Поль Теру

ОБЕЗЬЯНИЙ ХОЛМ

(Журнальный вариант, перевод с английского Нины Воронель)

 

1.

Ссутулясь и понурив головы, как плакальщицы на похоронах, мохнатые существа-недомерки сидели на корточках на обочине извилистой дороги и неотрывно вглядывались в одну точку, словно молча благоговели перед мутным закатом, нависшим над святой обителью. Мили и мили отделяли их, неподвижно застывших на краю бездны, от святой обители и от плоской змеистой ленты реки, вяло текущей к угасающему сиянию солнца, затененного серыми облаками пыли. В обители уже зажглись уличные фонари, и она лежала далеко внизу, как кусок скомканного бархата, тут и там озаренного золотыми брызгами.

На что они смотрели? Солнечный свет угасал, с гор потянуло прохладой, и странные существа зашевелились. «Они выглядят совсем как люди», – сказал Оди Бланден, разглядывая их мохнатые шкуры.

С коротким лаем, похожим на кашель, самая крупная обезьяна подняла свой винтообразный хвост, опустилась на передние лапы и двинулась вперед. Остальные, покачиваясь на коротких передних лапах, потянулись за ней, помахивая хвостами, и четкая симметрия шоссе исчезла под потоком большого отряда прущих вверх по насыпи обезьян, устремившихся к суковатым деревьяьм на вершине лесистого холма.

«Я боюсь их», – сказала Бет Бланден. Хоть ближайшая обезьяна прошла не меньше, чем в пятнадцати футах от нее, ей казалось, что та оцарапала кожу на ее руке своей колючей шерстью.

Она с мучительной ясностью вспомнила рычащего бабуина, который просунул голову в ее палатку, ощерив огромную пасть, полную острых волчьих зубов. Он напал тогда не на нее, а на кроткого лабрадора, принадлежавшего их гиду. Он прокусил заднюю лапу несчастного пса до кости, прежде чем озверевший африканец забил его до смерти тяжелой дубинкой. Это случилось в другом их путешествии, в Кении.

«Терпеть не могу мартышек», – сказала Бет.

«Это не мартышки».

«Какая разница? Я их всех терпеть не могу».

Но Оди ее не слушал. Он вглядывался в сгущающиеся сумерки. «Невероятно! – прошептал он. – Можно подумать, что они пришли посмотреть на закат, понежиться в последних лучах солнца».

«Совсем как мы», – сказала она.

Бет поразили не его слова, а тон, которым он их произнес. Они звучали так высокопарно, совершенно несоответственно столь простому наблюдению. Бландены много путешествовали, и Бет заметила, что путешествия превращали ее вполне здравомыслящего мужа в напыщенного краснобая.

Сейчас они стояли у подножия Гималаев, на вершине невысокого холма, нависшего над святой обителью. В ясные дни из окон бальнеологического курорта Агни, в котором они застряли на несколько недель, можно было видеть покрытые снегом горные пики. Они приехали в Агни на неделю, чтобы немного подлечиться. Неделя проскочила как один день, и они решили остаться на вторую, а потом стали продлевать свое лечение неделю за неделей, уговаривая себя, что уедут, когда захотят. В своих путешествиях они объехали весь мир, но никогда еще не видели места, похожего на Агни.

Косолапая обезьянья стая все еще карабкалась по дороге к вершине холма, послушно подчиняясь отрывистому командирскому лаю своего вожака.

«Добрый вечер!» – Прохожий неожиданно появился из-за поворота дороги, острожно обходя вереницу обезьян. Его появление не испугало Бланденов. Они многому научились за проведенные здесь недели. Они едва познакомились с Индией, но уже знали, что стоило им чем-то озадачиться, как неизвестно откуда появлялся индус, чаще всего старик, жаждущий им все объяснить и внушить им разные несуразные идеи. На этом прохожем была белая рубашка, толстая жилетка, шарф, мешковатые брюки и сандалии. Глаза его скрывались за толстыми стеклами очков в роговой оправе.

«Я вижу, вы заинтересовались нашими обезьянами».

Как и все другие, жаждущие объяснить, этот в точности описал ситуацию.

«Пусть они не сбивают вас с толку».

Он был прав – они были сбиты с толку.

«Они собираются здесь каждый вечер, чтобы наполнить свои тела последними каплями солнечного тепла». Слово «тела» он произнес со странно чувственным выражением, словно наполняя его вкусом мяса.

«Так я и подумал, – сказал Оди. – Я даже объяснил это своей жене, правда, Бет?»

«А кроме того они смотрят на дым пожара в городском храме».

Бландены уже давно заметили, что индусы, жаждущие объяснить, никогда вас не слушают. Они произносят монолог, часто информативный, но безучастный, похожий на декламацию, и нисколько не интересуются мнением своих собеседников.

«Какой храм? Какой город?» – хором спросили Бландены.

Индус тыкал пальцем куда-то в темноту.

«Когда солнце заходит, обезьяны спешать удрать туда, на деревья, на которых они спят по ночам в безопасности. Здесь полно леопардов. Не один, не два, а без счета. Они жрут обезьян».

Слово «жрут» он тоже произнес с особым смаком, как и слово «тела», словно наполняя его запретным желанием. Но на их вопросы он не ответил.

«Значит, на Обезьяньем Холме есть леопарды?» – спросил Оди.

Старик неприязненно поморщился, и Оди понял, что ему не понравилось название «Обезьяний Холм». Но так это место называли почти все, да к тому же имя «Обезьяний Холм» было легче запомнить, чем натуральное индусское.

«Есть поверье, что именно здесь, на Хануман Гири обезьяний бог Хануман выдернул гору с целебными травами, чтобы спасти от смерти Лакшмана, брата Рамы».

Ну да, вот оно – Хануман Гири. Они надеялись, что индус ответит на их вопрос о леопардах, но он уже увлекся легендой о целебных травах.

«Об этом можно прочесть в Рамаяне, – индус указывал костлявым пальцем куда-то вдаль. – Вы видите гору, там, за деревьями?»

Ответа он не ждал.

«Никакой горы там нет, просто пустое место, где когда-то была гора. Теперь там город и храм».

«Никто никогда не упоминал храм».

«Когда-то там была мусульманская мечеть, построенная пять веков назад, в эпоху Могола, на месте храма Ханумана. Десять лет назад во время беспорядков люди ворвались в мечеть и сожгли ее. Обезьяны любят следить, как все меняется туда-сюда».

«У меня разболелась голова», – сказала Бет, поторяя про себя «ворвались в храм».

«Много лет назад, – продолжал индус, словно не слыша, что сказала Бет. Может, он был глухой? – Я заблудился в лесу, где-то за две-три долины отсюда, в районе Балгири. Было уже поздно, зимними вечерами темнота наступает быстро. Я увидел стайку обезьян, они, кажется, сообразили, что я заблудился. Одет я был легко и не готов к холодной ночевке в зимнем лесу. Мне показалось, что одна обезьяна поманила меня к себе, и я последовал за ней. Она что-то бормотала, будто хотела меня успокоить. С высокого обрыва я увидел тропинку, ведущую к моему дому. Я был спасен. Хануман спас меня, и я поклоняюсь ему».

«Обезьяний бог», – сказала Бет.

«Хануман – бог в образе обезьяны, так же, как Ганеш – бог в образе слона, а Наг – бог в образе кобры, – сказал индус. – Вы из какой страны?»

«Мы – американцы», – ответила Бет, довольная тем, что ее, наконец, о чем-то спросили.

«Здесь есть много чудес, – ответил индус, нисколько не впечатленный словами Бет. – Вы можете прожить здесь всю жизнь, но так и не увидеть всего, что тут есть».

«Мы отдыхаем в Агни, – сказал Оди. – Там, наверху. Мы просто спустились вниз посмотреть на закат».

«Как обезьяны», – сказала Бет.

Но индус их не слушал. Он угрюмо пялился на простирающуюся внизу долину, где когда-то была гора, выдернутая с корнем.

«Как вы думаете, сколько мне лет?» – спросил он.

«Семьдесят с чем-то».

«А мне восемьдесят три! Каждое утро я целый час занимаюсь медитацией. Я никогда не пробовал ни мяса, ни алкогольных напитков. Сейчас я приду домой и съем немножко турецкого гороха и пури с творогом, и это все».

«Где вы живете?»

«Здесь, в Хануман Нагар».

«Так называется ваш город?»

Старик тут же засыпал их информацией: «Хануман Нагар – это настоящий город с базаром, ткацкой фабрикой и с разнообразными ремесленными цехами, вроде кузнечного дела, гончарного промысла и производства керамических плиток и эмали».

«Никто никогда не упоминал никакой город», – сказал Оди.

«А также торговлей фруктами и орехами. Я сам занимаюсь оптовой торговлей орехами. Кроме того, как я уже упоминал, у нас есть храм Ханумана, очень древний храм. Я желаю вам доброй ночи».

С этими словами он ушел в ночную темноту, а Бландены зашагали по шоссе в противоположном направлении, обсуждая по дороге самоуверенность старого индуса и его педантизм. Над ним легко было насмехаться, но он рассказал им о вещах, которых они не знали – о городе, о его ремеслах, о Ханумане и его храме. В нем было что-то комичное, но нельзя было превратить встречу с ним в шутку – он был настоящий. У того, что они раньше просто называли Обезьяньим Холмом, была своя история и своя драма, и даже собственный город Хануман Нагар.

«Ты понял, что он рассказал о храме и мечети?»

Оди пожал плечами: «Бет, если ты будешь верить всем индусским байкам, ты примешь дохлую лошадь за собачью еду».

На обратном пути к курорту их ожидал сюрприз. Они вошли через высокие ворота, которые видели по дороге вниз, но только сейчас заметили щит с грозными надписями: «Посторонним вход воспрещен» и «Вход разрешен только зарегистрированным гостям».

«Они тебя имеют в виду, – воскликнул Оди, грозя пальцем в темноту, – так что скорей уноси отсюда свою счастливую задницу!»

«Какую чушь ты несешь, Бутч!» – сказала Бет и захихикала, потому что вокруг было темно и они были в Индии, совершенно одни на этом растрескавшемся шоссе над скалистым склоном, а Оди отпускал идиотские шутки. Его необузданные крики обычно действовали на нее успокаивающе, она любила его за это буйство, рассматривая его как форму охраны их более чем тридцатилетнего брака. Когда он шутил, она чувствовала себя в безопасности.

За воротами сияли огни курорта, бывшего когда-то резиденцией махараджи, с роскошным особняком в бамбуковой роще, с плавательным бассейном, зданиями лечебниц и павильоном для йоги. Все это сверкало в свете юпитеров на вершине холма, который для них назывался Обезьяньим Холмом, а на самом деле носил какое-то непроизносимое местное имя, открытое им старым индусом.

Встречающиеся им по пути люди из обслуги прижимали ладони к груди и говорили «намасте» или «намаскар», а жители Тибета красивым жестом касались сердца пальцами правой руки. Мистер Бланден делал в ответ то же самое, и его это страшно трогало.

У входа в ресторан миссис Бланден увидела чету индусов и они улыбнулись друг другу.

«Намасте», – сказала она и прижала под подбородок сложенные лодочкой ладони.

«Привет! – сказал индус, проворно протянув Оди руку, которую тот неохотно пожал. – Я Рупеш, можете называть меня Билл, а это Дина. Сегодня полно народу».

Индусская девушка, стоявшая на пороге, поддержала его: «Совсем нет свободных мест. Придется подождать, если вы не согласны разделить столик с другой парой».

Оди улыбнулся девушке. На именной табличке, приколотой к ее желто-белому сари, было написано «Анна». Она была прелестна, он уже видел ее в лечебнице – тогда на ней была белая пижама, такая, какую носят массажисты.

«Никаких проблем», – сказал индус.

«Если вы не возражаете», – сказала Бет.

«Я могу усадить вас скорей, если вы согласны сидеть за одним столом», – сказала индусская девушка Анна.

Оди пытался поймать взгляд жены, чтобы просигналить ей: «Мы готовы подождать» – еда в присутствии посторонних плохо влияла на его пищеварение. Но она уже дала согласие. Он ненавидел всякое обобществление, саму концепцию, само слово – он потратил жизнь на достижение своего индивидуального места, которое ни с кем не хотел делить. За те несколько минут, что их рассаживали за столом, индус успел рассказать, что он живет в Чиви Чейз, штат Мериленд, и владеет компанией, сдающей напрокат торговое оборудование (бутылки и жестяные банки с безалкогольными напитками и минеральной водой), и что его бюджетный баланс никогда не был лучше, что у него есть акр складского помещения и большой дом, что его пожилой отец живет с ними, и что у него двое детей: сын – студент Джорджтаунского университета и дочь, которая закончила Джона Хопкинса, успешно работает биржевым аналитиком у “Голдман Закс” и любит свою работу. Это их второй день в Агни, у них есть родственники в Дера Дан, и через день они будут в Дели, откуда полетят домой прямым рейсом в Нью-Арк, что гораздо лучше, чем лететь с пересадками во Франкфурте и Лондоне.

