвоируя гурты скота; поступить на фабрику, чтобы развивать среди рабочих теории социализма; учиться музыке, ремеслу, рисованию. Необходимость для себя всего этого он доказывал всегда уверенно и ясно, а если его оспаривали - с бешеной горячностью..."
Встреча Кравцова с Ярославцевым оказалась роковой для больного мозга Кирилла Ивановича. Находящийся в маниакальном возбуждении Кравцов рисует Ярославцеву иллюзорные картины всеобщего благоденствия и счастья, он видит себя учителем и пророком тысяч людей и строит для них в пустыне "будку всеобщего спасения". Выраженная мания переходит в стадию маниакального неистовства, Кравцов уже только выкрикивает отдельные слова и фразы. А Кирилл Иванович с восторгом слушает своего учителя...
Утром их обоих отвозят в больницу.
Алексей Максимович посещал лекции В.М.Бехтерева в Казани, он знал и был дружен со многими психиатрами (П.П.Кащенко, М.Т.Фальком, П.Д.Трайниным, И.Б.Галантом). Рассказ "Ошибка" написан в 1896 году. Знал ли Горький синдром деперсонализации Дюга или синдром психического автоматизма тогда еще только одного Кандинского? Вероятнее всего - нет (хотя описание синдромов совпадает по времени с опубликованием "Ошибки"). Но о том, что он увидел и почувствовал формы проявления их, можно говорить с уверенностью. Высокую клиническую достоверность приведенных случаев скорее следует объяснять не профессиональным знанием предмета, а тончайшей художественной интуицией, образностью и емкостью горьковского видения мира. Чтобы написать: "На выздоровление Кравцова есть надежды, на выздоровление его ученика - нет", нужно знать еще прогнозы при шизофрении и маниакально-депрессивном психозе.
В небольшом автобиографическом рассказе "О вреде философии" М.Горький описывает онейроидный синдром, и это описание по своей яркости и научной точности может соперничать с описанием этого болезненного состояния в руководствах по психиатрии.
Поиски истины, страстное желание определить себя, свое место в жизни привели молодого человека из провинциального городка к знакомству со студентом-химиком Николаем Захаровичем Васильевым. "Прекрасный человек, великолепно образованный, Н.З.Васильев знакомит юношу с философскими теориями создания мира. "Я напряженно слушал пониженный голос товарища, он интересно и понятно изложил мне систему Демокрита, рассказал о теории атомов...
Уже ночь наступила, в соседнем доме психиатра Кащенко трогательно пела виолончель...
Но на другой день Николай развернул передо мною жуткую картину мира, как представлял ее Эмпедокл".
Впечатлительный, тонко чувствующий, одинокий юноша потрясен рассказом студента-химика. "Жуткие ночи переживал я. Сидишь, бывало, на Откосе, глядя в мутную даль заволжских лугов, в небо, осыпанное золотой пылью звезд, - и вдруг начинаешь ждать, что вот сейчас, в ночной синеве небес, явится круглое черное пятно, как отверстие бездонного колодца, а из него высунется огненный палец и погрозит мне...
Я видел нечто неописуемо страшное: внизу огромной бездонной чаши, опрокинутой набок, носятся уши, глаза, ладони рук с растопыренными пальцами, катятся головы без глаз, идут человечьи ноги, каждая отдельно от другой, прыгает нечто неуклюжее и волосатое, напоминающее медведя, шевелятся корни деревьев, а ветки и листья живут отдельно от них: летают разноцветные крылья, и немо смотрят на меня безглазые морды огромных быков, а круглые глаза их испуганно прыгают за ними... вся видимая мною внутренность чаши заполнена вихревым движением отдельных членов, частей, кусков, иногда соединенных друг с другом иронически безобразно...
За рекой, на темной плоскости, вырастает, почти до небес, человеческое ухо, с толстыми волосами в раковине, обыкновенное ухо, вырастает и - слушает все, что думаю я...
Ночной сторож несколько раз поднимал меня на верхней аллее Откоса и отводил домой...
Да, надо было что-то делать. От этих видений и ночных бесед с разными людьми, которые неизвестно как появлялись передо мною и неуловимо исчезали, едва только сознание действительности возвращалось ко мне, от этой слишком интересной жизни на границе безумия необходимо было избавиться..."
Такое состояние со все нараставшими зрительными и слуховыми галлюцинациями, нарушением цельности восприятия окружающего мира и самого себя привело героя рассказа к психиатру. "Маленький, черный, горбатый психиатр, человек одинокий, умница и скептик, часа два расспрашивал, как я живу, потом, хлопнув меня по колену странно белой рукой, сказал:
- Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чертям книжки и вообще всю дребедень, которой вы живете... Вам необходим физический труд..."
