СУЕТА ДЛЯ ПОДНЯТИЯ ДУХА

     Когда в Израиле, новой для меня стране полноценного питания, безжалостного солнца и жирного пота, мне становится трудно или невесело, я вспоминаю сиреневого израильскогорабочего. Облегчение наступает моментально. Рабочий этот вначале не был сиреневым. Он был смуглым, широкомясым, курчавым. Тонкая белая рубашка делала его упакованной сарделькой из деликатесного магазина. Золотая цепочка, волосатая грудь, урожденный иврит. Может быть, этот рабочий был не просто рабочим, а старшим рабочим или даже главным рабочим. Вся неприятность для него заключалась в том, что я видел его в Москве. Давайте вместе вообразим ранний московский октябрь или поздний сентябрь в один из недолгих годов, когда Израиль еще не имел посольств в беглых от России республиках. Репатрианты и туристы откуда ни попадя, покинув временные норы и родственные пристанища в Москве, толпятся в узкой кишке за железными барьерами на неширокой Большой Ордынке у ворот бывшего голландского, ныне израильского посольства. Прорвавшиеся во двор и торопящиеся ко входу в само посольство видели, что во дворе идет поспешное строительство. Я тоже прорвался во двор и на ходу подивился тому, что на стройке не слышно русского производственного языка, а работяги снуют в удивительно светлых одеждах. Старший рабочий нес тяжелое ведро. Заполняя консульские бумажки и подозревая в каждой скрытую каверзу, я отошел к закрытому и потому пустому приемному окну, чтобы поразмыслить на узком прилавке. Тут ко мне и подошел он, мясистый.
     Ему было не прорваться к работающему окну, да и никому было не прорваться к работающему окну, которое штурмовали отъезжанты. Поэтому он подошел к моему неработающему, задернутому зеленой занавеской, и принялся стучать пальцем в стекло. Из-за стекла не раздавалось ни гласа, ни воздыхания. Я мешал ему пристроиться поплотнее, и он обратился ко мне на быстром сердитом иврите, из которого я разобрал только одно слово "хабиби". Увидев, что я не понимаю, он поддул щеки и снова что-то проговорил, помахивая рукой в сторону грудящегося и давящегося стада; смысл был совершенно ясен: "Иди, мол, мальчишечка, к своим, не мешай работать." С подобающим почтением я ответил ему на английском: "Извините, сэр, я не совсем понимаю, чего вы хотите." Теперь не понял он, отвернулся от меня и еще сильнее заколотил в стекло. Оттуда по-прежнему никто не являлся. Обескураженный, он стал мягче, повернулся ко мне и произнес еще что-то с обращением "хабиби" и даже похлопал меня по плечу. Мимо нас проходила похожая на козу барышня с бумагами, она остановилась на секунду и перевела мне: "Он говорит, что нужно изучать иврит. "Волосатый обменялся с козой непонятными репликами и величественный, но сердитый, удалился.
     Он удалился, а я остался. Я остался, а он ушел,свободный от заполнения любых отчетных бумаг, и мысли мои были с ним. Почему он похлопал меня по плечу, если я не давал для этого повода и не отвечал ему тем же? Наглая рожа! Вот так все сейчас брошу и начну изучать его закаканный иврит в центре Москвы. Впрочем, если бы этот конкистадор достучался и окошко бы открылось, я оказался бы первым в очереди к нему, и этот счастливый несоветский человек стал бы невольной причиной моей удачи, мерзкой советской удачи - оказаться первым в очереди. Воистину достойным работники посольства приносят документы на дом. Я еще только прошу о том, что у него уже есть. Но и этот постоянно сытый строитель не знает тайного хода, по которому посольские проникают в свою скинию. Это роднит его со мной, мы вместе ждем чуда у израильского окошка. Нетерпеливый самодовольный дикий он и покорный ручной я - евреи.
     За документами было велено явиться в три часа. Не помню, как провел я этот день: ел на ходу, знакомым звонил, по делам бегал. Около двух я уже стоял в узкой кишке за железным барьером у ворот посольства в очереди таких же бедолаг. Солнце спряталось еще утром, поднимался осенний ветерок и я тепло думал о своей одежде: нательная майка, рубаха, ангорский свитер и симпатичный джентльменский плащ. Толпа за мною потихоньку росла, и тут из ворот посольства выскочил мой рабочий. Не выпорхнул, не вывалился - он выскочил, как выскакивает сбежавший из клетки зоосада медведь, и растерянно остановился посреди улицы. Его белая рубашка казалась еще белее, цепь на шее - еще более золотой, а голый живот под рубашкой еще волосатее. Он стоял посреди узкой Большой Ордынки, по которой редко ездят московские автомобили из-за вечной толпы, и в двух кварталах от него вправо по переулкам была широкая улица с активным движением, а влево в полутора кварталах - станция метро "Полянка", но он не знал ничего этого, и стоял посреди улицы покачиваясь, как торопящийсямедведь. Потом приподнял правую руку, готовясь остановить любую проезжую машину.