«Здесь очень духовная атмосфера», – сказал он после неловкой паузы, возникшей от того, что Бланден ничего не рассказал ему в ответ. Мистер Бланден улыбался. Удивительно, что люди способны так много рассказывать о себе, совершенно не замечая реакции собеседника. С другой стороны это было облегчением – он не хотел делиться никакой информацией о себе. Он никому не cобирался лгать, но знал, что на любой прямой вопрос даст уклончивый невнятный ответ. Разговорчивые люди очень помогали ему оставаться анонимным.

Иногда его спрашивали: «Чем вы зарабатываете на жизнь?»

«Целой кучей разных дел, – обычно отвечал он. – У меня много разных компаний. Я вовлечен в несколько старт-апов и преобразований. Мы занимаемся предметами домашнего обихода. Меблировкой. Бытовой техникой. Раньше мы издавали каталоги и получали заказы по почте, а теперь мы в основном работаем он-лайн».

Жена индуса спросила: «А где вы живете?»

«Трудно ответить, – сказал Оди. – Это время года мы обычно проводим в нашем доме во Флориде. Кроме того у нас есть квартира в Нью-Йорке, а зимой мы предпочитаем жить в штате Мэн. Или в нашем кондо в Вермонте, на лыжном курорте. Так что можете выбирать».

Но женщина его уже не слушала. Она заговорила о своей дочери, которая жила в Нью-Йорке и немного пропустила время выйти замуж – ей было уже двадцать семь. Они – мать и отец – приехали в Индию специально, чтобы встретиться с родителями парня, за которого они надеялись выдать замуж свою дочь. Парень жил в Рочестере, штат Нью-Йорк, и преподавал инженерное дело.

«Женитьба по сговору, – сказала она. – Самый лучший вариант».

Похоже, что она так и горела вступить в спор с мистером Бланденом, который, как она предполагала, станет осуждать ее отношение к женитьбе по сговору. А ему нравилось, как она восхваляет этот обычай.

«Нас с Рупешем наши родители женили по сговору. Американцы находят этот обычай крайне странным». Она слегка взвизгивала и трясла волосами: «Я даже не знала, как его зовут. Знала только его гороскоп. Мы были абсолютными незнакомцами. И вот уже почти тридцать лет вместе».

Настаивая на свом предпочтении женитьбы по сговору, она выставляла себя старомодной, не такой, как другие, и хотела подчеркнуть свою исключительность. Она жила в Соединенных Штатах и шокировала своими взглядами своих американских друзей, и теперь жаждала шокировать Оди. Но Оди решил в ответ шокировать ее:

«Мы с Бет тоже были абсолютными незнакомцами, когда впервые встретились, – объявил он. – Я подцепил ее в баре».

Он ухватил обрывки речи индуса «почти умирал» и «собственную мочу» и отвернулся от его разочарованной жены.

«Мой отец, – говорил индус, осчастливленный вниманием еще одного слушателя, – был госпитализирован в медицинском центре Джорджтауна. Врачи сказали, что ему ничем нельзя помочь – у него был неоперабельный рак поджелудочной железы,– и что дома он будет чувствовать себя намного лучше. Конечно, они хотели от него отделаться. Он все равно умирал. Тогда мы обратились к последней надежде – к гуру. Он прописал лечение мочой – велел отцу выпивать кувшинчик собственной мочи каждое утро. Отец выполнил предписание гуру, и уже через неделю ему стало лучше. У него появился аппетит, он почувствовал голод и жажду. После второй недели, о Боже, он стал набирать вес. Кожа стала глаже, голова прояснилась. На третьей неделе он начал потихоньку ходить. Его уже не качало. Через два месяца питья мочи он выздоровел. Врачи сказали: «чудо!»

Еще одна особенность Индии – только что говорили о бюджетных проектах и анализе биржи, а через минуту переходят на гороскопы, на браки по сговору и лечение собственной мочой.

«Уверяю вас, Индия расцветает, – объявил индус, заметив, что Бланден никак не прореагировал на его рассказ. – И ничто ее не остановит. Бангалор – это вторая Силиконовая Долина»

«Я об этом слышу непрерывно, – сказал Оди, улыбаясь индусской паре. – Но все, что я вижу, это люди, изобретающие способ залатать лопнувшую шину».

Вскоре индусы заулыбались и стали прощаться, объясняя, как они устали, и только тут Оди обратил на них внимание – по их манере он не мог бы сказать, обиделись ли они или действительно устали и хотят спать. Такой непроницаемости он не ожидал от индусов. Это произвело на него впечатление.

«Он показался мне симпатичным», – сказала Бет.

«По-моему, слово «симпатичные» мало подходит индусам, – сказал Оди,– оно слишком банально. Преувеличенные, странные, неискренние, хитрые, властолюбивые, святые – вот характеризующие их слова. Этот рассказ про лечение собственной мочой, – ты когда-нибудь слышала что-нибудь подобное?»

«Я не слушала, я смотрела – парень показался мне красивым. Твоя проблема в том, что ты их слушаешь, ожидая найти смысл в их речах».

«А ты что делаешь?»

«Я смотрю на них, пока они говорят, а не слушаю. Ты заметил, какие у них красивые глаза?»

Они поднялись из-за стола и двинулись к выходу, как вдруг их остановило громкое «Алло!» Рядом с ними материализовался другой индус с планшет-блокнотом в руке.

«Это врач, – сказала Бет. Она забыла его имя, но у него на груди была приколота табличка с именем «Нагарадж», – доктор Нагарадж».

Он сказал утром, что должен встретиться с ними за ужином, но они об этом забыли. Он не выразил никакого неудовольствия. «Не стоит», – сказал он в ответ на их извинения. И опять мистер Бланден улыбнулся своей неспособности различить, обиделся ли врач на их забывчивость или нет.

«Мы уже ели», – сказал мистер Бланден, заметив, что к ним приближается официантка с меню – это была та же девушка Анна, которая обслуживала их за ужином. Она остановилась возле их стола, держа в руке три меню, и стояла сдержанно и спокойно, полная внимания. Она была похожа на куклу с бледным круглым азиатским лицом. Волосы ее были туго стянуты назад и собраны в пучок, открывая ее острые уши. Она была маленькая и улыбчивая, охотно улыбаясь в ответ на улыбку.

«Анна – это сокращенное от Аннапурна?»

«Нет, сэр, это мать Мэри. Я христианка, сэр».

«Ах, вот как!»

«Анна Ханфунвиши, сэр. Из Нагаланда, сэр. В Кочине, сэр. Очень далеко отсюда, сэр».

«В видел тебя в массажном павильоне».

«Да, сэр, в дневное время я делаю массаж».

«Вы будете что-нибудь есть, доктор?» – спросил Оди.

«Спасибо, нет, не буду. Я не ем после шести вечера. – Он обратился к Анне. – Принеси мне порцию соленого ласси».

«И нам тоже», – сказала Бет.

«Три порции ласси, Анна, пожалуйста».

«Благодарю вас, сэр», – она отошла, сжимая в руке меню.

«Где вы кончали медицинскую школу, доктор?» – спросил Оди.

«В Институте Аюроведы в Бангалоре».

«Это дает вам диплом доктора?»

«Аюроведического доктора, сэр».

«Вы можете практиковать за пределами Индии?»

«Конечно, я могу практиковать там, где аюроведическая медицина признана законом. – сказал доктор Нагарадж. – Могу я взглянуть на вашу правую руку, сэр?”

Когда Бланден положил свою крупную ладонь на теплую изящную ладонь доктора, тот сказал: «Пожалуйста, расслабьтесь» и начал вглядываться в линии, делая какие-то заметки в своем блокноте.

«Индийские письмена похожи на постиранное белье, развешенное на веревке для просушки», – сказал Оди.

Доктор, сосредоточившись на линиях ладони Оди, не ответил. И даже, когда официантка вернулась с тремя рюмками ласси, он не оторвался от созерцания простертой перед ним ладони. Он то и дело что-то записывал, потом к великому замешательству мистера Бландена набросал на странице длинный ряд цифр, добавил к нему еще строчку цифр, что-то отнял, на что-то умножил и разделил, а полученный результат обвел кружком. Все еще держа в руке ладонь Оди, доктор поднял на него глаза и сказал без улыбки:

«У вас была трудная молодость, лет до тридцати пяти. Как говорят, вы готовили почву для успеха. И успех к вам пришел. Вы можете принять участие в политике, но избегаете этого. Следующие десять лет будут очень хороши и прославят ваше имя. Мадам?»

Он протянул руку Бет, и она положила свою ладонь поверх его.

«Что значат эти цифры?» – спросила Бет.

«Хорошие дни, плохие дни, опасные дни».

«Как долго я буду жить?» – спросил Оди.

«До восьмидесяти пяти, если все случится, как предсказано», – сказал доктор, не раздумывая. И занялся рукой Бет, записывая что-то в блокнот.

«Я не хочу знать, как долго я буду жить, – сказала Бет. – Предскажите мне что-нибудь приятное».

«У вас было счастливое детство, но своих детей вы не завели, – сказал доктор. – Следующие десять лет у вас будет отличное здоровье, но будьте осторожны и не доверяйте льстецам. Доверяйте своей интуиции и вкладывайте деньги в недвижимость. Избегайте толпы, дыма и пыли». Казалось, доктор напряженно переводит информацию, записанную на ладони Бет на чужом языке. «Не злоупотребляйте духами и избегайте судебных тяжб».

Заметив, что доктор перенапрягся, Бет сказала: «На сегодня хватит», сняла свою ладонь с ладони доктора и стиснула ее левой рукой. Оди глянул на нее искоса, пытаясь угадать, думает ли она, как и он, что доктор – шарлатан. Но мысли ее блуждали где-то далеко-далеко.

К доктору вернулось его спокойствие, хоть он, казалось, почувствовал сомнения Оди. Он отхлебнул глоток ласси и закрыл свой блокнот.

«Я повез своего друга Санжеева в Раджаджи, Национальный Заповедник, чтобы показать ему диких слонов. Дикие слоны – моя страсть. Вы не заметили у меня в кабинете мою коллекцию Ганешей?»

«Конечно, конечно, – сказала Бет. – Целые полки статуэток из слоновой кости».

Доктор опять отхлебнул ласси: «Мы встретили в Раджаджи стадо диких слонов. Это совсем не то, что прирученные домашние слоны-работяги. Слоны нас заметили. Мы стояли на берегу реки. Вы знаете пословицу: «Никогда не стой между слоном и водой?»

«Нет», – сказала Бет.

«Но сейчас узнали», – сказал Оди.

«Слоны рассвирепели. Я услышал, как их вожак затрубил, и постарался спрятаться за деревьями. А Санжеев застыл, как вкопанный, не в силах шелохнуть ни рукой, ни ногой от страха».

Пока он говорил, официантка снова подошла к их столу и спросила, не хотят ли они чего-нибудь еще.

«Нет, нет, нам ничего не надо», – сказал Оди.

Когда она ушла, доктор Нагарадж продолжал: «Я с ужасом наблюдал, как огромный слон ринулся на Санжеева, а за ним, поднимая облака пыли, ринулось стадо слонят. Увидев их, Санжеев склонил голову и опустился на колени, готовый умереть. Он не мог убежать, он не мог уплыть. Но он знал позиции йоги и инстинктивно застыл в позиции кота – балаласана».

Намеренно растопырив пальцы, доктор расправил салфетку, лежавшую перед ним, выровнял подставку под своей рюмкой, опустил низко голову и прикончил ласси.

«И что было дальше?» – спросил Оди.

Доктор поднял взгляд к потолку, словно вспоминая, и продолжил свой рассказ: «Большой слон-вожак склонил голову, словно собирался броситься в атаку. Но вместо того, чтобы проткнуть Санжеева бивнями, как я ожидал, слон опустился на колени, стиснув Санжеева огромными бивнями. Не для того, чтобы его убить, а чтобы защитить его от маленьких слонят, которые старались его затоптать».

Возможно он хотел еще что-то рассказать, но Бет объявила, что она смертельно устала и должна немедленно лечь спать, иначе она не сможет встать утром.

«Можно назвать это еще одним чудом», – сказала Бет, когда они шли к своему номеру под звездным небом.

2.

На следующее утро они проснулись, чтобы насладиться прелестным рассветом и чувством, что нигде в мире нет такого воздуха, как на этом холме в Индии. Остальная Индия и весь остальной беспокойный мир были где-то далеко-далеко.

Неужели они были здесь всего три недели? Благодаря необычной ясности ума и неведомой доселе легкости их тел они совершенно потеряли чувство времени. Они так удивительно окрепли физически за это время в Агни, словно излечились от таинственной, но цепкой болезни, о наличии которой не подозревали. Отлично ухоженные и избалованные, как дети на каникулах, обласканные снисходительными взрослыми, они были полны бодрости и наслаждались полным согласием с собой. Оди даже перестал издеваться над официантами из-за индийской пищи, называя «уттапам» говном на тарелке.