Вряд ли возможно и целесообразно ставить диагноз в приведенном случае (хотя в довоенной литературе даже встречается термин delirium Gorki) - без объективного обследования это теряет смысл. Зная, однако, клинику истерических психозов, можно поверить в реальность пережитого болезненного состояния, воспроизведенного психологически тонко и художественно ярко.
История Константина Миронова (повесть "Голубая жизнь"), написанная Горьким на основе рассказа земского врача А.Н.Алексина, - это мастерски записанная история болезни и "излечения" хозяина "Переплетного заведения" на Морской улице.
Сын больного туберкулезом и алкоголички, Миронов растет робким, застенчивым юношей, он стеснителен, не способен ни на какие решения и поступки, его постоянно преследуют навязчивости. Лишь изредка у него проявляется жалостливая любовь к отцу, в остальное время он полностью к нему равнодушен. Он боится матери, боится о чем-либо думать, избегает общения с людьми. Вялый, постоянно испытывающий неопределенные нервные явления, Миронов к двадцати годам напоминает тяжелую невротическую личность, астенического психопата.
Уходя в поле, он может часами лежать в траве, ни о чем не думая, ничего не делая, и тогда окружающая действительность теряет для него плоть, становится неясной, расплывчатой.
"Иногда он брал с собой французскую грамматику и читал ее, стараясь запомнить четкие слова, но память не удерживала их, и, не слагаясь в понятную речь, они таяли, превращаясь в необыкновенные сочетания красивых звуков, в голубую музыку..."
Превращения "четких слов" в "голубую музыку", необычные, новые черты личности Миронова становятся все более очерченными. Клинически это - фотизмы, синестезии (цветная музыка). Вообще он наполнен психопатологией: странные, тревожные в своей бессмысленности полусны, апатия, лишенная слов, образов, какие-то невнятные мысли, расплывающиеся, смутные ассоциации, паралогизмы, символы, наплывы мыслей, соскальзывания... Для психопатолога полный курс.
"Я очень умный, очень догадливый, это потому, что я не люблю думать...
...кажется, что в тебе двое, один знает, другой путает...
Вот небо, простое слово, но влечет за собою - не боюсь! Или: надоел - надоесть.
Он засмеялся в лицо старухи Павловны, незаметно явившейся перед ним, - пошел по комнатам, осматривая, оценивая мебель, цветы, и быстро сосчитал, что все это надо продать за четыреста семьсот рублей.
- Так не считают, - вслух поправил он себя, - это будет тысяча сто.
Но он почувствовал, что ему приятнее считать именно в двух числах - они давали вдвое больше нолей, чем тысяча сто, а в нолях такая утешительная простота.
- Ноли-ноли-ноли, - напел он".
Оставшись один, он еще более теряется в жизни и, совершенно безвольный и жалкий, полностью отдает себя во власть столяра Каллистрата. Фигура Каллистрата могла бы служить великолепной иллюстрацией к главе об истерических формах психопатии. Он любопытен и капризен, лжив и театрально заботлив. Опека своего соседа может стремительно смениться подлостью по отношению к нему же, он подвижен, несдержан, любит яркие цвета и краски. Вот он красит сметаной забор Миронова, перекрашивает весь дом в голубой цвет, пишет дегтем на крыше "Дом сумасшедшего" или расписывает слуховые окна головами фантастических чудовищ.
"- Глупость, конечно, молодость, ночей не спишь, все думаешь: как отличиться?.."
Много лет спустя П.Б.Ганнушкин так описывает истерические характеры: "Во внешнем облике большинства представителей группы, объединенных этими свойствами, особенно обращают на себя внимание ходульность, театральность и лживость. Им необходимо, чтобы о них говорили, и для достижения этого они не брезгуют никакими средствами. В благоприятной обстановке, если ему представится роль, истерик может и на самом деле "отличиться"... Их эмоциональная жизнь капризно неустойчива, чувства поверхностны, привязанности непрочны и интересы неглубоки; воля их неспособна к длительному напряжению во имя целей, не обещающих им немедленных лавр и восхищения со стороны окружающих..."
Сходство обеих картин поразительное.
Миронов испытывает животный страх перед Каллистратом, но не может найти силы отказаться от его "забот". И в результате - срыв. Психоз раскрывается в пышном бреде преследования, с парадоксально-неадекватными реакциями, немотивированными, неожиданными поступками. Буквально на нескольких страницах М.Горький выписывает психический статус Миронова: "Был такой момент: вдруг все сжималось тяжелым комом и сбрасывало Миронова в черную пустоту, в безмолвие, в неподвижность.
