В минувшем апреле на разных концах Европы – в германском Люнебурге и российском Пскове – произошли два события, между которыми усматривается глубинная внутренняя связь. О первом – писали мировые средства массовой информации, о втором – разве что только псковские газеты.
В Люнебурге начался суд над «бухгалтером» Освенцима, бывшим унтершарфюрером СС 93-летним Оскаром Гренингом. В Пскове в областном драмтеатре состоялось выступление писателя Александра Проханова.
В старинном нижнесаксонском городе…
Начнем с Люнебурга. Этот старинный нижнесаксонский город некогда входил в ганзейский союз и славился добычей соли, откуда ее доставляли в Любек и далее на все балтийское побережье. Здесь в церковной певческой школе учился Иоганн-Себастьян Бах. Здесь, попав в британский плен, покончил жизнь самоубийством, раскусив ампулу с ядом, Генрих Гиммлер. И вот теперь в конце апреля здесь начался суд над одним из сотен тысяч подчиненных рейхсфюрера СС унтершарфюрером Оскаром Гренингом.
Подумать только, когда это было… Семьдесят лет как кончилась война, как прошли Нюрнбергский и другие процессы над нацистскими преступниками. На протяжении минувших десятилетий вспышками неутоленного возмездия проходили суды то над одним, то над другим нацистом, ответственным за злодеяния гитлеровского режима. Но казалось, что время совершило свой суд над теми, кто избежал суда человеческого. Ведь даже самым молодым из них теперь должен идти десятый десяток…
В зал судебных заседаний, заполненный истцами, адвокатами, журналистами, вводят опирающегося на ходунки, согнувшегося под грузом лет 93-летнего человека. Это подсудимый Оскар Гренниг, доживающий свой долгий век в родном Люнебурге, куда он вернулся после войны и британского плена, и где вел мирную спокойную жизнь почтенного обывателя – работал до самой пенсии на стеклодувном предприятии, вырастил двух сыновей, овдовел и вот теперь, перевалив на десятый десяток лет, готовится предстать перед Богом.
Биография его типична для немцев, родившихся после Первой мировой войны, ветераном которой был его отец. Он являлся активистом реваншистского Союза фронтовиков – «Стального шлема», влившегося затем в отряды штурмовиков. И Оскар воспитывался в националистических традициях – состоял в молодежной организации «Стального шлема», в Гитлерюгенде.
Перед Второй мировой войной он работал клерком в банке, но с началом войны добровольно вступил в войска СС, а в 1942 году его направили в Освенцим, где решили использовать его банковский опыт, поручив бухгалтерские операции по учету отнятых у отправляемых в газовые камеры евреев денег и оставшихся после них вещей.
Звание у него было невысокое – унтершарфюрер, что соответствовало армейскому унтер-офицеру, но и работа, что называется, непыльная – переводить деньги в Берлин, в хозяйственное управление СС, а то и самому отвозить их туда, распоряжаться багажом прибывающих в лагерь евреев.
Он был винтиком этой машины уничтожения, стоял у знаменитой рампы, куда прибывали поезда с узниками, ведь там оставался их багаж, который ему предстояло учитывать и хранить, все знал, все видел, хотя и, как он говорил впоследствии, ужасался содеянному его коллегами. И вот теперь, семьдесят лет спустя, ему предстоит отвечать за принадлежность к этой машине, рискуя получить срок заключения от трех до пятнадцати лет.
Почему так поздно?
Почему его судят так поздно? Ведь Гренинг не скрывал своей службы в Освенциме. Но дело в том, что до недавнего времени в Германии для судебного преследования требовались доказательства прямого участия обвиняемого в преступлениях нацизма. Иными словами, привлечь к суду человека можно было лишь в том случае, если есть свидетельства того, что он непосредственно убивал, пытал, или каким-то образом преследовал своих жертв. И прокуроры заставляли этих жертв или свидетелей вспоминать мельчайшие детали мучений или преследований.