Все были с ними любезны, служащие всегда останавливались при встрече, чтобы сказать алло или намаскар, всегда улыбчивые, всегда почтительные без лести, – преданные слуги, внимательные к нуждам и прихотям Бланденов: «Морковный сок, как обычно, сэр?», «Опять шербет из зеленого чая, мадам?» А если Бландены пропускали ужин, официанты сокрушались: «нам не хватало вас за ужином», словно отсутствие Бланденов было для них существенно.

Сами Бландены, к собственному удивлению, стали милостивы и терпеливы. Заявление мистера Бландена о том, что он владеет целой кучей разных компаний, не было пустым хвастовством – так оно и было. Они были богаты, им принадлежали четыре дома в четырех разных штатах, и они знали толк в слугах и подчиненных. У них служили садовники, домоправители, сторожа и другая мелкая обслуга, и всем им так хорошо платили, что они могли позволить себе быть дерзкими и самоуверенными. Уверенность в том, что «вы в нас нуждаетесь», легко читалась в их наглых взглядах. Индусы были совсем другие. Не самонадеянные, но и не угодливые, образованные и красноречивые, они были как люди с другой планеты, девиз которых был: «мы нуждаемся в вас».

«Нужно открыть тут компанию, – сказал Оди. – Или сделать то, что тут делают все – аутсорсинг».

Они прилетели в Мумбай ночным рейсом, вышли в туманную мглу, откуда быстрое такси промчало их мимо слабо освещенных хижин – от них в памяти остался отсвет факелов и костров – к ярко сверкающему отелю, где им отвели Апартамент Элефанто – так Оди прочел его название, выгравированное на резной двери. Они спали хорошо, а наутро их стремительно увезли в аэропорт, где ожидал самолет, умчавший их в другой аэропорт. Там их встретил шофер в белой ливрее, державший в одной руке плакат с надписью «Балондон», а в другой охлажденные влажные салфетки для обтирания.

Все, что Бландены видели в Индии, в перенаселенной сутолочной Индии, от которой их предостерегали, от которой тошнило, которая пугала и выводила из терпения, был часовой проезд из аэропорта на вершину Обезьяньего Холма, где раскинулся аюроведический курорт Агни. Этот проезд представлялся Оди как длинный панорамный кадр документального фильма, снятого трясущейся камерой, где первым образом была безрукая женщина-нищая, стоявшая у светофора сразу возле аэропорта и тычущая в окно машины обрубки рук – «Не смотри на нее, дорогая» – а дальше перегруженные покосившиеся грузовики с надписью на бампере «пожалуйста, гуди», оттесненные к краю дороги переполненными красно-синими автобусами, запряженные волами телеги, набитые пузатыми мешками, и дальше – толпа женщин, выбивающих о камни белье в грязном ручье – «они стирают, сэр», сказал шофер, – а дальше другие женщины, просеивающие зерно на соломенных подстилках. Деревянные леса вокруг стен домов, уже выглядящих как развалины, побеленные известкой храмы и мечети с карандашами минаретов, лачуги, хижины, шалаши и палатки бездомных – «Цыгане, – сказал шофер, – их тут полно, сэр». Маленькие девочки в белых платьицах, маленькие мальчики в шортах, мужчины в деловых костюмах на велосипедах, юноши на мотороллерах, тощие коровы, жующие что-то у мусорных куч, человек, писающий под деревом – «у него нет ночного горшка, чтоб пописать» – сказал Оди, и другой, какающий, сидя на корточках на краю поля, – вся страна в пути. Каждые несколько миль рекламные щиты с афишами кинофильмов, полных пышных толстух в облегающих одеждах. У этой Индии не было ни звука, ни запаха – в машине с наглухо закрытыми окнами работал кондиционер. Когда бы ни заходил разговор об Индии, Бландены всегда ссылались на свое знание страны, почерпнутое из этого проезда из аэропорта в Агни через маленький город на вершину Обезьяньего Холма – это была их часовая порция Индии.

«У них есть энергия», – сказал Оди, глядя на Индию из окна машины. И повторял многочисленным индийским гостям курорта Агни: «Конечно, я видел индийское чудо».

Они считали чудом открытие, что Индия – не страна, а существо. Этакий огромный монстр, кишащий человеческими микробами, иногда злой, сердитый и агрессивный, иногда пассивный и зловонный, но всегда враждебный и даже опасный. А другое чудо состояло в том, что в отдаленном уголке этого монстра они нашли безопасный приют.

Хоть курорт Агни вроде бы был в сердце Индии, Индия находилась далеко-далеко от него. Может быть в этом и состоял секрет познания Индии – так глубоко зарыться в ее недра, что перестать ее бояться. Несколько раз за время пребывания в Агни они сталкивались с чем-то экзотическим и странным, вроде обезьян, пялящихся на закат – или они смотрели на город в долине? В этом было что-то, чего они не ожидали, столь далекое от привычного индийского стереотипа, что они поспешно спрятались за воротами Агни, оставив Индию за забором.

Их удивило заявление старого индуса, что он живет тут, в городе Хануман Нагар. Что это за город? Их уверили, что курорт находится на пустом холме в скалистых предгорьях Гималаев. Где же этот город? Они были уверены, что вблизи курорта нет никаких поселений. Особенно поразил их рассказ о древнем священном храме. Очень может быть, что этот старый прядильщик сказок сочинил очередную легенду – еще одна индийская особенность. Как здесь, возле курорта, мог быть город? Курорт Агни, бывшая резиденция магараджи, занимал всю вершину холма в конце шоссе, спирально вьющегося вокруг крутого склона. Если бы здесь был город, они бы заметили его в первый же день по пути сюда. Но они видели только пожелтевший лес, полный пыльных деревьев, потрясающих коров и сердитых ворон с длинными клювами. На дороге они встретили нескольких пешеходов, вот и все.

Бландены проснулись освеженными в мягкой тишине своего номера. За окном таял акварельный рассвет, полный розовой пыли и рассеянного свечения. Они потянулись, приняли душ, надели свои белые костюмы, похожие на элегантные пижамы, и отправились через лужайку в павильон йоги.

Но этим утром они заметили по дороге что-то новое. Вспоминая встречу со старым тощим индусом, они поглядели вниз и заметили, как от подножия холма поднимаются вверх к небу струйки дыма. К запаху теплой земли и цветов примешивался отдаленный запах дыма.

Они пересекли лужайку и вошли в павильон для йоги. С пол-дюжины других пришли раньше и сидели на полу на своих соломенных матрацах. На всех были те же белые костюмы – некоторые медитировали, закрыв глаза, другие приветствовали их кивком головы. Бландены заняли свои места. Викрам, преподаватель йоги, сидел на возвышенной платформе, стиснув ладони под подбородком.

«Ом...» – пропел Викрам, ауууумммм – три раза. И продолжил: «Трите свои руки, массируйте глаза, чувствуйте прилив энергии, чувствуйте вибрацию. Медленно откройте глаза и прислушайтесь к пению птиц».

Бландены, не делясь друг с другом, чувствовали запах дыма, проникший в их ноздри по дороге сюда, и еще какой-то другой запах, горький и резкий, похожий на запах сгоревшего тоста.

Они встали, потянулись, приняли позу дерева, балансируя то на одной ноге, то на другой, потом подняли руки, сомкнули ладони и поднялись на цыпочки. Они чувствовали себя как дети, выполняющие упражнение, и их, как детей, не волновало, хорошо ли они его выполняют.

«Теперь тадазана, поза горы, – сказал Викрам. – Думайте: «Это гора Ханумана». Найдите какой-то предмет и сосредоточьтесь на нем – дерево или кирпич».

Оди заметил трещину на столбе, поддерживающем крышу павильона. Он уставился на нее и это помогло ему твердо стоять на одной ноге. Трещина постепенно перестала быть изъяном, она превратилась в чей-то профиль, в береговую линию, во что-то симметричное и значительное.

«Теперь ложитесь на подстилку и раздвиньте ноги. Глубоко вдохните, поднимите ноги под углом в двадцать градусов и медленно опустите, выдыхая».

Они делали все, что он велел, поднимая ноги все выше, и чувствуя, как напрягаются их животы. Потом они стали на колени, растягивали ноги и принимали разные позы и контрпозы, чувствуя, как кровь приливает к рукам и ногам.

«Чувствуйте прилив энергии, – говорил Викрам, – глубоко вдохните, поднимите руки, наклонитесь влево и сохраняйте эту позу, выдыхая. Это хорошо для почек, для спины, для поджелудочной железы, для кровообращения. Теперь – пять обычных вдохов».

Никто, кроме Викрама, не проронил ни звука. Они принимали поочередно позу лучника, натягивающего тетиву, позу кота, позу собаки и, сложив ладони под подбородком, позу крокодила.

Не говоря друг другу ни слова, Бландены чувствовали, как они крепнут и улучшаются. В первый день Бет дотягивалась руками до своих щиколоток, а теперь она касалась пола кончиками пальцев. У Оди вначале ноги дрожали на весу, а теперь он мог твердо держать их в воздухе, пока Викрам не скажет: «Медленно выдохните и опустите ноги. Приготовьтесь к пранаяме».

Дыхательные упражнения прочищали им мозги, – сначала серия взрывчатых вдохов, с выдохом через нос, а потом, заткнув одну ноздрю большим пальцем, вдох через другую и выдох через первую.

«Этот палец – земля. Этот – огонь, а другой – небо. Пользуйтесь землей и небом».

Оди чувствовал, что он бодр, освежен, полон жизни, Бет была в восторге, обнаружив новые, неведомые ей доселе мышцы в руках и ногах. Конец урока приближался. Викрам говорил: «А теперь ом и шантих, – и выдыхал – Ауууумм».

После этого они пару минут лежали неподвижно на своих подстилках, наслаждаясь тем, как прохладный воздух освежает их лица, прогоняя из их тел остатки ночного сна.

Но даже лежа с закрытыми глазами, они чувствовали еле уловимое дыхание дыма, теперь напоминающее не запах сгоревшего тоста, а едкий запах навоза.

«Я весь расслаблен, – сказал Оди. – И чувствую себя прекрасно».

Я вовсе не расслаблена, подумала Бет. У нее, напротив, обострились все чувства. Урок не успокоил ее, а скорей напряг все ее нервы.

«Будто я плыву на спине», – сказал Оди.

И хоть она не чувствовала никакой расслабленности, она пробормотала, словно соглашаясь с ним: «Какое-то неземное ощущение».

Она чувствовала, что упражнения йоги пробудили в ней плотские желания, а не просто бодрость, которую Оди описывал, пока они шли через бамбуковую рощу в ресторан, где их ждал завтрак. Она остро ощущала плотность своего тела, которую она могла контролировать. Ее пробудившиеся мышцы были явно связаны с работой ее мозга, и мысль ее проникала с те области тела, которые до сих пор были от нее скрыты.

“С каждым вдохом, – говорил Оди, – я вдыхаю через нос какое-то умиротворение, я становлюсь спокойнее и легче».

Бет улыбнулась ему и сказала: «это замечательно, я думаю, мы должны продолжать заниматься йогой и дома», хоть она чувствовала себя совсем не так, как Оди. Когда она лежала на подстилке в павильоне, ей казалось, что из почвы под ней в ее тело проникает пульсирующая энергия и поднимается вверх по позвоночнику. Когда она закидывала голову и поднимала глаза вверх, ей казалось, что пульсирующая энергия проникает в ее тело с неба.

«Мне казалось, что я освобождаюсь от своего тела», – сказал мистер Бланден.

Ничего подобного, Бет ощущала себя обнаженной и успокоенной, словно руки любовника ласкали ее, но не чувственно, а любовно.

Оди всегда говорил за нее, объясняя, что она чувствует. Это началось еще до того, как они поженились, и это обеспечило прочность их брака. Сейчас они ладили больше, чем обычно, хотя здесь, в Агни, когда он утверждал что-нибудь, она улыбалась не потому, что была согласна, а потому, что сомневалась в его правоте.

Даже за завтраком это бросилось ей в глаза – оба предпочли местное меню, но они выбрали совершенно разные блюда из серебряных контейнеров, стоящих на буфете: он взял тарелку идлиса с самбаром и карри суп, а она поставила на свой поднос ротис с острыми бобами, проросшую чечевицу и йогурт. Она не сказала об этом ни слова, а он даже не заметил. Они ели, не чувствуя насыщения, пили зеленый чай и сравнивали свою реакцию на завтрак с реакцией на йогу – то-есть Оди все больше упивался своей душевной легкостью, а Бет согласно кивала, хотя чувствовала, как все в ней звенит – не только в руках и ногах, но в каждом позвонке и в глубине желудка.

«Вроде меня всего промыли, смазали наново и сменили масло, – говорил Оди. – Я никогда в жизни так близко не подходил к религии».

«Да», – сказала Бет, на этот раз искренне. Она чувствовала касание чего-то возбуждающего – касание чьих-то пальцев на своей коже.

«И я хочу, чтобы это продолжалось».

«Да», – согласилась она, убежденно.

«Иди в бассейн и жди меня. Я схожу в контору, зарезервирую еще неделю».