Этот момент наступил, когда уже взошло солнце, облив стекла окна расплавленным жемчугом, - Миронов оглушенно свалился в постель, уснул, но тотчас же, как показалось ему, был разбужен странным каким- то скрипом.
В комнату вошел человек, одетый в желтое, пронзительно скрипя, он бесцеремонно сел в кровать, взял руку Миронова одной своей коротенькой влажной рукой, вынул из кармана часы и, глядя на них, спросил высоким голосом в тоне старого приятеля:
- Ну, что же мы чувствуем?
- Ничего не мычувствуем, - сердито ответил Миронов.
- А что же вам болит?
- Что таков вамболит? - задорно и насмешливо ответил Миронов.
- А спали как?
- Лежа.
Миронов засмеялся, восхищаясь бойкостью и остроумием своих ответов".
Потом - галлюцинации, жуткое желание спрятаться, бежать от столяра Каллистрата, попытка выброситься с чердака и - психиатрическая лечебница.
Прошло время, и автор рассказа вновь встретился с Константином Мироновым, теперь уже хозяином "Переплетного заведения". Перенесший шуб, новый Миронов взамен гротескной и нелепой психической хрупкости, инфантилизма приобретает теперь черты плоского мещанина, по-своему расчетливого, хитрого, презирающего любой другой образ жизни, кроме своего. Совершенно четко выступают элементы психического дефекта личности с эмоциональной косностью, уплощением, шаржированием всех черт человеческой души.
Интересен с психопатологической точки зрения и образ Симы Девушкина из повести "Городок Окуров".
Безродный и бездомный юноша, высокий, сутулый, с большой головой на длинной шее, с круглым туповатым лицом, физически слабый и болезненный - таким предстает перед нами поэт из заброшенного уездного городка. Его стихи монотонны, однообразны, наполнены глубокой и безнадежной тоской. Свои стихи он читает тихо, невнятно, будто извиняясь или стыдясь их. Весь облик этого человека очень схож с клиникой астено-органической психопатии.
В рассказе "Уми" (цикл "Крымские рассказы") М.Горький психологично и ярко описывает психически больную женщину, муж и дети которой несколько лет назад ушли ловить рыбу в море и все еще не вернулись. Старая женщина никогда не покидает берега моря в ожидании своих близких, часами поет тоскливые песни и, не мигая, всматривается в горизонт. По-видимому, речь в данном случае идет о затяжной реактивной депрессии в позднем возрасте.
Целая галерея душевнобольных, "юродивых", "блаженненьких" проходит в небольшом горьковском воспоминании "Как я учился писать".
Творческое наследие писателя - неисчерпаемый источник эмоционального восприятия и размышлений. В 1928 году профессор И.Б.Галант писал: "М.Горький... дал лучшие художественные картины психических заболеваний, какие только существуют в русской и, пожалуй, всемирной художественной литературе".
ПЕЧАЛЬНАЯ СЕСТРА ПОЭЗИИ
Конечно, речь идет о депрессии, о душевном состоянии, которое посещает любого человека хоть однажды в жизни.
Я помню, как по совету врачей, уже после "Гамлета" и тяжкого депрессивного цикла, великий артист Иннокентий Михайлович Смоктуновский был приглашен на телевидение. Он сидел за своим столиком, ссутулившись, как большая больная птица, замкнутый и все еще больной. Кокетливая ведущая поздравила его с "Гамлетом" и говорила всякие слова. Смоктуновский не слышал ее и, по-моему, не видел. Потом она попросила его "прочесть что -нибудь". Он, смежив веки, сидел перед экраном, потом как-то бесцветно сказал:
- Шекспир. Сонет номер шестьдесят шесть.
Те, кто слышали, не забудут.
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья...
...................................
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый,друг?
Так читать мог только он, тоскливый и печальный Смоктуновский.
Страна ахнула. Она коснулась депрессивного отчаяния. И поняла это.
Моя больная, Варвара Ивановна, с частым депрессивным радикалом говорила мне:
- Я это не знаю, я это очущаю...
Язык депрессивных состояний общепонятен. Белла Ахмадулина, приемная антенна человеческих чувствований, так сказала:
Работу малую висок
Еще вершит. Но пали руки.
И стайкою наискосок
Уходят запахи и звуки...
Когда это уже произнесено, обнаруживается, что по-другому сказать нельзя. Депрессия иначе и не осязается.
Депрессологи (есть такие) примерно делят меланхолии на две формы: связанные с течением жизни, обстоятельств и живущие по своим неведомым знакам и законам. По первым "правилам" живем мы все, и движет нами тайный или явный страх, а также обиды, реакции, драмы и тупики. Это - психогенные депрессии и депрессивные неврозы.