Ситуация изменилась четыре года назад после решения земельного суда Мюнхена по делу Ивана Демьянюка. Ему нельзя было предъявить обвинение в совершении конкретного преступления. Тем не менее, бывший охранник в лагере смерти Собибор, обвиненный в пособничестве убийству 28 тысяч евреев, был приговорен к пяти годам заключения. Правда, приговор не вступил в силу, так как Демьянюк умер до начала рассмотрения кассации, поданной адвокатами.
Но прецедент был создан. Демьянюка осудили за косвенную причастность к убийству и таким образом любая форма соучастия в преступлениях нацизма стала давать повод для судебного преследования.
Надо сказать, что такое расширенное толкование вины дало бы возможность привлечения к суду широких кругов немцев, если бы не время, унесшее в могилу большинство тех, кто так или иначе действовал в эпоху нацизма. И невольно создается впечатление, что германская юстиция выжидала с таким расширением вины до поры, пока большинство людей, подлежащих с этих позиций суду, вымрет.
Ведь в одном только Освенциме с 1940 по 1945 гг. работало около семи тысяч эсэсовцев, а наказание из них понесли лишь 50 человек.
«В Германии нужно было отдать под суд тысячи мужчин и женщин, если бы критерии, которые действуют сейчас, начали действовать раньше», – утверждал адвокат Томас Вальтер, который в Люнебурге представляет интересы 30 соистцов. Однако, по его мнению, в Германии не особенно хотели того, чтобы все мелкие пособники нацистского режима преследовались судом. Так что теперь остается судить глубоких стариков.
«Я видел все…»
Похоже, что и сам Гренинг и его адвокат понимали и пытались использовать некоторую юридическую двусмысленность ситуации. Тем более, что старик попал в поле зрение прокуратуры тридцать лет назад, рассказав о своем прошлом, когда ему вручили книгу, написанную отрицателем Холокоста. Он вернул книгу со словами: «Я видел все. Газовые камеры, крематории, процесс отбора ... я был там». Затем он поделился воспоминаниями с немецкой прессой и появился в документальном фильме на BBC. Тогда его освободили от уголовного преследования, но теперь, когда правовая основа изменилась, все-таки привлекли к суду.
Надо сказать, что Гренинг, несмотря на возраст, вел себя на процессе достаточно умно. Он признавал свою моральную вину и просил прощения за свою роль в массовых убийствах, но подчеркивал, что был лишь кладовщиком и отвечал за хранение личных вещей прибывающих узников. Да, он в молодости добровольно вступил в СС, но шла война и ему хотелось служить в этих элитных подразделениях. Он ничего не знал о газовых камерах, а когда узнал, попав в Освенцим, уже было поздно избежать соучастия в работе этой машины уничтожения. По его словам, он несколько раз просил отправить его на фронт, но каждый раз получал отказ.
Разумеется, многих свидетелей обвинения, истцов и жертв Холокоста, присутствующих на процессе, не удовлетворяли эти объяснения.
Выжившая в Освенциме Ева Пустай из Будапешта в интервью газете DieWelt сказала: «Сама мысль о том, что обвиняемый переворачивал любовно собранный моей матерью чемодан и брал в свои руки платья моей младшей сестры Гилике, которая была убита в тот же день, вызывает у меня отчаяние. Я хочу встать в зале немецкого суда и рассказать все, что я видела».
Президент российского фонда «Холокост» Алла Гербер убеждена, что процессы над людьми, которые сами не убивали, хотя и работали в концлагерях, необходимы.
Тем не менее, есть люди, которые считают, что судить глубокого старика, покаявшегося и добровольно отдавшегося в руки правосудия, нецелесообразно.
Очищение и жертвоприношение
Оставим этот вопрос открытым, по крайней мере, до решения суда, которое должно состояться в конце июля, и задумаемся о причинах общественного резонанса, вызванного во всем мире процессом в Люнебурге. Разумеется, дело не только в судьбе Оскара Гренинга, не только в том, доживать ли ему век в своем доме в Люнебурге или в тюремной камере. Здесь проблема, куда более широкая. Связана она с определением ответственности личности за участие , прямое или косвенное, в преступлениях тоталитарных режимов. И трактуется она не только применительно к событиям семидесятилетней давности. Эта проблема актуальна и поныне, и обозначается она словом «люстрация», что в переводе с латыни означает «очищение посредством жертвоприношения».