Когда Оди пришел в бассейн, Бет читала, лежа в шезлонге. Он взглянул на обложку увесистого тома и пожал плечами, в ответ на что Бет состроила гримасу. На ней были наушники, она слушала музыку со своего Ай-пода, и потому говорила очень громко. «Это роман молодого индийского писателя. Про Индию! Никакого чувства юмора! Не думаю, что я когда-нибудь захочу поехать в эту страну».

И все же она продолжала переворачивать страницы, клянясь, что оставит эту книгу в здешней библиотеке, где была комната для курящих и стоял стол для бильярда. Оди разглядывал книгу о йоге, в основном состоящую из картинок. Картинки заставили его улыбнуться.

Они сидели в тени солнечного зонтика, погруженные в чтение своих книг, и вдруг услышали какой-то шорох в кустах. Оди уловил топот ног и шелест потревоженных листьев, а Бет ничего не услышала, но почувствовала, как по спине побежали мурашки и шевельнулись волосы на голове, ее обсыпало горячим потом, словно температура поднялась – ей показалось, что кто-то за ней наблюдает, отчего в воздухе повисло странное напряжение.

Оба они тут же обернулись – Бет первая, за ней Оди. И не увидели ничего, кроме качающихся веток.

«Мне показалось, я слышу чьи-то шаги», – сказал Оди.

Хоть Бет ничего не слышала, она сказала: «Я тоже».

«Который час? – спросил Оди, взглянув на часы. – У меня процедура».

«Какая?»

«Абиянга».

Он не рассказал ей, что на обратном пути из конторы он зашел в массажный павильон и заказал эту процедуру, специально попросив, чтобы аюроведической массажисткой назначили Анну, которая вчера вечером обслуживала их в ресторане.

В белых шлепанцах, выданных ему вместе с белым халатом, он прошаркал в вестибюль массажного павильона, где получил ключ от шкафчика в мужской раздевалке. Он снял свою одежду и, надев халат, вернулся в вестибюль. Там, низко склонив голову и прижимая к груди сложенные ладони, его ждала Анна. «Сюда, сэр», – сказала она и повела вниз по мраморной лестнице, мимо плещущих фонтанов, в массажный кабинет. Там их встретила маленькая темнокожая девушка, которая тоже низко склонила голову и прижала к груди сложенные ладони.

«Это Сарита, сэр», – сказала Анна.

Сарита помыла его ноги в тазу, полном холодной воды и гладких камней. Потом они стали бормотать молитвы и повторять мантры, пока Оди стоял, глубоко дыша. Потом они, щадя его скромность, деликатно надели на него набедренную повязку.

Потом они уложили его животом вниз на темный деревянный стол, подложив под лицо сложенное полотенце. Он почувствовал, как его поясницу поливают горячим маслом, и сильные пальцы начинают втирать это масло ему в кожу, размазывая его по всей спине. Анна массировала его с одной стороны, Сарита с другой, разминая и сжимая его мускулы. Время от времени его опять поливали горячим маслом, которое впитывалось в его тело под натиском настойчивых пальцев.

Без всякого направленного усилия Оди погрузился в воспоминания о женщинах, с которыми он спал. Он не вызывал эти воспоминания, они сами собой протекали через него. Он не мог объяснить, почему во время массажа его всегда охватывали эти воспоминания, всегда те же самые. Возможно, так его мозг реагировал на прикосновения незнакомых женских пальцев.

«Я должен выяснить, разрешено ли это», – сказал ему клерк, когда он попросил, чтобы массажисткой ему назначили женщину, и он узнал, что хоть в Индии это не принято, здесь, в Агни, все дозволено.

Он постарался расслабиться и получить удовольствие от давления пальцев двух женщин, втирающих горячее масло в его спину и плечи, сбегающих вниз по его рукам и ногам до ладоней и ступней. Удивительно, как его мозг вернулся точно к той точке воспоминаний, на которой остановился вчера после массажа.

Он вспоминал в основном лица, зеркала душ тех женщин, с которыми крутил романы в разные периоды своей долгой жизни – не случайные связи, не одноразовые блядки, а настоящие романы с болью и наслаждением любви и желания. Однако во время массажа ему почему-то вспоминались последние дни этих романов, когда он сообщал этим женщинам, что все кончено. Это случалось, когда его желание угасало и взамен приходило раскаяние и чувство вины за то, что он изменяет Бет.

Он никак не мог вспомнить их первые встречи и последующие свидания, зато без всякого труда воскрешал в памяти их лица, удивленные и искаженные после его заявления, что это свидание последнее. Обычно он заранее репетировал, как он им скажет: «Я больше не могу с тобой встречаться», и заранее предвидел их негодование, изумление и обиду. И он отворачивался, чтобы не видеть, как они одеваются, боясь, что жалость заставит его сдаться и отложить разлуку. Это всегда было тяжело и неприятно. Они одевались неловко, иногда медленно, глотая слезы, иногда поспешно, кое-как, с тем выражением в глазах, которое Оди называл «прощальный взгляд».

И сразу после его прощальных слов, тут же, в той же комнате, где они занимались любовью, они начинали съеживаться, уплывать от него, уменьшаясь и теряя всякий смысл. Обманутые и покинутые, они словно стояли на железнодорожной платформе, пока он махал им рукой из окна уходящего поезда.

Каждая разлука причиняла боль ему, но женщинам боль еще большую. Ведь он всегда мог сказать: «А чего ты ожидала? Ты ведь знала, что я женат и должен думать о своей жене».

Упоминание о жене, даже само слово «жена» приводило некоторых из них в ярость. Впрочем ярость быстро уступала место слезам. Эротическому желанию противостояло не равнодушие, а слезы. Слезы делали его слабым, превращали в лопоухого мужчину с большими бесполезными руками, неспособного кого-нибудь утешить.

Завершения любовных романов запечатлелись в его мозгу как повторение одних и тех же кадров с разными актерами – обычно они разыгрывались в гостиничных номерах, в безрадостных, безликих комнатах, наполненных гневными голосами.

Одни говорили: « Я ненавижу тебя!», другие: «Как ты можешь так со мной поступить?», а некоторые проклинали: «Чтоб ты сдох! Пусть на тебя свалятся все несчастья!»

Каждая разлука была моментом кризиса, который он переживал во время массажа. Он не мог бы объяснить, почему эти образы возникали именно тогда , когда его обнаженное тело мяли чужие руки, но это неизменно повторялось каждый раз. А сегодня в его памяти неожиданно всплыл забытый эпизод с женщиной, которая услышав от него, что их роман окончен, в ярости потребовала, чтобы он трахнул ее на прощанье. И он, внутренне ненавидя себя, постарался выполнить ее требование, но у него ничего не получилось. Похоже, его унижение доставило ей удовольствие. Хоть ему показалось, что он кое-как справился, она сказала презрительно: «Это было ужасно».

В дни таких разлук он по дороге домой покупал Бет какой-нибудь подарок, – дорогой амулетик для ее браслета, букет цветов, шарф или серьги, – и протягивал ей в дверях со словами: «Я люблю тебя, Шакар, я никогда не полюблю другую женщину».

Она как-то рассказала ему, что в детстве, учась говорить, она не могла произнести «сахар», – у нее получалось «шакар». Он называл ее Шакар в минуты особой нежности, так же, как она иногда в порыве любви называла его Бутч.

Он искренне любил Бет. Он говорил тем своим женщинам, что он их любит, но эти слова ничего не значили за порогом спальни. Он желал их, но не любил. Он мог провести полдня в постели с такой женщиной, но после этого его чувство испарялось – его ужасала возможность просидеть с нею час за столом во время обеда. За свою долгую жизнь он ни разу не встретил женщину, которая могла бы различить желание и любовь. Все женщины, которых он знал, соединяли эти чувства воедино. Для них желание означало любовь, а за любовью следовало обещание будущего. Для них желание означало надежду на дом, на детей, на кошку, на машину, на отдых в дорогом отеле, на новые туфли и даже на внуков. А для него желание имело начало и конец – и ничего посредине, и ничего потом, никакого будущего, а просто неминуемое его испарение. И его конец, столь естественный, воспринимался женщинами как предательство. И хуже, чем ненависть, было чувство покинутости и обиды, разочарования и слезы.

Массаж был закончен, женский голос сказал ему: «Спускайтесь осторожно, сэр».

Анна вытирала масло с одной его ноги, Сарита с другой. Они помогли ему сойти с массажного стола и отвели в душ, где долго терли его мочалками, и он ушел, чуть покачиваясь, изможденный пережитыми чувствами.

За ланчем Бет спросила: «Ну, как это было?»

«Массаж? Очень приятно».

 Он не мог бы посвятить ее в пережитую им бурю ощущений от касания женских рук и втирания в кожу горячего масла, от нахлынувших воспоминаний, за которыми следовала усталость и чувство небывалого покоя, и он сожалел об этом умолчании, воспринимая его как измену.

Они сидели на террасе в исполосованной солнечными лучами тени.

«Морковный сок?» – спросил официант.

«Да, пожалуйста».

«Ты плавала?» – спросил Оди.

Бет покачала головой: «У меня не было настроения плавать».

Дело было не в настроении, а ей было жалко мужа, которого она за тридцать лет до этого ни разу не обманула. После того, как он ушел на массаж, она почувствовала, что кто-то прячется среди деревьев у нее за спиной – ребенок или маленький зловещий человечек, – от этого чувства мурашки побежали по ее спине. Это существо – несомненно мужского пола и нетрезвое – подстрегало ее, поджидая, когда она успокоится и потеряет бдительность, чтобы выхватить ее сумку от Гуччи. В этой сумке она держала все дорогие ей вещи – деньги, паспорт, кредитные карточки, свой любимый браслет с амулетами, духи, косметику, ключи, мобильный телефон и Блэк-Берри (хоть и тот, и другой были бесполезны в Индии). Она понимала, что было бы крайне глупо прыгнуть в плавательный бассейн, чтобы, возвратившись к своему шезлонгу, обнаружить, что ее ограбили и сумка исчезла.

«А я, пожалуй, пойду поплаваю», – сказал Оди.

Он был мужчина, незаменимый податель благ, который всегда говорил: «Я это дело улажу» или «Я об этом позабочусь», и именно за это она его любила. Он знал, как позаботиться о себе и о ней. Он хранил все свои ценности у них в номере, в стенном сейфе. Она не доверяла надежности сейфа, но и не очень надеялась на себя. Она удивлялась, почему здесь, в Индии, она все время боялась, что на нее нападут и ограбят, а ему эта мысль даже не приходила в голову, и потому она не стала делиться с ним своими переживаниями в бассейне.

«У меня сейчас процедура», – сказала она, положив ложку на стол и вытирая губы салфеткой.

Они поцеловались, потершись щекой о щеку и чмокнув воздух.

Когда Бет шла к массажному павильону через бамбуковую рощу, она заглянула по пути в магазин с сувенирами. Стоявшая в дверях женщина в форменном сари, посторонилась, давая Бет войти внутрь, и сказала: «Милости просим».

«Я сейчас опаздываю на массаж, но мне хотелось бы знать, есть ли у вас шатуши».

«Мы могли бы постараться заказать их, – сказала женщина, склонив голову в знак полной готовности услужить Бет, – но это непросто».

«Почему непросто?»

«Потому что это контрабандный товар».

«Мне бы хотелось посмотреть на город. Я даже не знала, что здесь есть город».

«Да, Хануман Нагар. Но ходить туда не стоит. Он не гигиеничен».

«И что, там есть обезьяний храм?»

«Молельня, а не храм. Ее не признали храмом».

«Я думаю, на нее интересно взглянуть», – сказала Бет, потому что ей показалась, будто женщина пришла в возбуждение, в какое часто приходили индусы в Агни, если с ними не соглашались или им возражали.

«Там все так неспокойно, мадам. Даже опасно», – сказала женщина, перебрасывая конец сари через плечо и широко раскрывая глаза. «Если вы хотите шатуш, мы, соблюдая осторожность, быстро достанем для вас шатуши разных сортов».

В павильоне Бет выдали ключ от шкафчика и белый халат. Переодевшись, она поднялась по лестнице, на верхней ступеньке которой ее встретила девушка в белом, стоявшая в позе приветствия – со склоненной головой и прижатыми под подбородок сложенными ладонями. «Намаскар, мадам. Я – Прити».

По пути в массажный кабинет Прити восхищалась сумкой Бет – «она очень элегантна, мадам!» и ее чистой кожей. А почему бы нет, подумала Бет. Я ем с разбором, я занимаюсь гимнастикой и мне всего пятьдесят лет. Ей было пятьдесят три, но это была пустяковая разница, о ней не стоило думать. Ее юбилейный день рождения был давно отпразднован и забыт. Прити усадила ее и стала мыть ей ноги, повторяя: «Мы верим, что гости посланы нам Богом!» Торжественность ритуала, сопровождающегося потоком атональной музыки из маленького проигрывателя, касанием теплой воды и нежных рук Прити, растрогала Бет до слез.

Она не могла вымолвить ни слова – спазм стиснул ей горло. Прити помогла ей взобраться на массажный стол, приподняла большое полотенце, и Бет, сбросив на пол халат, скользнула под полотенце, которое Прити подоткнула со всех сторон.

