Александр ВОРОНЕЛЬ

 

ОТ РЕДАКТОРА

 

В России рабочее время профессоров не нормировано, и это приводит некоторых из них в творческое беспокойство. Такое беспокойство приводит к избыточной умственной активности, которая зачастую чревата теориями, входящими в противоречие с традиционно неподвижным российским образом жизни. В результате возникают локальные катастрофы, которые потом веками с трудом удается потушить. Первым примером подобной антирусской активности был покойный П.Я. Чаадаев, которого приходится до сих пор скрывать от русского читателя в спецхране библиотек.

Совсем недавний пример случился с проф.Пивоваровым в Историко-архивном институте. Самого Пивоварова пришлось выкинуть из института, а в Институте устроить пожар, который и явился одновременной причиной изгнания этого профессора за его халатность на этой работе.

Идея проф. А.Пивоварова: обозначить «русский» образ политической жизни одним словом, гораздо более содержательна, чем может показаться с первого взгляда. Основной принцип его определения поражает своей простотой – единственный  правоспособный юридический субъект на территории России – государственная власть. Все остальные политические конструкции предполагают, по крайней мере, два субъекта (если не свободное взаимодействие многих субъектов), т.е. предполагают возможности договора, противостояния, партнерства, сотрудничества, в уникальном случае – Завета. Профсоюз, банк, cпортивная команда, все они в современном модерном государстве – субъекты права. Но в СССР – субъектом права было только Государство. Все вышеперечисленные – только объекты. Это понимание сохраняется неизменным и в современной России, со времен Ивана III (солидный теоретический вклад в это дело внес  и Иван IV, который теоретически разработал принципы такого  устройства), и носит в России почти религиозный характер. Русская модель – сингулярная безграничная власть, не ведающая деления и ограничений, абсолют вне сравнений и сопоставлений.

Лица (и даже партии со своими программами в этой роли) могут меняться в ходе истории, но сама власть как субстанция – едина и неизменна. У нее, как у Аллаха в Коране, «нет товарища», она не поддается анализу. Конечно, в такой системе мысли, Бог – понятие внешнее, вроде пространства или тяготения, т.е. – вместилище – и действует без всяких ограничений внутри этой объективной реальности только через власть. Соответственно, человек мыслится как объект. По отношению к объекту можно быть снисходительным (либеральным) или беспощадным.  В этом была разница между всеми оппозициями (троцкистами-бухаринцами и массой остальных большевиков).

Поэтому и все объекты рассматривались, как точки приложения усилий.  Отсюда «и засуху победим!» и «мы не ждем милостей от природы». Большевики оставили в силе эту древнюю супер-парадигму. Они ни с кем не поделили эту ключевую роль, и Россия вскоре убедилась, что структура мира при большевиках осталась неизменной  (т.е. «Единой и Неделимой»). Все инициативы были отменены вместе с инициаторами. Это устроило всех участников гражданского противостостояния ХХ века, друзей и врагов (см. сочинения В.В Шульгина и др.).

Напротив, либерализм, принятый в Европе – понятие, ускользающее от определений. Это противостояние настолько же фундаментально, как противостояние живого и мертвого. Живое может и притвориться мертвым, а мертвое неизменно в своем существе и подлежит произвольному манипулированию (отсюда оригинальная идея большевиков – колхозы). «Спустя рукава» – это, собственно, определение либерализма. Другое определение – насколько возможно. Здесь также главное – ускользание от окончательности – отличие постижимой эмпирической истины от математического закона.

Фанатизм, собственно, – нормальный результат веры. Исчезновение его и господство толерантности – не столько проявление благоразумия, сколько результат ослабления веры. C другой стороны, оставаясь в невозмущенном состоянии, ты остаешься нетронутым, т.е. непознанным в неподвижном мире. Поскольку мера у каждого своя, умеренность (т.е. либерализм) не может быть прочной основой политических движений.

 

Уточнение политических концепций должно приводить (и всегда приводит!) к расхождениям. Разница в степенях либерализма может быть такой же большой, как между либерализмом и его отсутствием. Впрочем, когда либерализм становится всеобщим убеждением, он превращается в веру и вызывает фанатизм, который не лучше всякого другого. Таким образом, фанатизм – это не характеристика идеологии, а характер людей. Фанатики либерализма такие же фашисты, как и другие. Степень конформизма должна позволять сосуществование.

По-видимому, мы живем уже в таком постдемократическом обществе. Все члены общества – сторонники и защитники демократии. Но общество, конечно, этого не сознает, как и всякий фанатик не сознает чрезмерности своего фанатизма.