Другие депрессии - фата-моргана, мерцание звезды, цепи молекул и циклов. Когда все на контрастах, на напряжении - получается маниакально-депрессивный психоз (МДП). Есть
МДП биполярный, там циклы меняют друг друга, толпятся в своей очереди: маниакальную фазу послушно сменяет депрессия. Маниакальную фазу можно увидеть в жизни, можно познать из литературы (например, горьковский рассказ "Ошибка"). Отец моего товарища, находившийся в состоянии маниакального возбуждения, за ночь выкрасил красной краской ворота на всей улице, что обошлось его жене в копеечку.
Депрессивная фаза - наш рассказ.
Помимо биполярного, "посменного" течения МДП, случаются монофазные психозы: депрессия... пауза... депрессия... или мания... пауза... мания... Это - редуцированные циклы.
Клиническая выраженность симптомов - еще одно качество циклического процесса. Если симптомов "много", они ярко выражены, и без лечения не обойтись - это МДП, несомненно. И чтоб не взять грех на душу, уговаривай, объясняй, доказывай необходимость госпитализации. Если течение циклов "мягкое" и больше в рамках расстройств поведения, то называется эта болезнь - циклотимия.
Александр Сергеевич Пушкин был циклотимиком, причем если у "нормальных" циклотимиков весна - подъем, осень - спад (активности, творчества, идей), то наш поэтический гений имел "перевернутый" цикл - отсюда потрясшая мир "болдинская осень" и такие нестабильные, трудные весны.
[Картинка "Весна"]
И морской лейтенант Петр Петрович Шмидт, блестящий офицер и больная совесть первых русских революций, тоже страдал циклотимией, за что и был расстрелян по приговору суда 6 марта 1906 года на острове Березань.
И писатель Всеволод Михайлович Гаршин, покончивший с собой в период депрессии...
Все движется в мире по принципу пик - спад, волна, отмашка, пауза. Человек - а обостренная творческая личность тем более - физически несет в себе колебания и циклы. Поэтому и циклотимная суть творческих и витальных (жизненных) циклов очевидна: качели...
Но и в нижней, темной части своей душа не отдыхает. Она - болит.
В этом аспекте нужно знать о ларвированных, скрытых депрессиях. Человек не может понять, что тревожит его, что так печалит. Вроде бы это сердечные боли... Он идет к кардиологу, и тот непременно находит какую-то патологию (что за кардиолог, если он патологии не находит!). Но ведь это же боли и в эпигастрии, которые могут возникать и при нарушениях в поджелудочной железе, желчном пузыре, желудке, - и он идет к терапевту... Но ведь это и суставные боли, и расстройства сна, и всякая гинекология... И тоскливый человек ходит, надеется, ждет, пока - случайно или нет - сталкивается с психиатром. И назначение антидепрессанта "вдруг" снимает телесные недуги.
Очень тревожны психические расстройства при туберкулезе, когда встречается весь набор "малой" психопатологии: раздражительность, плаксивость, демонстративность, масса истерических стигм, эйфория, беспечность, дурашливость, инфантилизм - депрессия в этом доме и не ночевала. И вдруг - смерть в петле, на перекладине кровати, последний полет с утеса или санаторного балкона.
Депрессия вспыхивает внезапно, спонтанно, уничтожая остальные посевы...
Чем отличается человек с депрессией от человека, рассказывающего, что у него "самая настоящая депрессия"?
Депрессивный больной живет в стране своих переживаний. Он - невыездной. Все мрачно, постыло, печально - нигде никакого луча. Это солнце (если сегодня солнечно) только подчеркивает его тревогу и ненужность. Эта зелень окончательно подавляет надежды и дает знать о близкой осени и конце. И утро мрачное, и день... Вот так ушел из жизни окруженный доброй, ласковой женой, тремя богатырскими сыновьями, внуками Лазарь Дмитриевич Д., так и не увидев своей греческой Эллады. Он не жаловался, не просил, он тихо вздыхал. И антидепрессанты его не брали.
Худший час в жизни депрессивного больного - утро. Именно в эти часы большинство их несчастий. К вечеру, похоже, тучи немного рассеиваются, но вот просыпаться и жить... Пациенты, жалующиеся на "жуткую депрессию", - другие.
Все люди, заболевая или уже болея, нуждаются в помощи.
Депрессивные больные и дети - больше других. Им еще нужна часть нашего сердца.
* В давние уже времена (XIX век и раньше) связанные с психиатрией помещения окрашивались в желтый цвет. Если бы меня тогда спросили, я бы не рекомендовал... ** Приступ, острый период.