«Массаж, мадам?»

«Да, пожалуйста», – пробормотала Бет в подушку, подложенную ей под голову.

Прити стала растягивать ее, расправлять ее плечи и спину, потом принялась тянуть ее за ноги, колотить локтями и ладонями, разрабатывая ее мышцы, заламывая ей руки и заводя их за спину.

И каждое движение массажистки напоминало Бет о ее теле, о силе ее ног, тренированных теннисом, о гибкости связок, позволяющих ее пяткам упираться в ягодицы, упругие от постоянных занятий гимнастикой, о способности ее рук и кистей выдержать давление опытных пальцев Прити.

Каждая частица ее тела доказала во время массажа свою эластичность, и подтвердила самой Бет, что она еще жива полной жизнью. Кроме того, ей открылось нечто новое – ни один мужчина, кроме Оди, не видел ее обнаженной. Как странно, что руки молодой девушки, от силы двадцатилетней, привели ее в такое состояние. Все вместе – ритм массажа, касание чужих рук, тепло ускоренного тока крови, пронизывающего ее мускулы, – погрузило ее в пучину мечты, в которой ее тело согревалось жаром другого тела. Ее не смутило осознание того, что другое тело было женское, это было даже лучше, – ведь только женщина могла ее понять.

Но все больше погружаясь в эту мечту, она невольно превратила Прити в мужчину, касания ее пальцев в мужские ласки, дыхание молодой девушки в шепот любовника. Это превращение становилось все реальней. Бет возбуждалась все больше и больше, словно за семью замками блаженства она отдавалась ласкам неведомого любовника.

Музыка тоже отлично служила этой иллюзии – музыка резонировала в каждой ее клеточке, вибрация индийских струн проникала в ее самые жизненно важные органы. Даже аромат массажного масла хранил в себе привкус чувственности. Не дыхание духов, а тяжесть мускуса проникала в ее тело и услаждала его. Каждая частичка ее тела внезапно пробудилась под дробным трепетом чужих бегущих пальцеви, изнемогла в блаженстве и боли массажа, но не успела она это осознать, не успела она к этому подготовиться, как все было кончено.

«Вот вода, мадам, вы можете напиться. Не торопитесь, расслабьтесь, отдохните. Я буду ждать вас снаружи».

Оди притворялся, что он разглядывает красно-желтую рыбу, пускающую пузыри в прозрачной полутьме аквариума, который стоял на столе в вестибюле ресторана. Тогда как в самом деле он краем глаза следил за Анной, успевшей переодеться в свою униформу официантки: кремовое сари с золотой каймой. А куда делась Бет?

«Как вам понравился мой массаж?» – спросила Анна, подкравшись сзади.

«Замечательный».

«Спасибо, сэр».

Он обернулся, чтобы взглянуть на нее и проверить, знает ли она, что ведет себя как кокетка, и что склад ее губ и блеск ее глаз говорят ему: «возьми меня, я твоя».

«Это счастливая рыба», – сказала Анна. Он не всегда понимал, что она говорит, но кивнул – она сказала это так решительно, индусы часто выглядят очень самоуверенными, несмотря на их ужасное произношение.

«В каком смысле счастливая?»

«Один японский гость так сказал мне о ней -– счастливая рыба».

Рыба была жирная, с огромными, как крылья, плавниками, она широко разевала рот, словно задыхалась.

«Иисус Христос тоже рыба, сэр».

Оди склонил голову к плечу – он всегда делал это, когда слышал что-нибудь неожиданное.

«В каждой церкви есть знак рыбы. Можно сказать, это символ, сэр».

«Знал ли я об этом?» – подумал Оди, сбитый с толку этим странным утверждением и кукольным личиком Анны, ее чистой кожей, ее слегка раскосыми глазами в припухлых глазницах, ее полными губами и ее туго затянутыми назад волосами, открывающими маленькие острые ушки. Оди был очарован всем этим. Он так легко мог взять ее на руки, стиснуть в ладонях и овладеть ею.

Его воображение бежало вперед, он представлял, как Анна спросит:

А как быть с моей мамой?

Я куплю ей дом.

А где мой брат будет ходить в школу?

Он может жить с нами, я отдам его в школу. Ты – самое прекрасное, что я увидел в Индии.

«На греческом языке рыба значит Иисус, – говорила Анна. – Это тайное слово, сэр. Даже в моей церкви на стене нарисована рыба».

Он был восхищен и очарован самоуверенностью этой индийской куклы, посвящающей его в тайны христианства, но слушал он ее в пол-уха, почти не вникая в смысл сказанного, а просто пожирая ее глазами.

«Это входит в меню?» – спросила Бет, войдя в ресторан и застав мужа перед аквариумом, с увлечением беседующего с официанткой.

Оди не был смущен своим желанием овладеть Анной. Напротив, он был доволен собой, он так редко теперь чего-нибудь желал, у него было все, чего он хотел, ему ничего больше не было нужно. И вот, вдруг в нем вспыхнуло желание – оказывается, он еще был способен чего-то желать!

Анна отступила назад и формально поклонилась, как индусы кланяются старшему по чину – к ним приближался доктор Нагарадж.

«Мы обсуждали рыбу», – сказал Оди.

«Ну да, рыбу», – доктор сказал рипу, превратив ее в нечто несъедобное.

«Это христианская символика. Иисуса изображают в виде рыбы».

Доктор Нагарадж кивал головой – он не понимал ни слова, но поддакивал: «Да, да, да».

Анна, довольная собой, – возможно, она предполагала, что Оди сошлется на нее, скользнула к маленькому столику, на котором лежали меню и стояли бронзовые блюда со специями.

«Вы будете ужинать с нами?» – спросила Бет.

Доктор опять покивал головой.

«Мне только ананасный сок, – сказал Оди. – Я не ем после шести вечера».

«Избегайте кислых соков, – сказал доктор, – у вас тело типа каппа».

Бет сказала: «А я хочу есть, я проголодалась».

От массажа у нее появился аппетит и жажда, вообще она вдруг остро почувствовала свое тело. Свой голод она восприняла как признак здоровья. Она полюбила свое тело после того, как его огладили и размяли руки молодой девушки, которую нельзя было называть просто массажисткой.

«Индуизм предшествовал христианству много веков, – сказал доктор Нагарадж, когда они сели за стол. – Вы можете найти рассказ о боге Агни в Ригведе, написанной более трех тысяч лет назад. Это наш жизненный путь, наш способ видеть мир, наше утешение и спасение. Его разнообразные функции существенны для Аюроведы».

Оди спросил сам себя: он настоящий доктор или шарлатан? И подумал: а какая разница?

Доктор Нагарадж все еще говорил, возможно, отвечая на один из вопросов Бет. У него была свойственная индусам склонность к монологу, состоящая в продолжении начатой речи сквозь все препятствия, он был глух ко всем попыткам перебить его, равнодушен ко всем попыткам вставить слово, словно никто из присутствующих не мог сказать ничего стоящего, – а может, так оно и было, подумал Оди, – ведь ни ему, ни Бет нечего было добавить к тому, что говорил доктор. Бет сосредоточенно слушала , как он рассказывает очередную историю, – или они уже эту историю слышали?

«Слоны, – продолжал он, – ринулись на моего друга Санжеева».

Наверняка он уже им это рассказывал, не правда ли?

«Бедный Санжеев не умел плавать, Когда огромный слон помчался к нему, он упал на колени. Тогда слон тоже упал на колени перед Санжеевым и оградил его своими гигантскими бивнями».

При слове бивни зубы доктора засверкали.

«Так он защитил его от других слонов», – сказала Бет.

«Вначале все так и было – и бивни, и защита, – сказал доктор. – Потом слон поднялся с колен и удалился, а Санжеев остался стоять на коленях. Когда слоны ушли, я подошел к своему другу и увидел, что он мертв».

Значит, это была та же самая история, но с другим концом?

«Его никто не раздавил, никто не затоптал, – сказал доктор. – Он умер от разрыва сердца. Я не мог бы ему помочь, но ведь это я привел его к этой реке. Конечно, я был в отчаянии».

«У него была семья?»

«У него не было ни жены, ни детей. Но у него были родители».

«Жизнь коротка», – сказала Бет.

«Нет, нет, – улыбнулся доктор Нагарадж, – жизнь никогда не прекращается. Она течет и течет. Она бесконечна».

 

3.

Мистер и миссис Бланден, Оди и Бет, лежали в постели, – рядом, но отдельно друг от друга, и погружались в сон, кувыркаясь и сталкиваясь в сужающемся коридоре сознания, уносимые потоком своих блуждающих ощущений. Иногда они барахтались на отмелях непристойных воспоминаний, часто замедленных в темных водоворотах прошлого, но все время погружаясь глубже и глубже, желая избавиться от настойчивого света реальности, мешающего им исчезнуть в забытьи и, наконец, засыпая. И все же оба они никак не могли уснуть.

Они сказали друг другу «спокойной ночи» и «люблю тебя», выполняя привычный ночной ритуал, и коснулись друг друга сухими губами, как брат и сестра. Через несколько минут они все еще не спали, а лежали с закрытыми глазами, чуть-чуть оглушенные ночной тишиной, медленно дыша, убаюкиваемые волнами воспоминаний, и пытались погрузиться в пучину, но никак не могли погрузиться достаточно глубоко.

Призрак смерти нависал над окраиной бессонницы Оди, предостерегающе прижимая костлявый палец к своей безгубой улыбке. Казалось, все мертвецы его бранили, и неважно, правы они были или неправы, им все равно уже нельзя было ответить. За ними оставалось последнее слово, звучащее как «Я же тебя предупреждал!» Оди думал о множестве вещей, которыми он владел, его мысли бродили по бесчисленным комнатам его четырех просторных резиденций, в которых было собрано множество вещей, превративших его состояние в ценную свалку, заполнившую его дома.

Он представлял себе, как он потеряет сознание и рухнет лицом вниз среди всей этой утвари, например, задохнется в шкафу, полном дорогих мехов, или свалится на пол вместе с подгнившим античным креслом, не выдержавшим его тяжести. Подсчитывая свое имущество, он приходил в ужас, потому что единственное, чем он истинно владел, было глядевшее на него из зеркала обвисшее лицо с торчащими в стороны ушами, отороченными пучками редеющих волос.

 Бедняки не так циничны, как богачи, думал он. И человек шестидесяти лет знает то, чего даже представить себе не может двадцатилетняя девочка, находящая смысл в играющей стайке рыб: жизнь – это непрерывное повторение одного и того же, сперва радующее своей новизной и внушающее надежду, что дальше опять случится что-то новое. Молодым кажется, что взросление – это прогресс, но это вовсе не прогресс, а упадок. Каждый день приближает нас к смерти, и все новое становится старым и привычным.

Не слишком ли долго я живу? – подумал он.

Хотя его многочисленные женщины не были похожи друг на друга, но нечто общее объединяло их и превращало в сестер. Это был вопрос, спрошенный в минуту расслабления, когда он лежал довольный и удовлетворенный: «Что же будет дальше?»

Он уклонялся от ответа, потому что ответ был бы убийственным. Он получил то, чего хотел, а теперь хотел пойти домой. Они же хотели большего, у него было желание на одну ночь, а иногда всего лишь на пару часов, а у них были желания на всю жизнь.

У него впереди оставалось еще несколько лет жизни, но он знал заранее, что его не ждет ничего нового. Старый человек, надеющийся на новое, просто обманывает себя.

Доктор Нагарадж объяснил ему, что все им приобретенное – это всего лишь иллюзия, майя . За час до того, как он окончательно провалился в сон, Оди Бланден постиг все это своим новым индийским взглядом на жизнь. Потому что Индия оказалась страной повторений, там не случалось ничего нового. В Индии ты не можешь сказать ничего, что уже не было сказано раньше. И если ты подчинишься индийской неизменной потребности обобщать, ты сумеешь произнести только банальность, столь очевидную, что она будет выглядеть ложью, вроде: «нищета – это главная проблема», или «все эти коровы на улицах...», или «вокруг ужасно грязно».

Индия выглядела напоминанием о тщетности человеческого самообмана, ее главный урок состоял в том, что все люди и даже животные жили когда-то раньше – у них были предыдущие существования, другие жизни, прошлые реинкарнации. Никто и ничего не было новым, даже иллюзии были взяты на время, напрокат.

Я уже пожил достаточно, думал он, входя в роль того, кто готовился к реинкарнации. У меня было все, чего я хотел.

На этой печальной ноте, колеблясь на последней точке опоры гаснущего сознания, не видя впереди никакой надежды и не находя в себе сил прочувствовать это до конца, Оди погрузился в сон и поплыл в мутном потоке подземной реки забвения, который перекатывал его, как гальку, и уносил в темноту.

Бет все еще не могла заснуть. Она лежала, прислушиваясь к вздохам мужа, пока они не перешли в ровное дыхание беззащитного спящего.