Напомнить о первоначальном смысле этого слова стоит особенно сейчас, когда по всей Восточной Европе, освободившейся от оков нацистского и коммунистического тоталитаризма, прокатилась волна люстрационных законов, призванных очищать государственные структуры путем «жертвоприношения» людей, связанных с партийным аппаратом и репрессивными службами прежних режимов, как бы эти службы не назывались – штази или гестапо.
Собственно, денацификация, которая проходила в ФРГ в послевоенные годы, была люстрационным процессом. Тогда проверку в денацификационных судах прошли более трех миллионов человек и 200 тысяч из них были арестованы. Да и суд над Оскаром Греннингом можно рассматривать как, возможно, последний отголосок этого процесса. Но он проходил и в ряде других стран – Чехии, Польше, Венгрии, в 2011 г. – в Грузии, а сейчас идет на Украине. А в России?
Галина Старовойтова внесла в 1997 г. в Государственную думу проект люстрационного закона «О запрете на профессию для проводников политики тоталитарного режима», но он не дошел даже до первой стадии рассмотрения. Соратник Старовойтовой историк Андрей Зубов высказал предположение, что попытка продавить люстрацию стала причиной ее убийства год спустя. И тот же Зубов считает, что Россия упустила свой шанс провести этот благотворный для формирования демократического общества процесс. Будь он реализован, к власти не смогли бы придти партаппаратчики и чекисты с их авторитарным правлением и возвратом к столь любезным их сердцам советским реалиям. Очищение не состоялось, и если бы оно состоялось, то разговор, который вел Александр Проханов в областном драмтеатре Пскова в те же самые дни, когда в Люнебурге судили Оскара Гренинга, был бы невозможен.
На полюсах общественного сознания
В середине апреля в Пскове состоялся Международный книжный форум «Русский запад», в рамках которого проходили книжная ярмарка, встречи с издателями и писателями. Событие это не бог весть какое значительное на фоне многообразной культурной жизни огромной страны. Но я слежу за культурными реалиями этой области, время от времени езжу по ее районам, постоянно читаю газету «Псковская губерния», одну из немногих провинциальных газет, которая осмеливается бросать вызов областной власти, находясь в оппозиции к ней.
Ее создатель и директор, руководитель псковского отделения партии «Яблоко» Лев Шлосберг, относится к числу местных политиков, которые время от времени попадают в фокус общественного внимания всей России. В декабре 2012 года он, будучи депутатом законодательного собрания Псковской области, которое должно было поддержать принятый Госдумой антисиротский закон Димы Яковлева, мужественно и ярко выступил против его поддержки. В августе 2014 года его газета опубликовала информацию о закрытых похоронах под Псковом военнослужащих десантно-штурмовой дивизии, погибших по версии издания на востоке Украины, после чего Шлосберг был жестоко избит неизвестными.
На противоположном полюсе культурной и политической жизни области находится Изборский клуб, созданное писателем Александром Прохановым во время празднования 1150-летия псковского города Изборска сообщество «народно-патриотически мыслящих интеллектуалов, антилибералов». Их цель, говоря словами создателя клуба, – «разработка идеологии и стратегии рывка, необходимого для того, чтобы ликвидировать чудовищное отставание России во всех областях. В том числе и в создании обновленного оборонно-промышленного комплекса и нового русского оружия, поскольку мы сейчас находимся накануне огромной войны».
