(Нина Воронель. В тисках — между Юнгом и Фрейдом./ M.: Книжники, 2013. — 697 с.)
Не могу с уверенностью утверждать, что Нина Воронель ввела в русскую литературу психоаналитический роман. Если да, это большая литературная заслуга. А ведь похоже: может, и есть что-то известное специалистам, но так навскидку не припомню. Ну да, детское приключение Хамберт-Хамберта, своего рода прелюдия, запуск тонкого механизма, интерес автора, ненадёжно скрытый иронической улыбкой. Но так чтобы существенный элемент и движитель сюжета? Нет, не припомню. А у Нины Воронель во всей красе. Дело не даже в самой Сабине Шпильрайн и не в заявленных уже в названии отцах-основателях — куда важней, что прославленная кушетка постоянно предлагает прилечь и персонажи не в силах от этого предложения отказаться. Сдаётся мне, Нина Воронель использовала роман (сознательно? бессознательно?), чтобы и самой занять ту же позицию и прикрыть глаза. Впрочем, творчество по природе своей и невроз, и его лечение вместе.
В основе невроза Сабины Шпильрайн, во всяком случае в романе, сильное детское переживание, определившее сознание: отец бьёт по голой попке старшего брата, тоже маленького, девочка испытывает ужас, совмещённый с эротическим переживанием — всё это вызывает у неё дефекацию. На их персидский ковёр. Эпизод вытесняется, естественно. Отец со своей беспощадной розгой персонифицирует Закон, Бога, иудаизм, еврейство вообще — Сабина, блудная дочь, жизнь готова положить, чтобы уйти от них навсегда, забыть, еврейский мир омерзителен. Поэтому — единственный ариец в психоаналитической компании, акцентированно породистый ариец Карл Юнг.
Юнг симпатизировал нацистам, любил цитировать «Майн Кампф». Но это уже много позже. И не в романе. Вообще отношения этой пары вызывают в памяти Хайдегера и Ханну Арендт. С той разницей, что Ханна осталась жива, а Сабина сгинула в расстрельном рве.
Так, Нина Воронель ещё на кушетке? В «Готическом романе» героиня, йеки, что важно, голову теряет от любви к Карлу, тоже к Карлу,— породистому арийцу, олицетворяющему Европу. Все её еврейские любови и любовники ничтожны, бессмысленны, гадки перед этим мужским, неотразимо обаятельным лицом Европы. Готова душу отдать, совершает внутреннюю йериду.
Важное повторение — из романа в роман.
Еврейское захолустье и большая культура Европы.
Эротически притягательная.
Муж — еврей. Трагическая ошибка. Понятно, что нелюбимый. Со своим жалкими мещанскими еврейскими добродетелями. Может, ему ещё и кошерое мясо готовить? Это рядом со сверкающим Карлом.
Вот нога мужа. Лакированная штиблета разбивает бокал. Вот его ноги, стоптанные туфли в воздухе, крюк от люстры. Монтажный стык, неоднократно возникающий в романе.
В романе много не только эротики, но и прямых описаний секса, не столь давно ещё табуированных в русской литературе. Эмоционально вовлечённых и холодно остранённых. Женский роман. Sub specie vaginae. Как это переживается на том берегу. Тиресий, эксперт компетентный, лучше не бывает, утверждал, что много интенсивней. Ни одного эпизода с мужем. Неинтересно.
Жизнь Сабины Шпильрайн — вплоть до гибели в расстрельном рве Змиевской балки. Бежала от еврейства всю жизнь — вернулась в смерти. Приложилась к народу своему. Родилась в Ростове — здесь же и завершила путь в братской (сестринской) могиле.
А могла бы в Цюрихе — местная достопримечательность на ухоженном кладбище.
Троцкий позвал, лично обратился, "будем вместе создавать нового человека". Погубила себя и детей.
Естественно, возникает в романе московский «Дом ребёнка» с Верой Шмидт во главе. Вот не знаю: Нина Воронель первой сделала эту замечательную женщину литературным персонажем?
Почему нет ключевого слова «педология»? Где «педология»? Постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпроса» (1936), сломавшее жизнь Сабины Шпильрайн, — тоже не упомянуто. Что, впрочем, необязательно. Дело же не в словах, не в названии постановлений. Старшая сестра моей покойной тёщи, покойная тётя Маша, мне приятно назвать её имя просто так, без всякой необходимости, кончила педологический техникум — без последствий, к счастью, по специальности не работала: постановление подоспело.