В такие моменты Бет чувствовала себя его стражем, охранником. Всю свою взрослую жизнь она провела в присутствии своего мужа, и даже в его отсутствие в ожидании его возвращения. И хоть она часто проводила время в напряжении, потому что он не возвращался тогда, когда обещал, и отсутствовал, когда должен был бы присутствовать, она была верна ему как женщина, как жена, как кухарка, как хранительница очага. Идея поехать в Индию принадлежала ей, но поездка не могла состояться, пока он не сказал «да». Может быть, он опасался встречи с Индией? Она не знала, да или нет, она вообще многого о нем не знала. Все решения, мнения, деньги, маршруты и приятели – все было его, она лишь составляла ему компанию.

У Кришны были гопис – девушки-доярки. Ей казалось, что все мужчины похожи на Кришну. Потому что всех мужчин, как голубого индийского бога, обслуживали женщины.

Как я вообще жила до сих пор? – стала спрашивать она себя здесь, в Индии. Здесь, в Индии, можно было задать много вопросов, на которые не было ответа – это возбуждало и пугало ее. Она словно проснулась и стала искать смысл своей и чужой жизни. Это пробуждение было физическим, чувственным – картины, увиденные из окна машины по пути в Агни, мутная вода в священных бассейнах, тощие коровы на улицах, корявые высохшие деревья, женщины, стирающие грязное белье в грязной воде.

Сегодняшний массаж с мелодекламацией и колокольной музыкой, под звуки которой пальцы молодой девушки мяли и месили ее тело, нисколько не смягчил ее возбуждение, а только обострил его еще больше. Она никак не могла забыть ту Индию, которая открылась ей из окна машины, мчащейся через города, мимо шумных базарных толп, мимо нищих и торговцев открытками, мимо огромных киноафиш, мимо переполненных телег и любопытных детей, мимо мужских глаз, пытающихся на перекрестках заглянуть в машину через стекло. Женщин, закутанных в шали, мужчин в тюрбанах и жилетках, большеглазых белозубых детей, глядящих на мир из-под длинных ресниц, обнаженных мужчин, особенно одного, одетого только в пеленку, женщин в сари с мягкими голыми животами. Особенно запомнились ей их гладкие темные руки с бледными ногтями, стучащие в окно машины на перекрестках.

Здесь, в Агни, ее не оставляло острое чувство жалости к себе: я вообще не жила, я не знала никого, кроме своего мужа, я провела всю жизнь в ожидании.

И ей вдруг страстно захотелось, чтобы ее тело опять мяли и месили умелые пальцы молодой массажистки, вернее массажного терапевта, как поправила ее девушка, когда она назвала ту массажисткой.

Интересно почувствовать любовь так, как чувствуют ее мужчины. Небрежно, мимоходом, не пытаясь ничего объяснить или выяснить. Мужчины берут женщину, как рюмку виски – выпивают и идут дальше.

Оди улыбался, разглядывая толпу. Она его не пугала. Он воображал, что он невидим для этих людей за зачерненным стеклом автомобиля, и, возможно, так оно и было. А ей было страшно – она боялась утонуть и задохнуться в этом стаде чужаков. В Индии, пусть даже в салоне комфортабельного автомобиля, она чувствовала себя незащищенной стенами своего дома, словно кто-то решал, быть ей или не быть. А Оди, глядя из окна машины на калек и инвалидов, на велосипедистов, пешеходов и пассажиров запряженных волами телег, восклицал: «Ты только посмотри!»

Индия была близка к жизни и смерти настолько, насколько это вообще возможно. Но это не были жизнь или смерть, это была жизнь в смерти и смерть в жизни одновременно. Улыбаясь сквозь слезы, она, наконец, заснула.

Наутро они проснулись, как путешественники в пустыне, усталые, но готовые к привычной рутине дня – йога, завтрак, процедуры, ланч и все остальное. Им нравилась нетребовательная программа событий, она успокаивала своей банальной стабильностью.

Но по дороге на йогу каждый из них видел струйки дыма, поднимающиеся к Обезьяньему Холму из ущелья, в котором, как им сказали, прятался Хануман Нагар.

Дым хранил в себе запах серы с едким привкусом сожженного дерна, к которому примешивался кисловатый запах навоза, – оба они чувствовали этот букет запахов, но не обмолвились о нем ни слова, а продолжали выполнять заведенную рутину.

 Их смутило и встревожило, когда где-то в полдень эта рутина была нарушена.

Доктор Нагарадж оставил под их дверью записку с просьбой посетить его кабинет в час дня. Он никогда им до этого не писал, почерк у него был округлый и агрессивный, тем более, что в час дня они ходили на ланч.

«Что бы это могло значить?» – спросил Оди.

Они отправились к доктору вместе, уверенные, что их к чему-то вынуждают. И Бет испытала неловкость, когда оказалось, что доктор просто хочет оказать им любезность. Он каким-то образом проведал, – наверно, услышал от одного из служащих, – что Бет хочет купить шатуш, возможно, даже не один. Доктор сказал, что знаком с одним продавцом шатушей, но тот не может войти на территорию Агни, это запрещено.

«Это обычный розничный торговец, из местного города».

«Мы все время слышим об этом городе», – сказала Бет.

«Да, Хануман Нагар, – сказал доктор Нагарадж, – его магазинчик в самом центре».

Опять это имя невидимого города!

«А как мы туда попадем?»

«Я попрошу, чтобы вам дали автомобиль».

Никакой автомобиль в Агни не заехал, но на круглом въезде за воротами под грозным запретом «Посторонним вход запрещен» их предусмотрительно ожидал старомодный белый седан с отороченными бахромой занавесками на окнах. Бландены уселись на заднем сиденье, а доктор рядом с шофером (знакомьтесь, это Дипак!). И они покатили вниз по склону холма, во второй раз за три недели покинув курорт. На повороте, на том месте, где они увидели обезьян, Бет спросила: «этот торговец шатушами, он ваш друг?»

«Просто знакомый», – ответил доктор Нагарадж тоном, красноречиво говорящим: как простой торговец шатушами может быть другом доктора?

Когда они шли к воротам, Оди сказал: «Доктор, конечно, получает комиссионные, и шофер тоже. Так эта система здесь работает».

На перекрестке дорога раздвоилась – более широкая продолжилась прямо вниз и вперед, более узкая ответвилась направо, горизонтально по склону холма. Автомобиль свернул на узкую дорогу навстречу горячему послеполуденному солнцу, которое ослепило их. Они прикрыли глаза, а когда они опять оказались в тени, это уже была тень низеньких хижин и магазинчиков – на лужайке между хижинами бродили тощие коровы и мальчишки увлеченно перебрасывались грязным голубым мячом.

Перед ними был тот самый невидимый город, о котором им столько рассказывали, дым которого они нюхали, голоса которого слышали. Теперь, оказавшись на его улице, они могли различить и сопоставить с рассказами услышанные звуки, рев грузовиков и автобусов, пронзительные взвизги музыки и песен.

Доктор Нагарадж молчал, а Бландены сидели, охваченные ужасом, так же, как и по пути из аэропорта, потрясенные нищетой, теснотой и плотностью людских толп. Они притормозили возле автобусной остановки, где из недр старого автобуса выливался на улицу мощный людской поток. Сразу за остановкой дорога превратилась в главную улицу, плотно набитую одноэтажными магазинчиками, стоявшими плечом к плечу вдоль сточных канав.

«Что это там?» – спросила Бет.

Впереди, посреди обнесенной стеной площадки, громоздилась груда закопченных руин.

«Храм», – сказал доктор Нагарадж.

«Они что, его разрушают?»

«Нет, восстанавливают».

Оди усмехнулся их разногласию, но определить, находятся ли эти руины в стадии разрушения или восстановления, и впрямь было невозможно.

«Раньше там была мечеть, а до мечети индуистский храм. Теперь они хотят опять построить храм».

На площадке внутри стены клубился сизый дым.

«Кто это они?»

«Ятрис. Пилигримы. Святые люди, почитатели храма. А кроме того охранители храма».

«Охранители от кого?».

«От гундас. От негодяев – от бандитов и мусульман».

Теперь уже можно было различить за стеной охранителей и разрушителей, потому что и на тех, и на других были приколоты соответствующие значки, и все они громко орали. Ничто не пугало Бланденов в Индии так, как эти злобные голоса, похожие на собачий лай.

«Откуда вы знаете, что это мусульмане?»

«Потому что они бородатые».

«Значит, здесь есть проблема?»

«Здесь есть ситуация», – сказал доктор.

«А вдруг произойдет взрыв?»

«Это невозможно. Хотя здесь мусульманский район, в этом городе мусульман меньше, чем индуистов. Об этом городе написано в Атарваведе. Это город Ханумана, именно здесь он сдвинул гору с лекарственными травами, чтобы вылечить больного Лакшмана».

Пока он рассказывал свою историю, Бет увидела отряд полицейских в мундирах с длинными палками в руках, которые охраняли мужчин на площадке внутри стены от орущих бородачей. На площадке полыхал костер, окутанный едким дымом, наполняющий воздух копотью и запахом гари.

«Я думаю, я уже рассказывал вам, как я привел своего друга на тропу диких слонов?» – продолжал доктор, не обращая внимания ни на людей, пытающихся заглянуть в машину, ни на мотоциклистов и кучеров, борющихся за место на дороге, ни на собственного шофера, яростно нажимающего на клаксон, которого Бет люто возненавидела за то, что тот привлекал к ним внимание прохожих.

«Я думаю, что рассказывали», – сказал Оди, спрашивая себя, какую именно версию имеет в виду доктор.

Бет слушала их в пол-уха. Она всем телом чувствовала окружающее напряжение, словно судорогу, она вдыхала его и пробовала на язык. Оно было ужасно и отвратительно, но почему-то приводило ее в восторг простотой своей жизненной правды, как будто ей открылось нечто, до сих пор скрытое от нее, – полыхал огонь, клубился дым, люди сцепились в открытом конфликте. Это была настоящая Индия, без позолоты, голодная, ненавидящая, Индия в борьбе с собой. Она встречала индусов в Агни, но они там не жили. Они жили здесь, среди пламени и дыма Хануман Нагар.

«Я был в отчаянии, – продолжал доктор. Он все еще рассказывал о своем друге, умершем среди диких слонов. – На его похоронах я рыдал, как ребенок, и не мог остановиться».

Они подъехали к магазину и Бет увидела на прилавке стопку шатушей. Хозяин магазина приветливо улыбался и расталкивал толпу, чтобы дать им пройти. Они вошли и сели на пластиковые стулья у стены. Хозяин поспешно задвинул деревянную перегороду, словно хотел скрыть от прохожих намечающуюся сделку. Затем он торжественно разложил на прилавке развернутый шатуш, предоставляя Бет возможность им восхититься. Прежде, чем она успела выразить свое восхищение, он развернул перед ней другой.

«Его бабушка отвела меня в сторону, – продолжал доктор, – и сказала: ты знаешь историю про Вишну, который полетел в Дом Богов на великой птице Гаруда?»

«Вы только их пощупайте», – говорил хозяин магазина, разворачивая один шатуш за другим и расстилая их на прилавке, а иногда втискивая их в руки Бет.

«Когда Вишну и Гаруда прилетели в Дом Богов, они увидели на заборе маленькую птичку. В это время прилетел Бог Смерти и улыбнулся маленькой птичке. Гаруда был потрясен. Он схватил маленькую птичку и унес ее за пятьдесят километров, чтобы спасти ее от Бога Смерти. Кстати, – добавил доктор Нагарадж, – это шатуши первого сорта. Они сделаны из бороды очень редкой тибетской антилопы. Сотканы в Кашмире. Хозяин – сам родом из Кашмира».

Оди спросил: «А чем кончилась эта история? Гаруда спас маленькую птичку от Бога Смерти?»

Они уже убедились, что доктор Нагарадж никогда не говорит ни «да», ни «нет». Он обдумал вопрос Оди и сказал: «Когда они покинули Дом Богов, Вишну спросил: «А где же маленькая птичка?»

Бет обернулась к нему и увидела, что он сбросил с ног сандалии и что, хоть он продолжал свой рассказ, глаза его восхищенно уставились на расстеленные на прилавке шатуши. Он повернулся к Бланденам спиной и обращался к затененной части магазина за прилавком, где голый ребенок поливал пол водой из стакана. Голос его звучал сдержанно и грозно, как голос оракула.

«Гаруда даже не успел ответить, как Бог Смерти сказал: «Я улыбнулся при виде этой маленькой птички, потому что ей предстояло пролететь эти пятьдесят километров, чтобы встретить свою смерть».

Услышав это, Бет вздрогнула, будто доктор уколол ее булавкой, и не задумываясь сказала: «Нам пора уходить». Ей стало дурно от духоты магазина и от его странного запаха, в котором аромат духов смешался с вонью навоза, от угодливости продавца шатушей и незаконности его товара, и от страшно близкого шума и крика на площадке перед горящим дымным храмом. Она схватила два верхних шарфа и сказала: «Я беру эти два».

«Я сказал хозяину, что вы не туристы, а настоящие Ятрис. Пилигримы, приехавшие в Агни специально ради пуджа».

«Это именно мы», – сказал Оди.

