Илья Кутузов

 

ЧУЖАЯ ЖЕНА

 

 

 

Капитану Федяеву позвонили ночью, когда он уже почти заснул, не раздеваясь, внутри своего БМП. “Здорово, Федяй, – произнёс после паузы нетрезвый голос капитана Герасимова, – не спится тебе тоже, даа? так слушай хорошенько, завтра мои убийцы должны выйти к одному перекрёсточку, Наташа-9, там с востока типа кишлачок, выходит почти Наташа-10. Ты бы подскочил туда со своими гопниками часам к восьми утра. Посидите там до вечера. Это, между прочим, приказ полковника Свиридова, если ты такого помнишь. Он тебе звонил, Ерёма, да Ерёмы нету дома. Твой тэлэграф… как это… не отвечал. Дай связисту наряд, ему говном в самый раз заниматься. Потому что я тебе с перекрестка ещё должен буду позвонить, когда всё будет нормально, и ты тоже держи меня оттуда в курсе. И вообще чё такое, рота не отвечает, мы уже подумали… ладно. Стратегисская картина такова. Вроде бы в кишлачке с позавчера ещё пусто, но Свиридов даёт два вертолета покружить там над ним. А он просто так ничего не даёт. Больше я тебе ничего не скажу, потому что сам не знаю. Но по неофициальным сведениям… (Герасимов икнул) по неофициальным сведениям, Свиридов гонит колонну к Хосту, и все его ребята полезли на какие-то холмы и ос-но-вательно застряли. Короче в штабу чуть не подрались, кого слать и вообще. У них же как, ты мне, я бля тебе. Свиридов хотел сразу чтобы выехали, но я знаешь, как с ним разговариваю. Скажи мне спасибо, понял, что вы эту ночь спите, а не трясётесь по ухабам. Короче. Будешь на месте, дай мне знать. Позывной вертолётов Радуга. Всё, мужик. Я, может, попозже завтра сам к тебе подскочу, ты припаси чего. Давай”.

Герасимова Федяев по-настоящему оценил не сразу, только во время одного на первый взгляд пустяка, обернувшегося, однако, сущей мясорубкой. Герасимов был тучен, без конца матерился, постоянно поддавал, но в деле обнаружил незаурядное умение почувствовать время и место. Федяевские ребята шли через лощину с масличными деревьями, когда их с обоих склонов накрыли миномёты. Пришлось двадцать минут грызть подножный корм, над головами грохотало, оторванные ветки свистели не хуже осколков; а Герасимов со своими убийцами лез в это время на те склоны с другой стороны и умудрился свалиться духам прямо на головы. Кто бы сказал, редкая удача. Но в случае Герасимова не было удач или неудач, был только очень аккуратный расчёт, настолько аккуратный, что Федяев как-то спросил себя – а мог бы тогда Герасимов, в силу своих расчётов, никуда не полезть? Но вот что Герасимов впустую не брешет, это точно. Правда, с начальством разговаривает совершенно по-хамски. Это, да ещё не только Федяевым замеченная Герасимовская расчётливость, а может, и еще что, – набор, пожалуй, достаточный для объяснения, почему Герасимов до сих пор не подполковник, и даже не майор, и даже, скорее всего, никогда таковым не станет. Похоже, что Герасимов сам был в курсе, потому что квасил в последнее время по нарастающей.

Вот по всем этим соображениям, проистекшим внутри Федяева за то время, пока он вешал трубку, стало Федяеву неуютно: кишлачок вполне мог оказаться нехорошим местом. А с учётом того, что весь этот проклятый Восток – одно сплошное нехорошее место, подозрения капитана начали стремительно превращаться в уверенность. А с такими мыслями, сказал себе Федяев ещё очень давно, спать не ложатся. Поэтому он энергично помотал башкой, крикнул часового: подъём в шесть, а меня без четверти, отметил в памяти устроить связистам нежный разговор и провалился в пустую ночь. Была ранняя весна, собачий холод, кое-где лежал снежок, и ветер безразлично выдувал из всего живого последнее тепло.

