Александр Воронель

     Каждому поколению взгляды предыдущего кажутся наивными, а последующего - циничными. Суть дела, однако, наверное, в том, что это взгляды на разные реальности, которые находятся перед глазами тех и других. Если старшему поколению КГБ теперь кажется жуткой, всесильной мафией, окруженной атмосферой смертоносной тайны, моему возрасту эта организация предстала уже чем-то вроде привилегированной милиции, которой можно опасаться, но перед которой не стоит трепетать.
     Трагический ужас "Дела УФТИ", отрывки из которого напечатаны на предыдущих страницах, кажется профессору М. И. Каганову дьявольской работой НКВД. "Следователи НКВД - опытные режиссеры", - пишет он в своей эмоциональной статье "Через 60 лет", завершающей "Дело..."
     А я думаю: откуда был у них режиссерский опыт? И зачем он им?
     Каганов дальше пишет о проф. К. Д. Синельникове: "Его уверенность, что Хоутерманс и Вайсберг шпионы, по-моему, происходит от ксенофобии. Удивительно, что ею заражен такой человек, как К. Д, бывший в Англии учеником великого Резерфорда. Между прочим, его женой была англичанка. Трудно понять..." Что, собственно, здесь так трудно понять? Что у человека, женатого на иностранке, вряд ли может быть ксенофобия? Что он обвиняет своих коллег, чтобы выгородить себя? Что, не решаясь в период реабилитанса прямо назвать шпионом молодого физика Фомина, расстрелянного за две недели, ни за что ни про что, он объявляет его "непонятной личностью"? (Разве всех непонятных следует расстреливать?) Дальше объясняется, что Синельников, наверное, из-за жены так боялся НКВД, что подыгрывал ему. А кто, интересно, его не боялся?
     Каганову и в голову не приходит, что Синельников, возможно, ничего не боялся (по крайней мере, поначалу), а был с ними на короткой ноге... Это потому, что он знает Синельникова как "ученика великого Резерфорда" и директора УФТИ, "авторитет которого был огромный".
     В нашем циничном поколении (т. е. среди студентов проф. Каганова) было широко известно, что Синельников - сотрудник КГБ. Что это конкретно означало - никто, конечно, не знал, но и трудностей в понимании, как и пиетета к ученику великого ученого, у нас уже не было и в помине.
     Такое циничное понимание позволяет также и кощунственную мысль, что часть вины за всю эту "режиссуру" ложится на самих обвиняемых. Именно они позволили некомпетентным (фактически малограмотным) людям участвовать (а, может быть, и помогать в борьбе) в своей профессиональной дискуссии о развитии науки и технологии в СССР так, как будто эти люди ничем, кроме пользы отечества, не были озабочены. Как будто вообще есть такие люди, для которых свои собственные интересы ничего не значат.
     И эта вина ложится прежде всего на тех, кто искренне верил советской власти и принимал всерьез ее лозунги. Профессор М. (Мусик) Каганов свидетельствует, что в шестидесятые годы Л. Ландау корил себя, что и он сам понял суть советского режима только после собственного ареста.
     А у меня есть и другое неожиданное свидетельство. В 1975 г., после заседания попечительского совета Тель-Авивского университета, ко мне подошел пожилой джентльмен и в небрежной манере спросил, был ли я в России знаком с профессором Ландау. Я сказал, что знаком, конечно, был, но не настолько близок... Тут он перебил меня и азартно закричал: "Ну и как, он до конца остался таким же дураком, как и в 50-е годы?!.." Я смущенно забормотал что-то про его гениальность и "Курс физики", но он отмел все это взмахом руки: "Я не о физике говорю. Я говорю, что он был фанатично предан советской власти и верил всем их выдумкам..."
     Эксцентричный джентльмен оказался профессором Теллером - отцом американской водородной бомбы. В молодости он вместе с Ландау был в семинаре у Нильса Бора и, оказывается, вступал в горячие споры с ним (и многими другими физиками) по политическим вопросам.
     Ландау был тогда не одинок. Бесчисленное множество интеллектуалов в Европе начала ХХ века всерьез верило, что стоит "научить каждую кухарку управлять государством", чтобы жизнь потекла по-другому. И вслед за Ландау, Шубниковым и Капицей эти западные идеалисты рванулись в страну победившего социализма. И там искренне пытались слиться и отождествиться... (См. страшную историю расстрелянного австрийского химика Конрада Вайсельберга и его сына, ставшего Александром Конрадовичем Харламовым.)
