Инна РОС

 

1. Не только мессы

 

                     “Париж стоит мессы.”

                     Генрих Наваррский Бурбон – по преданию

                    

                     “Свободой Рим возрос, а рабством погублен”.

А.С. Пушкин

 

Что есть на свете лучше la belle France?!

Париж её не только мессы стоит,

Но и намаза, зУхра

– их обоих.

Французский шарм, изящество, галантность…

И вот стелилась мягко – всем – от Нанта

И до Прованса.

 

И замков блеск в излучинах Луары,

Валы и рвы, незыблемые стены,

Орланы, кружащие в высоте на

Ветру, который не в родстве с цунами

Монарших бурь, их primus (между нами)

Все ж inter pares.

Да, было – доблесть, бьющая фонтаном ,

И норов быстрой, своенравной Роны,

И честь и гордость, нянчившие фронду,

Когда и неурядицы, и ссоры –

Всё шпагой разрешали мушкетёры

С их Д’Артаньяном.

 

Но в остальном, всего, похоже, двое

Мужчин в прекрасной, нежной было Франции.

Один из них был, правда, корсиканцем,

Другой – простой девчонкою крестьянской,

Чей дым вобрал в себя собор Руанский,

Гудя и воя.

 

Теперь не то, теперь другая эра

Но и сейчас на башнях Нотр-Дама

Потусторонняя бушует драма,

И чудища, карнизы облетая,

Свет застят, как мышей летучих стая.

Вопят химеры,

 

Вонзают скрежет в инфернальный хор.

И, статуи прессуя в обелиски,

Собором Богоматери Парижской

Чудовище стремится завладеть –

Свистит хвоста раскрученная плеть,

Гудит Собор

(Или уже мечеть?)

 

2. Рим

 

Безветрен простор, и света свобода над форумом,

Огрызки строений, пеньки и осколки колонн,

Резвилась история здесь, как в Техасе торнадо.

Обломки фронтонов, развалины арок и портиков,

Бань каракалловых полуразрушенная анфилада…

Теперь уже время не бремя – округлость, излом.

Вмещает ландшафт в себя все, кроме грусти.

Всевозможным варварам ненавязчивым уроком.

Все-таки лень итальянская неотделима от вкуса.

Гребенчатый абрис, шикарные виллы барокко

На цоколях вправленных в камень холмов. Слюда

Реки в нешироком застенке незапамятной кладки

То ли застыла, то ль незаметно полощется. Она да

Небо лишь в этом застывше-загадочном городе гладки.

Не отыскать, кто из минувшего здесь не оставил следа,

Словно в суглинке вековой распутицы случайная калоша.

Мирно соседствуют на одной небольшой площади

Рядом с окаменевшим тяжко мамонтом пантеона

Подмалеванные фасады трех, четырехэтажных

(Пятнадцатый век?) в два, даже в одно часто, сонное

Окошко, домов небогатых свободных граждан.

Рваный ритм то закругленных, как кружево,

То зазубренных, угловатых и острых линий,

Связанных плоскою кровлей шершаво-плюшевой

Фотогеничных, похожих на брокколи, пиний…

Не корчевать – гиппократова клятва хранителей города.

 

3. Акула

      

Жизнь – хищница, бессонная акула, что плотоядно

                                                                     поглощает жизнь,

Поверхность затопила, захлестнула, дыханьем кучерявым                                                     

                                                                        вельзевула,

Как лавой, выстилая виражи.

      

Сестра разложит инструмент – малыш, держись, Хирург возденет ювелира длани

ГорЕ, перчатки поправляя: “Что дрожишь, все хорошо… Что, где ножи?“ В момент достанет

Жгут анестезиолог, закружИт по стенам музычка веселая... И так

Уснешь в тумане алом...

И коли повезет – то не проснешься... Ну а проснешься –                                                        

                                                         вновь получишь брутто,

Припомнишь рыб поющих смутно, полупрозрачные

                                                     подошвы, зыбь, полумрак,

Объятья брата-спрута,

И – все сначала…

      

4. Выбирающий

 

Полжизни  в скитаньях над Книгой, в раздумьях угрохал

Одиссей духа – знаток, толкователь ученья бар Йохая.