Примерно в половине шестого на мечети в селе, сбившемся в стадо на соседнем пригорке, завопил муэдзин. Острый плотный распев наполнил прозрачное утро до краёв. Аллааааааа… уакбар… Аллааааа… уакбар… иль иллья’у уль Алла уа Му’аммад расуль Алла… Аллааааааа… уакбар… Федяев от этого проснулся, ему вспомнились споры на тему – а кассета там, или живой человек по пять раз на Божий день кишки мотает? Кто-то ещё рассказал, не иначе враньё, что израильтяне во время очередной своей войны пробрались ночью в такую мечеть и засунули в магнитофон rolling stones, а слегка опухшие правоверные мотанулись совершить намаз под глумливые вопли Джаггера насчёт как бы вот ему ещё, а то никак не может удовлетвориться. Почему они туда динамиту не положили, подумал Федяев, раз уж залезли-то. Две недели назад лихой дух заполз в расположение батальона и оставил в хорошем месте три противотанковые мины, и когда утром завели первый же автомобиль… человек, описавший Федяеву последствия, тёртый артиллерийский прапорщик с забавной фамилией Ёж-Кучерявый признался, что с тех пор боится расстёгивать резким движением спальный мешок. На мясо Федяев насмотрелся, но неправда и дешёвые понты, что привыкаешь. «Алла уакбар», произнёс Федяев. Восток ему не нравился: приторно красив, хитрожоп, безумно холоден и жесток к пришлым лютее любого беспредела. Да и своих не жалует. Правда, такими словами Федяев делился только с самыми близкими друзьями.

Часовой постучал в дверь: «Товарищ капитан, без четверти!» – по голосу, Луконов, с виду простой московский паренёк, но в каждом жесте – спокойное достоинство дворового короля. Между прочим, изрядный стрелок. Тогда какой-то местный придурок вылез обливаться бензином на базаре, а Луконов там случился по какой-то нужде… одна нужда что у королей, что у всех этих простых ребят, дело такое, пластилин да бабу помягче… король молча подошёл к герострату, а тот ждал, что будет. Луконов постоял над ним, постоял, пнул в пах и поджёг. Весь разговор с ним потом был – «Зачем ты это сделал?» – «У всего должен быть логичный конец». И если бы не Луконов, треть капитанской роты давно катилась бы домой в консервах. Проще таблицы умножения: снайпер – фигура неприкасаемая.

«Буди повара» – закричал капитан, – чтобы через двадцать минут всем поесть!» За ночь тело остыло. Федяев поколотил висящий на стене бронежилет (хук слева капитанский коронный) и вылез пописать и почистить зубы. От мочи валил пар. Ветер дул без всякого изменения. Вдруг капитан вспомнил, что перед закатом приходили какие-то местные оборванцы и о чём-то сосредоточенно толковали на ломаном английском с дедом Мишаней и старшим сержантом Архипенко. С этой парочкой надо будет ещё раз поговорить. Ганджа ганджой, а патроны патронами, между прочим…

Федяев, попрыгав и повертев туда-сюда руками, отправился пройтись по лагерю, окунаясь в неслышный шепот солдатских баек, историй, невидимых глазу линий судеб, натянутых до предела отношений, миражей, миражей, миражей.

Архипенко, будучи ещё младшим сержантом на тыловой базе дивизии, недалеко от посёлка Ленинский, завёл однажды резкий разговор с рядовым первого года службы Ицхакяном. Архипенко отвечал за продуктовый склад части, проныра, и очень привязался к бедняге армянину, глядя на то, как подозрительно оттопыривается у того карман на выходе из столовой. Ничто не деформирует галифе так, как банка сгущённого молока (цена девушки попроще в посёлке Ленинский.) «Что у тебя в кармане»? – «Астав, сержант». – «В кармане у тебя, что»? – «Это маё, сержант». – «Ну-ка, вынимай давай, и не пизди, хачик». – «Са мной так нэ гавари»! Архипенко тут же взвесил Ицхакяну в лоб, Ицхакян упал на землю. До армии сержант плотничал, а в армии на спор пальцем загонял гвоздь в берёзу. Армянин умер через ночь, не приходя в сознание, от кровоизлияния в мозг. Архипенко отправили с глаз подальше, в федяевскую роту, уже получившую приказ на дислоцирование в Афганистан.