     Что должен был думать следователь НКВД с четырехклассным образованием, попавший в ЧК по комсомольской путевке, когда он получил от директора УФТИ заявление, что "в институте возник заговор под руководством Л. Ландау и А. Вайсберга для саботажа военных работ"? Или характеристику сотрудника с такими словами: "Корец был активным участником группы, борьба которой против дирекции и оборонных работ ударяла по выполнению оборонной тематики". И, вместе, протокол Ученого совета, на котором научные сотрудники выступали друг против друга и употребляли такие слова, как "интересы социализма", "оборонная тематика" и т.д. (В наше циничное время уже всем было известно, что "оборонная тематика" означает просто прибавку к зарплате.)
     Должен ли был следователь быть "опытным режиссером"? Или отпетым злодеем? Скорее, он был бы самоубийцей, если пытался бы погасить это дело в раскаленной атмосфере "обострения классовой борьбы в капиталистическом окружении" 30-х годов в СССР. То, что Ландау целых три года не сажали, несмотря на бесчисленные доносы любителей, скорее показывает, что до определенного времени (может быть, и до особого указания) НКВД добросовестно выполнял свою работу, полагаясь только на проверенную информацию своих профессиональных кадров.
     "Режиссеры из НКВД" не столько "превратили в трагедию бытовую драму из жизни института", сколько реализовали недопустимые метафоры партийнополитического жаргона, на котором пытались разговаривать полные самоубийственного энтузиазма интеллигенты. "Если враг не сдается - его уничтожают", - эту подходящую ко времени фразу произнес не осторожный товарищ Сталин, а всемирно известный гуманист Максим Горький, чье имя много лет с гордостью носил наш Харьковский университет. Ученых расстреляли, конечно, не за их взгляды или поступки. И одного из следователей, замешанных в "Деле УФТИ", Торнуева, приговорили к расстрелу спустя четыре года не за "нарушения социалистической законности" и бессмысленную гибель невинных людей. Просто и те и другие попали в шестерни мощной машины, которую они, с разных, конечно, сторон, помогали строить, но которая не предполагала их благополучия и вообще на реальных людей совсем не была рассчитана.
     Перечитывая в очередной раз весь предшествующий материал, я думаю: "Откуда взялось у молодого Теллера столько проницательности, чтобы уже в 20-х видеть, куда идет дело?"
     Впрочем, и в 40-х, во время войны с Германией, он был достаточно проницателен, чтобы поддержать проект атомной бомбы. А в 50-х и 70-х он не испугался прослыть поджигателем войны и махровым мракобесом, настаивая, что коммунизм - это разновидность фашизма. Как ни странно, среди ученых он был почти одинок. Его позиция не вызывала сочувствия, а его эксцентричная манера (вполне в духе Ландау) отпугивала людей, привыкших к принятым на Западе обтекаемым формам выражения.
     Те самые ученые, которые не знали, как выразить свое восхищение Сахаровым, с трудом сохраняли вежливость в отношении Теллера, делавшего (и, в сущности, провозглашавшего) то же самое.
     Сахаров сделал свое изобретение в молодости, будучи полон патриотического энтузиазма. В зрелые годы опыт жизни убедил его, что советскому режиму нельзя доверять судьбы человечества. Теллер уже смолоду был уверен, что идея планируемого общества ничем иным, кроме всеобщей тирании, быть не может, и в зрелые годы занялся сначала атомной, а потом и водородной, бомбой, считая, что и от нацизма, и от коммунизма равно следует ожидать смертельной опасности демократическому образу жизни. Я не думаю, что он руководствовался какой-нибудь социальной теорией. Просто его представления о человеческой природе оказались более реалистическими, чем у его сверстников и коллег.
     Но, как физики, они оба работали над одной из самых важных для будущего человечества проблем: создание источника энергии, не зависящего от органических запасов Земли. Политики видят здесь одну только бомбу, но если человечеству суждена долгая жизнь, эта проблема станет проблемой номер один.
     Я спросил у Теллера, почему он смолоду был так скептически настроен по отношению к человечеству. Он ответил, что в 1919 году во время советской революции в Венгрии попутчики выбросили его на полном ходу из поезда, заподозрив в нем еврея. Они оказались правы. Он выжил. И, хотя он с тех пор хромает (ему тогда было 17), он благодарен судьбе за этот жестокий урок человековедения.
     Конечно, это не объяснение. Почему одни люди поддаются иллюзиям и коллективным психозам, а другие - нет, не знает никто. Но все же знание истории (и психологии) поставляет нам прецеденты, которые могли бы помочь вдумчивому человеку. Знание добавляет печали. Станет ли следующее поколение от этого еще циничнее?