«С деньгами я все улажу сам. Вы ведь знаете, что эти шатуши стоят несколько тысяч долларов? Вы можете подождать меня в машине».

Они с трудом пробились к машине сквозь толпу, собравшуюся перед магазином, чтобы поглазеть на них. Доктор Нагарадж, наконец, уселся на переднем сиденье и они покатили обратно по главной улице замусоренного рушащегося города. Весь город расстилался перед ними, словно его сбросили из Агни, и он рассыпался на мелкие осколки по склону Обезьяньего Холма. Грязный, плохо освещенный, деловитый, беспорядочный, полный магазинчиков, торгующих сандалиями и сари, и среди них один, торгующий виски и пивом, с забранными решеткой окнами, – и при этом настолько полный жизни, что сквозь нее проглядывала смерть.

«Обезьяний храм», – сказал Оди, когда они проехали мимо дымящегося пламени, орущих бородачей и полицейских с длинными палками.

«Храм Ханумана», – поправил его доктор.

«Как долго эта толпа орет перед храмом?»

«Уже несколько лет».

Бет застыла в изумлении, услышав слова Оди: «Может, вы объясните мне свой рассказ? Или я совсем тупой и ничего не понимаю?»

«Послушайте внимательно. Бабушка Санжеева сказала мне: «Не огорчайся, дружок. Гаруда принес маленькую птичку Богу Смерти так же, как ты, сам того не сознавая, привел к нему Санжеева. Тебе было предначертано это сделать».

Оставшуюся часть дороги они проехали в молчании, и с каждым поворотом город Хануман Нагар постепенно исчезал – сначала его крыши и дома, потом его шум и грохот, потом его запах, и наконец его дым, который растаял, когда они приблизились к воротам Агни.

«Может быть, для этого ты и появился на свет, – сказала бабушка Санжеева». Как только водитель стал притормаживать, доктор опять заговорил: «Ты – средство передвижения. Твое назначение – привозить людей к их судьбе». А потом приказал водителю: «Остановись тут».

Доктор отпустил водителя, и они втроем медленно пошли вверх по склону холма. По дороге Оди спросил, сколько стоили шатуши. В ответ доктор облегченно вздохнул, назвал цену и улыбнулся при виде пяти тысяч долларов, которые Оди отсчитал в его ладонь.

 

4.

Шок этого дня, ее страх и возбуждение, дали Бет богатую пищу для воспоминаний. Назавтра она то и дело вспоминала подробности этой поездки – на уроке йоги, во время массажа, пока ее поливали горячим маслом и мяли сильными пальцами, в плавательном бассейне. Она никак не могла избавиться от преследующих ее образов города Хануман Нагар – перед ее глазами неотступно возникали то бродящие по улицам коровы, то толпа на переполненной автобусной остановке, то трещины в старых стенах, то шелушащиеся бумажные рекламы, наклеенные одна на другую, то толстые решетки на окнах винного магазина, то хохочущие мальчишки, то утомленные измученные женщины, то угодливый торговец шатушами, и, в конце концов, весь обветшалый город, скрепленный ржавой проволокой и деревянными подпорками. Особенно ей запомнилась продолговатая яма в асфальте точно ее размера – она вполне сгодилась бы для ее могилы на кладбище.

За завтраком Оди объяснил ей причину столкновения возле обезьяньего храма. Мечеть была построена несколько веков назад на месте древнего индуистского храма, а недавно возмущенные индуисты атаковали ее, разрушили и снова построили храм обезьяньего бога. Мусульмане рассвирепели и потребовали восстановить их мечеть, но индуисты не уступали, они пели гимны и упорно разжигали свой священный огонь.

Теперь ей вспоминались детали, которые вчера она заметила как бы вскользь, особенно поразило ее множество обезьян, снующих и среди скандирующих гимны, и среди выкрикивающих проклятия. Обезьяны бесцеремонно хватали сумки, кусали друг друга и качались на ветках деревьев и даже на каменных балюстрадах храма.

Сейчас, в тишине и покое Агни, ей казалось, что до нее доносятся голоса Хануман Нагар: пронзительная музыка, всплески смеха, крики возле храма, рев моторов на главной улице, она даже чувствовала в горле едкое пощипывание дыма – а может, все это было самообманом, еще одной иллюзией?

«Поразительная история», – сказал Оди. Она уставилась на него, не понимая – какая история?

«Насчет этого парня Санжеева и Бога Смерти. Нечто вроде «Свидания с Самаррой».

Бет сказала: «Я понятия не имею, о чем он говорил. Но разве ты не сказал, что он скорее всего шарлатан?»

«Мне неважно, шарлатан он или нет. Рядом с ним я чувствую себя лучше».

«Ты сам заметил, что его история меняется от рассказа к рассказу».

«Мне нравится, что он способен уговорить собаку отказаться от куска мяса. А кроме того, я иногда думаю, что я тоже своего рода шарлатан. Когда я был членом директората, я никогда не признавался, если был неправ. И не раз думал, что я просто жулик».

Бет уставилась на мужа, отгораживаясь от него улыбкой.

Он спросил: «А ты никогда так не думаешь?»

«О тебе?»

«Нет, о себе».

Обычно он быстро раздражался, когда приходилось объяснять ей то, что было ему очевидно – она иногда соображала очень медленно. Но сейчас это его не раздражало, он был полон сочувствия и понимания.

«Никогда», – сказала она. И подумала про себя: я никогда не сомневалась в своей подлинности. И знала, что во мне есть больше, чем видят во мне другие люди.

 

Сразу после ланча она сидела на деревянной платформе над бассейном и читала книгу. Платформа была загорожена деревьями от взглядов сидящих в шезлонгах на краю бассейна – но сегодня в шезлонгах никто не сидел, они были пусты. Оди ушел делать массаж. Она взяла с собой стакан лимонада и сэндвич с печеными овощами, но успела только отхлебнуть глоток из стакана и слегка надкусить сэндвич.

Кто-то с грохотом шлепнулся на платформу у нее за спиной и выхватил сэндвич из ее руки. Она вздрогнула и увидела обезьяну, удирающую за деревья. На мгновение она приняла ее за одну из обезьян, сновавших вчера в толпе перед храмом, похожих на вредных хохочущих местных уличных мальчишек, и так запаниковала, что не смогла даже закричать. Она только подняла руки, чтобы защитить грудь и лицо.

Вспрыгнув на самое развесистое дерево, обезьяна уселась на большой ветке, зацепилась за нее ногами и принялась с удовольствием пожирать сэндвич, разбрасывая вокруг печеные овощи. Их подхватывали другие обезьяны, – их было шесть или семь, – нет, гораздо больше, – целая дюжина, больших и маленьких, скорее наглых, чем испуганных, – они подбирали разлетающиеся овощи со злобной тщательностью и с вызовом, который Бет определила – по дерзкому прикусу и жадному движению челюстей – как храбрость голодных.

Сожравши все, что было под деревом, они устремились к ней, – беззвучно, едва касаясь лапами досок платформы, не издавая ни звука, они ринулись к ней, гримасничая и скаля зубы. Она открыла рот, чтобы закричать, но не смогла выдавить из себя ни звука.

Обезьяны стали подбирать куски овощей, рассыпанные по платформе, задевая и щекоча ее ноги своей жесткой шерстью. Они жадно совали овощи в рот, не спуская при этом глаз с Бет.

Ей казалось, что они хотели бы съесть ее лицо, повалить ее на доски и раздвинуть ей ноги, а потом сесть на четвереньки на ее груди и навонять. Вонь уже висела в воздухе, еще до того, как они приблизились к ней.

Она прикрыла лицо одной рукой, а грудь другой, и застыла, как во сне, в котором ее движения были замедленны, словно у нее отнялись ноги. Она бы очень хотела позвать на помощь, видя, что обезьяны, которых стало уже штук двадцать, готовы ощупать ее своими грязными лапами и искусать зловонными челюстями.

Звук чего-то твердого, врезавшегося в центр стаи, – это была тяжелая палка, – заставил ее вздрогнуть и разогнал обезьян. Вслед за первой на платформу грохнулась вторая палка, и какой-то парень пробежал мимо Бет, выкрикивая «Шу-у! Шу-у!» Держа в руках сандалии, парень размахивал ими, продолжая кричать, и стал выталкивать обезьян с платформы, вытесняя их к деревьям, а потом поднял обе палки и швырнул их вслед обезьянам, чтобы те убрались из поля зрения.

Когда парень направился к ее креслу, Бет, почувствовав, как силы возвращаются к ней, встала и спустилась по ступенькам к бассейну. Все еще задыхаясь и жадно хватая губами воздух, она дрожала и обливалась холодным потом.

«Не бойтесь, мадам», – сказал парень. Он был очень молодой и очень красивый, босой, в белых брюках и в белом блузоне.

Бет все еще трясло от страха и слегка покачивало, она схватилась за перила, не в силах найти равновесие.

«Они очень наглые», – сказал парень. Он подобрал свои сандалии и сунул в них ноги.

Он улыбался, у него были очень красивые зубы, он был очень уверен в себе и нисколько не взволнован. Дыхание его было ровным, Оди на его месте задыхался бы от напряжения.

Она попыталась издать благодарный звук, нечто вроде «Спасибо», но у нее получилось только нервное покашливание.

«Видите ли, они так долго живут среди людей, что потеряли всякий страх. Они привыкли, что их кормят с руки, а те, что живут возле храма в городе, чувствуют себя божествами и ведут себя как испорченные дети. С вами все в порядке, мадам?»

Потому что в ответ она не произнесла ни слова.

«Откуда вы взялись?» – спросила она наконец.

«Из Хануман Нагар».

«Нет, нет», – он не понял ее вопроса, он подумал, что она спрашивает, где он живет. «Вы следили за ними?»

«Нет, я следил за вами, мадам».

Он смотрел ей прямо в глаза, не смущаясь и не отводя взгляд.

«Спасибо».

Он даже не моргнул. Он сказал: «Я слежу за вами с того дня, как вы приехали в Агни».

Его слова озадачили Бет. Она не знала, как на них ответить, – у нее в голове все смешалось от радости, что он спас ее от обезьян. Но с другой стороны ей стало неловко – кто-то наблюдал за ней все время, а она об этом даже не подозревала. Он вынуждал ее сосредоточиться на себе, он нависал над ней, давая понять, что эпизод еще не окончен.

«Я не знаю, как отблагодарить вас, – сказала она. – Пожалуйста, возьмите это». Она подошла к своей сумке, висящей на спинке кресла, и достала из нее несколько рупий – они повисли с ее ладони, как тряпки, такие они были изношенные и мятые.

«О нет, мадам, только не это», – юноша недвусмысленно спрятал руки за спину и улыбнулся, сияя ямочками на щеках.

«Вы хотите чего-то другого?»

«Да». Он быстро овладел ситуацией. «Вы можете меня заказать».

«Что значит – заказать?»

«Для массажа, – сказал он. – Попросите, чтобы вам назначили Сатиша».

Под давлением ее пальцев капли горячего масла медленно струились по спине Оди, а когда она плескала масло расширяющимися кругами, Оди казалось, что она его ласкает. Бронзовый горшок с маслом дымился на горячей плите и ее руки порхали по его коже. Сегодня она была неразговорчива, она в основном молчала, и только кратко отвечала на прямые вопросы. Однако он чувствовал на своей спине уверенную интеллигентность ее рук и мудрые вопросы в кончиках ее пальцев. Она умела простым касанием пальцев отыскать такие части его тела, о существовании которых он даже не подозревал, а потом умелым поглаживанием разбудить их и вызвать к жизни.

«Это очень приятно».

Анна сдвинула большие пальцы и впилась ими в его мясо, спускаясь вниз по спине к талии в ласковом потоке масла.

«У вас в Америке делают такой массаж, сэр?»

«Я сомневаюсь».

Анна замолчала. Возможно, она не вполне его поняла. Еще сильнее впиваясь в него пальцами, она двинулась к мышцам пониже спины.

«Я бы хотела уехать в Америку. В каком городе вы живете, сэр?»

Он не ответил: «Так сразу не скажешь. У нас есть квартира во Флориде, квартира в Нью-Йорке и дом в штате Мэн». Он сказал:

«В Бостоне. В пригороде Бостона».

«Бостонское чаепитие. Бостонские Ред Сокс. Бостонские бобы».

Он фыркнул в полотенце, потом поднял голову и спросил: «Ты когда-нибудь была заграницей?»

«Только в Дели. Со школьной экскурсией».

Это напомнило ему, какая она молодая. Он сказал: «Наверно ты могла бы заработать в Америке много денег, делая такой массаж».

«И завести знакомства с разными людьми, сэр. И быть счастливой, сэр. И быть свободной, сэр».

«А разве ты не свободна здесь?»

«Нет, сэр. Не свободна. Мне здесь очень тяжело, сэр. Я уже говорила вам, что я христианка».

Она массировала его правую руку. Она начала с мускулов плеча, потом спустилась к кисти и теперь работала над каждым пальцем в отдельности, растирая их один за другим. Массаж пальцев показался ему актом чистой симпатии, более чувственным и более интимным, чем прикосновение к любой другой части его тела. Возьми мою руку, думал он. Это значит – все.