Откровения сталиниста-мистика
Проханов часто бывает во Пскове, который называет «духовной столицей России», и каждый раз его выступления собирают большую и, судя по всему, сочувственно относящуюся к его высказываниям аудиторию. Так было и на этот раз. Псковский театр драмы, где он выступал, был полон и, как пишет, «Псковская губерния», в зале оказалось много молодежи – школьные классы, военные в форме, юные барышни. На Большой сцене театра сидели двое – сам Александр Проханов и председатель регионального отделения Союза писателей России, православный писатель Игорь Смолькин-Изборцев. Открывая встречу, он говорил о морально-нравственных ориентирах, необходимых обществу, и о том, что нам, сиречь этому обществу, нужны такие лидеры как псковский губернатор Андрей Турчак (ну, как не покадить родному губернатору) и – как вы думаете кто? – Рамзан Кадыров. Такие теперь у русских патриотов национальные лидеры.
Ну, а потом витийствовал Проханов, рассказывая, в основном, о своих поездках на войну. «Похоже, что война для него, – пишет автор отчета об этой встрече в «Псковской губернии» Алексей Семенов, – это притягательное зло. Он очарован войнами и не думает это скрывать».
«Дворец Амина ещё дымился, когда я пришёл туда», – вспоминал писатель свою поездку в Афганистан. Во дворце ему показали место, где советский офицер застрелил лидера Афганистана.
Проханов долго перечислял страны, где «Родина воевала явно или неявно»: Никарагуа, Ангола, Эфиопия, Афганистан, Кампучия… Был он и в Нагорном Карабахе, Приднестровье, Сирии, Югославии… В Приднестровье он решил показать войну своим писателям-коллегам, направившись «под прицелы румынских снайперов». Зачем он повёз туда писателей? «Чтобы почувствовали, как пахнет горячее железо».
Цитаты из выступления этого «воина» или «мистика-сталиниста», как он сам называет себя, воссоздают его духовный облик.
«Пускай государство будет жестоким, глумливым, коррумпированным, но пускай оно будет».
«Сталин выхватил наше государство из кровавой бездны».
«Государство – это религия».
«Смысл нашего государства – сохранение православия».
«Великая Победа приравнивается к воскресению Христа».
«Я пережил смерть СССР как личную смерть».
«Государство должно вернуться в экономику».
«Я всегда был певцом государства».
«Болотная площадь поставила своей целью сместить не только Путина, но и всё государство».
«Российское государство восходит как солнце».
«В Пскове живут богоподобные люди. Здесь я впервые поцеловал крест».
«Псков – это мистическая, светоносная, божественная страна, в которую слетелись все ангелы света».
Выморочная земля
И тут я не могу не вспомнить о своих поездках по этой «светоносной божественной стране». Чаще, чем в другие места Псковской области, езжу в Куньинский район, за жизнью которого слежу не один десяток лет.И, бывает, долго еще после возвращения из Куньи представляется мне в ночных видениях, как еду по пустынному грейдерному большаку где-то между Пухновым и Усмынью в тусклый осенний день и по сторонам на многие километры – выморочная земля, заросшая кустарником и мусорным мелколесьем. Ольха, тонкоствольный зыбкий березняк, мотающаяся на ветру осина – все то, чем зарастает заброшенная пашня. И в прогалах – иногда мелкие затравеневшие поля – кочкарник, осот да пырей. Иногда мелькнет небольшой стожок сена, видно, накошенного слабой стариковской рукой. Или рядок из трех-четырех изб, полуразрушенных временем, с просевшей крышей, черными глазницами пустых окон.
А то иду вечером по главной улице Куньи, носящей имя «железного Феликса». Вдоль нее вытянулся весь райцентр. Темь кругом, почти не разгоняемая редкими уличными фонарями, тускло светятся окна. И тишина, пустота, запах полевой свежести от невидимой в ночи сырой пожелтевшей травы, которой заросли обочины. Ни звука, ни шагов человеческих, словно спит поселок в этот совсем не поздний, восьмой час вечера.
В конце восьмидесятых, когда я первый раз приехал сюда, народу в районе насчитывалось 17,5 тысяч. Сейчас – 11,5 тысяч. То есть темп убыли примерно 350 человек в год. Убыли не только в города, но и на тот свет. Смертность здесь в пять раз превышает рождаемость.