     Я напомню условия. Пронизывающий ветерок. Серое небо.Неярко одетая толпа человек в шестьдесят. Запертые зеленые ворота. И посреди улицы приплясывающий израильтянин.
     Машины проезжали мимо него с частотой примерно одна в полторы минуты. Они появлялись в начале улицы, как солнце на восходе, уверенно приближались, аккуратно объезжали ловца искрывались. Они шли достаточно часто, чтобы не дать ему потерять надежду сесть в следующую. Шея и выпирающие из-под закатанных рукавов предплечья московского гостя начали приобретать синеватые краски. Он был еще смугл, еще был вальяжен и состоятелен, но уже чувствовалось в нем желание охватить себя руками за плечи, растереть тело ладонями, и только шестьдесят пар глаз, направленных ему в спину, мешали сделать это. И начать ругаться вслух он тоже не мог, его все равно бы не поняли. Очередь наблюдала за ним молча, терпеливо и спокойно, не предлагая ни одежды, ни советов. Когда мимо него проехало, не останавливаясь, такси без пассажиров, он страшно удивился. Удивились его растопыренные пальцы, удивились чуть согнутые колени, будто он вот-вот ударит в них ладонями и произнесет виртуозную матерную тираду. Но нет. Он продолжал тянуть синеющую шею, высматривая, как спасение, очередную машину. И следующая прошла мимо. И следующая.
     На шестнадцатой минуте он сел. Притормозила серая"волга" с приоткрытым боковым стеклом, специально для того,чтобы водитель мог сговориться с пассажиром, не пуская его вмашину. Но израильтянин не знал этого. Он втиснулся в машину и она тронулась с места. "Уехал,- подумал я с тревогой и облегчением. - Ну, черт с ним. Будет помнить московский сервис." И только я задумался об особенностях советского сервиса, как через десяток метров "волга" остановилась и из нее выкатился мой строитель. И пошел обратно, остервенело ища следующую машину. Теперь я увидел его лицо. Он не успел согреться в "волге", но хоть от ветра защитился, а теперь ветер особенно хищно набросился на него, и лицо постепенно становилось сиреневым, углы рта поползли книзу и глаза жалобно сощурились. С таким лицом уже никого не хотел он учить правильной жизни, но хотел, чтобы добрые ангелы забрали его из этого проклятого места, где он до костей обижен и ничего не понимает. Вдруг оказалось, что русский язык не менее важен,чем иврит, и только он может спасти его, договориться сводителем и уберечь от холода, но он вовремя не догадался выучить русский. Носители русского языка смотрели на несчастного, как велит вековая русская традиция, жалостно. Долгими взглядами смотрели, ведь все равно никуда он из-под их взглядов деваться не мог. А он все стоял и синел.
     И я простил сиреневого. И отвел от него глаза, думая о своем. В моей душе перед Господом не было больше ни зла, ни зависти к тому, кто хлопал меня по плечу, ругал "ха-ха-би-би"и тыкал ушами в непонятный язык. Злой русский ветер ненадолго выдул из него чувство превосходства, а я простил ему на многие годы. И когда толпа возросла, я поднял глаза на то место, где стоял сиреневый - его там больше не было. В посольство при мнеон не вернулся - ворота не открывались. Уехал ли он - но не замечал я, чтобы мимо нас проезжали еще автомобили; ушел ли пешком в неизвестную сторону или живым вознесся в небеса -этого я посейчас не знаю. Тогда же я вошел в посольство светлым и очищенным и быстро получил свои документы. Конечно, не сам рабочий очистил меня. Но всякий раз, как в Израиле переживаю я, например, труднотерпимый хамсин, я вспоминаю его, ждущего до сих пор попутный автомобиль на Большой Ордынке, и сразу вокруг нас становится значительно прохладнее.
     Этот рассказ абсолютно правдив. Кроме того самогорабочего, подтвердить его могут десятки людей, стоявших в тот день вместе со мной в очереди. А день как раз выдался примечательный. В этот день в Москве был с визитом министр иностранных дел Израиля Шимон Перес; он зашел в израильское посольство и даже беседовал с некоторыми людьми, стоявшими в очереди за документами, в том числе и со мной. Чем-то мое лицо ему приглянулось. Мы беседовали через высокого круглолицего седого переводчика минут пять. После этой беседы со мной произошло еще очень много не менее веселых историй.