Дед Мишаня, родом из Мордовии, торчал, наверное, с пелёнок. Он первым поднялся в тот обстрел и, отойдя от чьей-то отдельной ноги, шарахнул из подствольника в уставном направлении обнаруженного противника. Теперь надо было загнать в подствольник следующую гранату. Руки почти не слушались Мишаню. Он смотрел то по сторонам, то на процесс зарядки подствольника одинаково широко раскрытыми глазами. Мишаня любил тянучку из сгущёнки, он закусывал ею спирт.

Мишанино появление в роте Федяева протекало так. Примерно на второй день его БМП в патруле сбросило миной с дороги. Команда бросилась по кочкам, Мишаня потерял сознание в момент взрыва, и по этой причине опоздал присоединиться к товарищам. Очнувшись, он увидел перед собой открытый десантный люк. В проеме люка по восхитительному горному пейзажу к броневику бежали несколько духов. Мишаня, схватив в обе руки по Калашу, выскочил из машины, взял руки накрест и открыл огонь из обоих стволов, делая широкие прыжки вбок. От неожиданности духи попадали. Краем глаза Мишаня заметил, поворачивая голову чуть-чуть для следующего прыжка, что его однополчане залегли между двумя камнями рядом, но не настолько, чтобы в это место можно было попасть одним прыжком. Другим краем глаза он заметил, что духи собираются вставать. Мишаня немедленно свалился за ближайший валун. Духов оказалось четверо, насколько ему было видно. Они, пригнувшись, осторожно, но не мешкая, двинулись вперёд. Когда до мишаниного камня им оставалось метров 20, сзади них кто-то что-то крикнул, и они остановились. Крикнули ещё, теперь что-то другое, настойчиво и властно. Духи боком отступили.

Через несколько минут полной тишины бронетранспортёрщики осторожно встали вокруг Мишани. “Ничего, парень, – сказал кто-то, – фортуна новичка. Считай, что родился в рубашке, и не смотри так, понял? Здесь не парк культуры.” Мишаня медленно сказал: “Я вас видел, где вы сидели.” – «Вот и не смотрел бы ты в нашу сторону», – ответил тот же солдат. Новичок Мишаня посмотрел на него и произнёс: «Я у тебя этому научусь. А потом поменяемся». – «Чего это мне с тобой меняться»? – «А ответ на свой вопрос получишь, чего я на вас так смотрю». Тогда обратившийся к Мишане солдат покивал головой, дал ему водки из фляги, и значительно взглянул на третьего солдата, а тот, кивнув, вытащил из внутреннего кармана пачку сигарет и достал из неё косяк. Через какое время за ними приехали и как они вернулись на базу, Мишаня пропустил.

Хитрый и холодный Восток быстро учит обманчивым наслаждениям.

Неверно, например, что гашиш с алкоголем не мешают. Разве что во избежание эксцессов в неподходящей компании. На самом деле выпить под траву – особое удовольствие, одновременно и нечто вроде искусства. Наблюдая за Мишаней в свойском кругу, можно было бы составить такую схему. Сначала хорошо холодного светлого пива, потом косой, потом ещё пива, потом надо подождать, побеседовать. Отъезд в таком режиме – ласковый, плотный, тёплый и герметичный. Когда начинаешь чувствовать тепло, можно покурить ещё косой, опять подождать и добавить крепкого напитка. Можно перед высокоалкогольными смесями сделать ещё круг по маршруту трава – вино. Всё это приходит со временем, и, разумеется, при желании грамотно, а не в свинью, обдолбываться, а ещё должны быть все необходимые составляющие. Что касается составляющих, то здесь необходимо отметить ледяной лимонный сок. Его наливают в прибор, известный на Востоке под именем банг, он же миниатюрный стеклянный кальян, или банка по-простому. Затяжка через ледяной лимонный сок проникает не хуже затяжки через длинный ствол винтовки М16. Через Калаш не очень удобно, а М16 словно для этого и была создана. Конечно, банг можно сделать из подручных средств пластиково-посудного характера, но профессиональный инструмент тонкого стекла с ледяным лимонным соком внутри, да, он исключает окоп как среду, он требует веранды с умопомрачительным видом на горные ущелья, закат или рассвет, и чтобы на склонах цвело. В броневой машине пехоты оно мало что несподручно, но главная беда – где взять ледяной лимонный сок.

