Беспорядочная толпа моих однокашников,
одноклубников, однокорытников, одношкурников,
соплеменников, собутыльников, сограждан и соучастников
наконец-то превратилась в поколение.
Поколение заняло должности и места под солнцем,
преисполнилось административного восторга и уныния,
собрало камни и разбросало камни,
вынесло испытания и внесло вклад
в нарушение и установление правопорядка,
в грядущую экологическую катастрофу,
генетическую войну, тепловую гибель богов,
всеобщее одичание и великое оледенение,
сожгло кумиров, сотворило кумиров,
забыло старые книги, сочинило новые,
подергало за мировые струны,
окончательно оформило документы,
вытянуло ноги в стоптанных ботинках
аккурат по длине домовины
и ушло под землю вскармливать
новое поколение червей.
* * *
Дожидаясь однажды, пока светофор
поменяет свой гневный красный на равнодушный зеленый
на перекрестке дороги, бегущей из тенистого утра
в жидко замешанный на выцветшем солнце сентябрьский вечер,
и другой, потихоньку бредущей
из Бейт-Ханан в Беер-Яаков,
я задумался, как это так получилось,
что я сбросил тяжелые руки издохшей империи
со своих исполосованных вечной мигренью висков,
от всего отказался, отбился, отговорился
и оказался в этом клейменом пространстве
и времени, тысячи раз пересчитанном в обе стороны,
но так и не открывшем нам, любопытным,
где оно прячет свои начала и концы.
Ясно, что в вечности, но разве это ответ?
В этот момент глаза на столбе замигали,
я вздохнул и послушно нажал на педали.
МОИ РОВЕСНИКИ
Хомутик древней буковки Омега
пора уже на шею надевать.
Кого зову я титулом «коллега»?
Апостола? Халдея? Печенега?
Соврать легко, как лепесток сорвать.
С кем я был призван, все давно уснули.
Левша диктует ультиматум в Туле
(рука с похмелья пляшет трепака):
– Не буду блох подковывать, пока
графьям Толстым именья не вернули.
Брат Василиск не может не мигать.
Ему бревном в субботник большевистский
в глаз звезданули, ах бы иху мать,
а средь дубов развесисто-ветвистых
друг Соловей свистит Мефисто Листа.
Сестра Русалка выгибает спинку,
и за свою замшелую машинку
садится однокашник-кифаред.
Вспомни пароль, настрой на лбу морщинку,
придумай рифму, выдави слезинку
в память о тех, кто есть, и тех, кто – нет.
ДЕТИ ПОБЕДЫ
Мои одногодки,
сплошь володи и вити,
владетели и победители,
послевоенные недокормыши,
выбившиеся в люди
отпрыски оттепели –
их любили девочки
в юбках колоколом,
их в упор не понимали
родители.
Ровесники атомной бомбы,
недоучки свободы,
читатели истин, начертанных
на папиросной бумаге,
а не на папирусе,
занявшие свободные места
в рядах и колоннах,
выщербленных
людоедским веком,
дипломированные бурсаки,
каждый Божий день
подымавшие Вию веки.
В ПОДРАЖАНИЕ ПРУСТУ
Я стал столь стар, что помню Сталина
Еще живым, хотя и нарисованным
В моём античном букваре.
Букварь остался мною непрочитанным,
поскольку грамоту я унаследовал
от матери с отцом.
Гораздо лучше, чем вождя,
я помню сыр
швейцарский со слезой,
которая стекала с лезвия ножа,
когда отец году в пятидесятом
пластал его на ломти.
Вы помните, вы всё, конечно, помните...
Я вспомнил Сталина теперь
в году две тысячи втором A. D.,
когда отрезал ломтик сыра Prima Donna.
Швейцарский нож освободил
слезу, лежавшую в священном
сырном гроте.
Я ужаснулся и слизнул
слезу со стали лезвия.
Она прохладна и безумно солона.
СЫНУ
Дерзок, сонлив, упрям как черт,
Белая прядь в волосах,
Буквами испещрена T-shirt,
Выцветшая джинса…
Станут плечи шире моих?
Глаз оттенок другой?
Все равно одно на двоих
Имя у нас с тобой.
Над обрывом ногу занес?
Прыгай, выбора нет.
Если хочешь знать про вопрос,
Придется забыть про ответ.
Жизнь у смерти всегда на виду.
Под шапкой не спрячешь висок.
Я, надеюсь, первым уйду.
Но не в глину – в песок.
Там, где я буду, все равны,
Тьме там подобен свет.
Но из немыслимой глубины
Крикну, что смерти нет,
Что жизнь свою ни в аду, ни в раю
Не проиграет войну,
И этот сигнал ворвется в твою
Компьютерную тишину.
ДОЧЕРИ
Упорны еврейские дочки,
Управы на них не найдешь...
Стоит она, сдвинув носочки,
И с места ее не сведешь.
Как Красную Шапочку в дебри,
Ее не заманит Волчок,
Как черная роза на стебле,
На шейке головки цветок.
Юдифь ей сестрица по крови,
Глядит она строго вперед,
Сведет к переносице брови,
Ладонь в кулачок соберет.
Тома толкований листает,
Старинных словес короба,
И числа гематрий считает.
Вот, локон сгоняя со лба,
Упрек мировому порядку
В борьбе с мировой пустотой
Заносит в пустую тетрадку
И тонкой обводит чертой.