Если же смотреть дальше в коридор десятилетий, то в конце двадцатых годов прошлого века – на территории нынешнего Куньинского района обитали 70 тысяч человек. Вот они драмы века – коллективизация и индустриализация, разорение деревни и тяга в город – семикратная убыль жителей этих старинных земель, этого дивной красоты лесного и озерного края, где с незапамятных времен возделывали рожь и овес, разводили молочный скот и так устойчиво жили на одном месте многие сотни лет, что ни войны, ни походы Невского и Грозного, Конева и Жукова не могли разрушить эту систему расселения. Да только в нынешние времена край с неумолимой неотвратимостью превращается в пустыню.
В перламутровом тумане
А патриот Проханов все кликушествует, все зовет на войну.
«Надо канонизировать Зою Космодемьянскую и других мучеников войны».
«Существовать единому нацистскому натовскому украинскому государству Россия никогда не позволит».
«В моих романах появились какие-то упыри. Ксения Собчак, Гайдар, Чубайс, как моллюски, поползли по телу нашей Родины».
«Крым присоединил к России не Путин, а Изборский холм».
«Я видел Сталина. Он предстаёт в перламутровом тумане».
«Образ Сталина я несу сквозь всю мою жизнь».
«Хаос, посеянный американцами, из управляемого становится неуправляемым».
И внимает зал областного театра этому театру одного зловещего актера. Крым ему подавай, восток Украины, а то, что за околицей Пскова – сельская пустыня, так это ж «мистическая, божественная, светоносная страна».
«Левиафан» и его режиссер
Две недели спустя в том же зале областного драмтеатра после показа фильма «Левиафан» выступал его режиссер Андрей Звягинцев. Спокойный, вежливый, немного усталый человек, совсем не похожий на кинозвезду, он пытался найти контакт с аудиторией, а вернее понять запросы этой аудитории, не прибегая к пафосным инвективам и высокопарным рассуждениям.
А зал между тем просил режиссера растолковать фильм, объяснить, что он хотел им сказать, но, задавая вопросы, сам же порой и отвечал на них. «Какая сверхзадача у этого фильма?..» – спрашивала одна из зрительниц после просмотра. «Зачем этот фильм? Зачем это сделано? И для кого?» – недовольно вторил ей пожилой мужчина.И ответом ему звучало на разные голоса: «Для меня… Для меня…». «Чтобы дать нам надежду!» – громче всех прорезался женский голос.
Ответ режиссёра как будто бы и не требовался. И все-таки он не смолчал, сформулировал свою сверхзадачу:«Говорить правду». Но женщина, требовавшая отчёта о сверхзадаче, не успокаивалась, пишет автор отчета об этой встрече в «Псковской губернии» Денис Камалягин. Она требовала показывать о стране хорошее. «Вы сталкивались когда-нибудь с судебной системой?.. – взял более высокую ноту Звягинцев. – Вы хотите сказать, что когда у главного героя всё отнимают и дают ему подачку в три копейки взамен, что это неправда? Вы хотите сказать, что женщины не изменяют своим мужьям? Вы хотите сказать, что друзья не могут быть предателями?»
И дальше словно бы перекличкой с выступлением Проханова, которого Звягинцев, естественно, не слышал, пошло – о патриотизме, о роли государства в нашей жизни.
Можно ли хулящих «Левиафана» назвать квасными патриотами? «Да, это квасной ложный патриотизм, – отзывается режиссер. – Хорошо известно, что тот, кто ругает своё Отечество, делает это потому, что он его любит. Потому что он без него жить не может, хочет, чтобы оно стало лучше».
А о государстве, любимом прохановском коньке, в связи с обсуждением «Левиафана» (напомним, что Левиафан – это термин английского философа Гоббса, изображающего государство как библейское чудовище, принижающее человека) Звягинцевым сказано следующее: «В вопиющем состоянии беззакония страна живёт. Везде государство подавляет человека. Везде. В той или иной мере. Это закон, открытый Гоббсом».
Вот такая заочная дискуссия писателя с кинорежиссером произошла в псковском драмтеатре в течение апреля.
А в Германии в это время шел суд над преступным государственным режимом в лице скромного бухгалтера Освенцима.