С водкой проще, хотя имеется и здесь та аналогия, что приходится тёплую пить. Но всё-таки, с водкой проще. Конечно, разлив густой да чистой из бутылки, вмороженной в сверкающую глыбу льда, по хрустальным стопкам, да под горячую острую закусь, не сравнить с окопной алюминиевой процедурой. И всё же! Всё же стук солдатских кружек отзывается эхом причащения и будущего забвения, когда придёт наш час! И скинем гимнастёрки, и эх! поймём, что всё позади, и загорится голубой огонёк с Аллой Борисовной, и – время ни на миг не остановишь – в глазах сидящих, только в них, останутся предательские горные дороги, холодный предрассветный ветер, хруст песка и мечта о возвращении в страну, где ты остался одинок и печален; и те, кто пил с тобой за это возвращение в глухие и слепые города, поднимают с тобой по сто за чудом сохранённую жизнь. Благословен разглядевший в песчаном мареве тот далёкий и почти невозможный вечер с голубым огоньком, но трижды благословен тот, кто доживёт до исполнения призрачного обета! – так стучат полные до краёв алюминиевые кружки, и солдаты пьют их до неровного дна.

Неизвестно, предлагают ли духи, прежде чем посадить шурави голой жопой на ящик со змеями, коноплю или водку. Легенды ходят всякие. Впрочем, легенда есть легенда, на то и легенда, что требует, так сказать, героя для проверки. Это, уверим вас, тот самый герой, которым никому не хочется быть, однако в жизни всегда есть место подвигу. По мере усвоения этой простой истины уважение людей к снайперу Луконову росло. Гашиш у него был самого первого класса. Королю оставалось полгода до приказа. Даже при его королевских темпах роста потребления, Луконов был обеспечен на весь этот срок.

Старший сержант Архипенко открыто не любил обстоятельства, в которых находился. За утренней трапезой он выматерил Мишаню. Вообще-то такие вещи с утра пораньше не приняты. Но нашелся повод. Мишаня выкурил всю архипенковскую приму. «У меня лёгкие взорвутся, пидор», – проорал Архипенко Мишане в лицо. «Не каркай лишнего», – отозвался Мишаня. Трапеза продолжилась в тишине; даже Архипенко молчал. Кто-то дал ему сигарету.

После завтрака капитан объявил: «Едем демонстрировать присутствие в заданной точке с целью поддержки и прикрытия наших товарищей, которые закрепляют стратегический перекрёсток. Ребята остаются почти на голом месте, поэтому смотреть мне в оба. Задача простая, чёткая и ясная. Разведданных о готовящихся вылазках не имеется. Возможны непредусмотренные акты со стороны противника. Нам дают два вертолёта для облегчения задачи, повторяю, для облегчения, вероятность прямого столкновения на месте невысока, но бдительность никто не отменял. Во время движения колонны сидеть на броне, люки БМП держать открытыми, а личное оружие – на предохранителе. Сколько уже случаев, подпиливаете предохранитель не по уставу, на каждой колдоёбине рискуете очередью по своим! Я вам обещаю, что точно устрою проверку, лично, и у кого найду пилёный автомат, того сделаю пулемётчиком. Сами знаете, где находитесь. Кто вчера до полуночи дежурил на связи, вне очереди оператором со мной до конца операции. Пятнадцать минут на сборы, в лагере останется взвод лейтенанта Сороки».