Советская провинция, годы большого террора, предчувствие неминуемого ареста, саспенс с нарастающим страхом, тяжкая скудная жизнь в годы войны, во время оккупации, боялась НКВД, погибла от немцев, чей образ в памяти был ностальгическим, — всё это есть в романе.
Три женские судьбы: Сабина Шпильрайн, её малолетняя (в начале романа) соседка по ростовской коммуналке, русская девочка с неслучайным именем Сталина и молодая женщина Лиля, это уже девяностые, помогающая пожилой уже Сталине написать книгу о Сабине Шпильрайн. То есть роман Нины Воронель не только о жизне Сабины Шпильрайн, но и об истории книги о Сабине. Своего рода роман в романе.
Нина Воронель использует эффект остранения: рассказ девочки — сначала ребёнка, затем подростка. Тот же приём, что в романе «Глазами Лолиты».
Сталина обладает абсолютной памятью, позволяющей ей с невероятной точностью воспроизводить эпизоды своего детства, рассказы соседки, частично расказанные на кушетке, — оригинальный сеанс, где пациенткой была психоаналитик, а психоаналитиком девочка-подросток.
Сталина — своего рода двойник Сабины, сохраняет в раздвоенном сознании жизнь своей погибшей соседки. Сталина страдает от тяжёлого невроза, в существенных чертах похожего на невроз самой Сабины, — вплоть до дефекации в момент переживания, лежащего в основе её болезни, вплоть до утраты речи. Девочка отравлена страхом и болью: дочь врагов народа. Как и Сабина, вынуждена скрывать своё прошлое. Сабина излечивает её. Не только психоанализом, но и любовью. Сабина всю жизнь бежала от своего еврейства — породнившаяся с ней русская девочка ментально становится еврейкой и проносит это через всю жизнь.
Забравшись на дерево в саду над Змиевской балкой, Сталина видит расстрел евреев. Медиумические и визионерские способности позволяют ей проследить последний скорбный путь Сабины в деталях, которые не могла видеть.
Невроз возвращается. После войны её лечит скрытый психоаналитик, с помощью определённой техники вытесняющий травмирующие переживания в подсознание и погружающий девочку в спасительную амнезию. Что закрепляет её невроз, но даёт ей возможность жить. Вытесненные переживания возвращаются через десятки лет: в Нью-Йорке на научной конференции случайно попала на фильм о Сабине Шпильрайн — всё вдруг всплыло. С неимоверной ясностью
Сталина садится за комьютер и фиксирует воспоминания — как если бы ей диктовала Сабина. От лица Сабины. Излечивающий аутопсихоанализ. Молодая подруга Сталины помогает ей оформить фрагменты в книгу. Подруга Лиля играет в отношении Сталины ту же роль, что Сталина в отношении Сабины.
В конце книги, уже после смерти Сталины, Лиля (следующая реинкарнация Сабины) перемещается в Цюрих, покидая Россию навсегда. Вместе с Лилей Сабина возврааетя в Европу. Круг замыкается.
В романе масса описаний Европы: Вена, Берлин, Цюрих, Цюрихское озеро, Боллинген,
Кюснахт — места Юнга. Улицы, кафе, пансионы, многоцветные лестничные витражи в доме Фрейда, «воздушные розовые пирожные, которые подают только в Вене», деревья пред окном виллы, ресторанчик в деревеньке из семи домов, нежное переживание и проживание Европы. Как бы сюжетно обусловлено — на самом деле самоценно. Вроде как я вспоминаю тётю Машу.
Интересно, Израиль в этом романе вообще не упомянут — даже как опция. Молодым героям романа, кажется, невдомёк, что Цюрих не единственное направление, не единственный жизненный вектор. При всём при том, что Нина Воронель, благородная и героическая алия семидесятых, живёт в северном Тель-Авиве, топонимика, внятная для понимающих, давно уже пустила корни, здесь её дом, её жизнь. Однако же интересные вещи рассказывает она на устроенном ею самой сеансе психоанализа.
И вот ещё что. Есть сильный образ: еврейский мальчик, играющий в футбол в Змиевской балке со своими русскими товарищами. Мальчики ничего не знают. Образ коллективного вытеснения.
Россия страдает от невроза, от неотрефлектированного прошлого.
Ждёт своего психоаналитика.