И так говорил собравшимся многим под гулкие своды,

жаждущим света и истины – о судьбе и свободе:

 

“Выбирающий землю – бунт выбирает и войны,

выбирает свободу – себе, разнообразное рабство прочим,

бои петушиные – главный, мол, аз – “ ну и воздам”,

выбирает неравенство, простираемое с амвона,

меч выбирает, не мир. Веси, пустыни, поля, города...

Лужайка моя – а ты будешь стричь,

а ты – охранять забор мой сверхпрочный,

ты – волю мою оглашать и депеши,

ты – сочинять мой воинственный клич,

ты – слух услаждать мой, ты – зрение тешить

унылой зимою, удушливым летом,

художником можешь, артистом, поэтом...

Но ежели что – вот мой меч. и пикнуть – не сметь.

Из руководящих доктрин выбирающий землю –

власть выбирает, культуру и смерть...

 

Выбирающий жизнь – выбирает бездомье, скитанье,

моногамную многодетность, поражений позор,

                                                                     тоску унижения,

герметичность и гетто, закупоренность до брожения,

магнетизм завораживающей гематрии,

штопор ввинченного в бесконечность сознания

в шорох намертво зашифрованных матриц...

Науку  присматриваться, подсчитывать, хитрить.

Дороги, прочерченные в звездозданье

непонятною мыслью, первородная простота не

поможет понять, ни проникнуть в их ритм.

Но чтобы приладить хоть кое-как тело

в пространстве, лишенном земли,

не обойтись без двойной бухгалтерии. 

и от резни, притеснений кровавого ига

выбравший жизнь – зарывается в книгу,

упрямо стремится любою ценой нескончаемо длиться

во времени, учась по спирали кружить.

и до красот ли ему, до порядка ль, ранжира ли жира...

тому, кто между землею и жизнью выбирает Жизнь...                                     

Выбирающий Жизнь на Земле раскалывает монолит

молотом удвоенной задачи – очевидность Земли

отстаивать, защищать, сторожить,

сохраняя скорлупку хрупкую – Жизнь,

оберегая книги вериги, пестовать Жизнь.

 

Выбравший Жизнь на Земле рискует двояко:

не в одном, так в другом подстерегает дерзнувшего крах,

но утешение есть, и греет Надежда, однако:

“Будущее ( и наше, и к счастью) – не в наших руках“.

 

5. Фигейрос

                                                                                

Непропеченный блин сырого циферблата,

Наколотый на устремленный в небо ус.

Поверхности – оторопел бы Мебиус.

Смерч разноцветных изваяний Монсеррата,

Изнанки тел, набор утроб и запах серы,

На ножках паука сползает слон со склона,

Отвергнут яркий юг, туманный сдвинут север,

Испанец и француз – о гордость Барселоны,

Наследник Гауди, преемник Элюара!

Подошвами штиблет затоптанные Альпы,

Пар над озерами, их скомканный муар.

Свет операционной, карандаш – как скальпель

(ура – пресыщенные вздрогнут буржуа!),

Театр-самомузей – пародия на храмы,

Растиражированный самосериал,

Игра-в яйце игла… Ах, душка, Сальвадор!

Любила б я тебя, когда б не миллионы

Самоцитат, не беспредел саморекламы,

Узоры платьев из купюр и прочий вздор –

Хоть вывернут нутром наружу, но – банал!

 

5. Январь

         

Которые сутки рокочет гроза,

И черные тучи ночуют на крышах,

И эхо раскатов ворчащее слышишь,

Под утро с трудом продирая глаза.

Засушливый край наш решил показать –

Способен и я, мол, обрушивать воду.

Что ж, я нетипичную эту погоду

Приветствую, взвесив и против, и за.

Глядь, сочные овощи и плоды

Не слишком безжалостно подорожают,

Хоть, может, придется отращивать жабры,

Чтоб не захлебнуться в объятьях воды,

Которая буйствующий суховей

С хамсином авось приструнит в новой эре,

И, может, мелеть перестанет Кинерет,

И Мертвое море станет живей…