Федяев не смотрел на солдат. Его мысли уже ушли вперед, петляя между холмами, по улицам кишлака, оценивая подступы и укрытия. Район девятой и десятой Наташи капитан знал – в прошлом году он сопровождал через этот квадрат полевой госпиталь. Лейтенант Сорока появился позже, и его, как незнакомого с местностью, брать с собой не следовало. Федяева волновали вертолеты.

С вертолётами чувствуешь себя не то чтобы увереннее, с ними чувствуешь себя проданным наверняка. Так ещё может и обойтись, а эдак получается, зачем бы это вертолётам кружить над кишлаком? Стингера выпрашивать? А значит, кто-то обратит внимание на этот воздушный цирк. Может и не обратить, конечно, но капитан чувствовал некий холодный перекрут всех внутренностей, который не объяснишь ни ранней весной, ни неудобной позой во сне. Поэтому связисту сказать, чтобы не впадал в транс и чтобы не отрывался от рации, а то будет он вместо радио слушать миноискатель. Весь мир знает, куда мы едем, сколько нас и кого мы прикрываем. И зачем они там, эти, которых мы прикрываем. А оно когда бывает, то сразу и вдруг и в большом количестве. Но даже самое непредвиденное вдруг – гонит перед собой волну, подаёт знаки, и тут надо слушать ушами, ушами, ушами. Смотреть глазами. И желательно иметь пустое брюхо, чтобы лучше просечь возможное предисловие. А вот с этим у нас просто: завтрак весьма диетический.

Колонна вышла вовремя. Федяев вспоминал давешние россказни узюзюкавшегося Герасимова о приключениях с молодой женой Свиридова, тогда подполковника, и веселые клятвы, что Свиридов ничего не знает. БМП трясло. Герасимовские должны быть уже на подходе к перекрёстку. Над колонной прошли два вертолёта. Даже если не с каждым случается с чужой женой – чем тут похваляться? Наташа 9, Наташа 10, и пустой кишлачок над перекрёстком между ними.

В приёмнике прозвучало: «Радуга вызывает Гром и Фортуну, выходим к Наташа-9, тишина в эфире, повторяю, тишина в эфире». Другой голос ответил: «Гром Радуге и Фортуне, подтверждаем, тишина в эфире». Радист Боря взглянул на капитана, тот кивнул головой. Радист взял микрофон и произнёс: «Фортуна Радуге и Грому, вас поняли, тишина в эфире». Капитан погрозил Боре кулаком. Боря обозначил незаслуженно-обиженное лицо и ушёл в эфир. Любой треск может означать много интересного. Информация, она штука хитрая, распространяется быстро и очень неожиданными способами.

«Знаете, товарищ капитан, – сказал как-то этот Боря Федяеву, – я точно знаю, это не всегда как скажешь – так и будет, но если хоть чуть-чуть срёшься, тогда кранты». И на этом сраном Востоке, тишина в эфире – самое оно.

У Бори были лучшие уши во всей дивизии. В родном Киеве Боря играл на гитаре в ресторане. Здесь он наполнял солдатские души горьким мёдом песен о женском коварстве по отношению к настоящим парням, спокойно ушедшим проливать кровь на трещины в стылом солончаке. Солдаты молча курили и смотрели, как Борин голос лавирует между сизыми пластами дымовой завесы вокруг слабой жёлтой лампочки, свисающей с низкого потолка палатки.

А что Свиридов ничего не подозревает, Герасимов мог и не просечь. Федяев однажды заметил, как Свиридов смотрит на Герасимова, но только сейчас понял, чем такой взгляд мыслимо объяснить у человека, ставшего полковником за ликвидацию полосы потенциальных мест укрытия противника со всем населением, и ожидающего генеральских погон и места командующего округом за стратегический бросок на Хост.