«А ты бы не боялась оказаться одной в Соединенных Штатах?»

«О!» Она держала его пальцы в одной руке и месила его ладонь большим пальцем другой. По ее равномерным касаниям он понял, что она обдумывает его слова. «Может, я найду кого-нибудь, кто будет обо мне заботиться».

«То есть, даст тебе деньги?»

«Деньги я заработаю сама, сэр».

У него пересохло в горле, когда он представил себе, о чем она говорит. «Чем же ты заработаешь?»

«Я умею делать много разных вещей, сэр».

«Почему ты так думаешь?»

«Я прошла хорошую тренировку, сэр».

«Многие девушки прошли тренировку».

«Но я прошла тренировку не в школе, сэр».

«А в школе жизни?»

«В школе жизни, сэр. Это лучший учитель, сэр».

«Звучит хорошо. Но способна ли ты делать самое трудное?»

«Что именно, сэр?»

«Хранить секрет?»

Она начала массировать его вторую руку. Она держала ее так, словно это был предмет, не принадлежащий его телу, она взвешивала руку и пробегала пальцами от плеча к кисти, словно оценивая ее стоимость. Потом она внезапно схватила его пальцы и мазнула ими по своему телу, он не мог сказать, по какой именно части, но почуствовал под пальцами мягкое и нежное – то ли грудь, то ли щеку.

«Да, сэр, я умею хранить секреты, сэр».

Он знал, что вел такие разговоры много раз в своей жизни, этот флирт, полный намеков и эвфемизмов, с самого начала, лет с двенадцати-тринадцати, в юношеских играх с девочками – те же темы, те же недомолвки, тот же язык, выученный с ранних лет, некий второй язык, употребляемый только между мужчиной и женщиной, язык невысказанных, но обеим сторонам понятных пожеланий и обещаний. Он был в восторге от этого невнятного разговора.

«Сэр!»

«Пожалуйста, перевернитесь на спину, сэр».

«Но не сразу, ладно?»

Она одобрительно вздохнула. Она знала, что он возбужден и стесняется этого. Он не мог перевернуться на спину, не выдав своего возбуждения, своей вздыбившейся под полотенцем плоти, своего откровенного желания.

«Ничего, я подожду, сэр». Она постаралась не рассмеяться.

«Дай мне минутку. Я чувствую себя счастливым».

«Мне хотелось доставить вам удовольствие, сэр».

«Ты доставила мне удовольствие».

«Спасибо, сэр». Она уперлась в его спину, словно обнимая, и стала месить его зажатые мускулы локтями и кулаками вперемежку. Она склонялась над ним, облокачивалась на него, ее дыхание согревало его шею и плечи. Она становилась все смелее, оттого, что он лежал вниз лицом, и его особенно возбуждала мысль, что она знает, как на него действует ее смелость.

«Всему этому тебя научили в школе?»

Она беззастенчиво прижалась к нему всем телом: «Нет, сэр. Жизнь научила».

 

Вот уже несколько дней Оди и Бет умудрялись расходиться на разные процедуры в те часы, в какие неделю назад они проделывали одновременно, чтобы остальное время провести вместе, бок о бок, обсуждая Агни, его служащих и гостей, то возле бассейна, то в ресторане, то в своем номере, то на зеленой лужайке площадки для гольфа.

«Подумай, я опять проворонила тебя», – говорила Бет, пытаясь увильнуть от объяснения, где она провела три часа после ланча.

«Неважно, – отвечал Оди, – все равно, я задержался в массажном павильоне».

Каждый был благодарен другому за его снисходительность, словно они не договаривались раньше, что оставлять этого другого в одиночестве эгоистично. И когда Бет снова и снова повторяла: «Ах, мы опять разминулись!», Оди не раздражался и не досадовал, а был доволен, что ему не нужно перед ней оправдываться.

Что касается Анны, то ни к одной женщине в жизни его так не тянуло и ни от одной его так не отталкивало. Мысли о ней сливались с воспоминаниями о других женщинах, и хоть они возбуждали его, в них всегда звучала мелодия разлук. И хоть его восхищали его собственные юношеские ощущения, вроде трепета в ушах или всплесков крови в груди, в глубине души он знал, что это никуда не приведет. Понимание того, как легко он мог получить эту женщину, делало его щедрым. Однажды вечером он увидел Анну идущую через бамбуковую рощу под руку с молодым человеком и улыбнулся ей, хоть она вся вспыхнула, – он знал, что она не хочет, чтобы он придавал значение ее спутнику, весь ее вид говорил внятно: я тебя жду.

Он приходил к ней на массаж каждый день. Он хотел бы знать, где она живет, как выглядит ее комната, какие платья она надевает, когда не занята на работе и не носит форменную одежду. Видя ее каждый день или в форменном сари официантки или в белой пижаме массажистки, он не мог представить ее себе в другом облике. Он мысленно спрашивал ее: кто ты, когда ты не на работе?

Бет же во время своих отсутствий, которые в основном состояли из разных процедур, хотела, чтобы ее касались чужие пальцы. А в часы между процедурами она предпочитала оставаться наедине с собой, чтобы снова и снова переживать чужие прикосновения, ласку чужих ладоней и локтей, и тихий интимный шепот на ухо, даже если ей шептали: «Пожалуйста, расслабьте руку», или: «Перевернитесь на живот», или: «Не слишком ли сильно я нажимаю, мадам?»

Она обнаружила, что ей нелегко перейти от интимности массажного кабинета к простому обеду или чаю с Оди. Она нуждалась в уединении, чтобы осознать и прочувствовать то, что с ней происходило.

Я превращаюсь в школьницу, думала она, лежа после массажа в кресле над бассейном, там, где на нее недавно напали обезьяны. Присутствие Оди смущало бы ее. Наедине с собой она погружалась в сладость своих ощущений, о которых не была обязана никому докладывать.

И все это время оба они – и муж, и жена, – не могли забыть то, что они видели в Хануман Нагар, другой мир, притаившийся на другом склоне, на пыльной стороне Обезьяньего Холма, его грязь, беспорядок и нищету.

 

5.

Некто, тяжело дыша, наблюдал за ней и поджидал ее, некто страстно жаждал ее общества и ее внимания – это было новым и делало ее счастливой. И пока она была вдали от Оди, ей не нужно было разбираться в своих чувствах. Неизученные и необдуманные чувства не имели ни названия, ни сущности, как повисшая в воздухе музыкальная нота, вырванная из контекста, музыка другого мира, которую она слышала с тех пор, как приехала в Агни.

В попустительстве Оди, очень для нее удобном, все же было что-то озадачивающее. В покорности, с которой он принимал ее необъясненные отсутствия, было одновременно что-то пугающее – хоть она пока не преступила никакой черты, иногда она чувствовала, что обманывает его.

Она пока никак не поощрила Сатиша, более того, она сопротивлялась его настойчивости. Он оказывал ей разнообразные знаки внимания с той же неуклюжей горячностью, с какой ринулся спасать ее от обезьян. Сначала она притворялась, что не понимает его, а потом прямо отвергла его приглашения. Она еле удержалась от того, чтобы обвинить его в нарушении правил Агни. И все же она чувствовала себя виноватой перед Оди, потому что скрыла от него весь эпизод с Сатишем. А когда раньше она скрывала что-нибудь от Оди? Кроме того, строгости ее отказов было явно недостаточно, чтобы остановить ухаживания юноши. С каждым днем он становился все более фамильярным, это был его способ оставаться настойчивым.

Однажды, перед массажем, когда она стояла перед ним в халате – ставни приспущены, проигрыватель исполняет декламацию Ганеша – Сатиш поднял руку и попросил: «Минутку внимания, мадам».

Он принял позу лотоса, потом, сдвинув ноги и откинувшись назад, проделал серию быстрых плавных движений и, наконец, рванулся вперед на предплечьях и, держа в воздухе голову и плечи, стал медленно поднимать ноги, пока они не достигли вертикального положения. В конце концов он опустил ноги за спину и поднял голову так, что коснулся ногами лица.

«Вришикасана», – выдохнул он сквозь расставленные большие пальцы ног.

«Я видела такое в цирке», – сказала Бет.

«Поза скорпиона».

Она улыбнулась, понимая, что он старается произвести на нее впечатление. Она была счастлива просто от того, что была с ним в этой наполненной музыкой и запахом благовоний комнате, от того, что предвкушала касание его пальцев, от того, что чувствовала на спине его дыхание и ласку горячего масла. Но он был молод, он хотел большего.

«Посмотрите на мои часы», – сказал он на другой день.

Она посмотрела и увидела, что часы толстые и абсурдно технические.

«Хронометр, – сказал он, нажимая на разные кнопки. – Дигитальные часы. Совершенно водонепроницаемые. Позволяющие погружение на двести метров. Самозаводящиеся».

«Мне показалось, что это браслет».

«Это к тому же ювелирное украшение. Очень ценное».

«Но ведь запрещено носить часы во время массажа».

Она взяла его за руку, перевернула кистью вниз и, стиснув браслет, расстегнула замочек и сняла с него часы.

«Разве так не лучше?» – Она первый раз прикоснулась к нему.

Это его несколько охладило. Он быстро вышел из комнаты, скромно давая ей возможность раздеться и нырнуть под простыню, расстеленную на массажном столе. Но, вернувшись обратно в душистую полутьму, он снова стал самоуверенным и наглым, снова дышал ей в шею, массируя ее плечи.

«Желаю вам приятного вечера», – сказал он назавтра, закончив массаж. Он словно провоцировал ее на вопрос, и она спросила: «А что ты делаешь по вечерам?»

«Ремонтирую свой дом. Читаю книги, чтобы усовершенствовать свое образование. Занимаюсь йогой, чтобы усовершенствовать свое тело. И немного рисую».

«Рисуешь картины?»

«Классические картины – индийских богов и богинь».

Ее смущало сознание, что она точно знала, куда ведет этот разговор, знала наперед все свои вопросы и его ответы, знала, как за несколько минут они придут к заранее предсказанному завершению. И она сама этот разговор завела.

Она сама услышала, как она воскликнула : «Какая прелесть!»

«Я рисую кистью. Делаю картины для пуджа. – Он покачал головой, – противоречивый жест, который был уже ей знаком как утвердительный. – Классику».

«Ты одарен разными талантами».

Она вовсе не выражала свое мнение, слава Богу, никто не слышал этих заранее предопределенных фраз, этих ужасных клише. Можно было подумать, что она просто декламировала реплики диалога, давно написанного другими и много раз разыгранного другими людьми. Наверно, все романы начинаются такими диалогами, как повторение чужих реплик, как произнесение страстных клише. Но ей хотелось бы верить, что ее слова продиктованы ее сознанием.

Лучше всего было бы промолчать и просто улыбнуться, предоставляя его рукам мять ее тело, ничего не называя по имени.

Но невзирая на ясное понимание, что это ни к чему, ее язык непроизвольно произнес: «Я бы хотела посмотреть на эти картины».

«О, пожалуйста!»

«Может быть, в один из вечеров...»

«Нет, мадам, сегодня!»

Она обнаружила, что соглашается против воли, но потом, сидя рядом с Оди в кресле над бассейном, она почувствовала, что волнуется и трепещет, как школьница.

 

Сатиш сказал, что он будет ждать ее возле прачечной на тропе, вьющейся по склону Обезьяньего Холма вниз к главной дороге, ведущей в Хануман Нагар. Она сказала Оди, что идет в массажный павильон на процедуру и он ответил, улыбнувшись: «хорошего массажа». Но вместо того, чтобы пойти вверх по дороге к павильону, она проскользнула через банановую рощу и быстро зашагала мимо цветущих деревьев навстречу струйке дымного воздуха, поднимающегося из Хануман Нагар.

Пока она спускалась из прозрачных шелковых сумерек курорта в смрадную, освещенную уличными фонарями полутьму города, у нее от быстрой ходьбы выступили на лбу мелкие капли пота. Странная фигура выступила ей навстречу и преградила дорогу длинной палкой так неожиданно, что она почти задохнулась.

«Моддом».

«Кто вы?»

«Човкидар, моддом».

«Что вам надо?»

Страх сделал ее свирепой и ее свирепость внушила човкидару почтение.

«Я только охраняю вас, моддом».

Его почтительность успокоила ее. Она порылась в кармане и, найдя несколько рупий – в сумерках нельзя было сказать, сколько – сунула их сторожу. Он приложил их ко лбу, поклонился и дал ей пройти.

Дальше тропка стала такой узкой, что кусты щекотали ее плечи, и она вдруг вспомнила, что именно в это время обезьяны выходят на вершину холма полюбоваться заходящим солнцем. Те самые обезьяны, которых они с Оди видели несколько недель назад, когда впервые услышали это название – Хануман Нагар.

Она физически ощущала, что покидает один мир ради другого, где курится дым, где визжат тормоза, где ревут автобусы и люди орут друга на друга возле обезьяньего храма. Покидает мир и порядок душистых садов Агни ради беспорядка и городской вони, в которой запах выхлопных газов и навоза смешивается с запахом индийской кухни и перегоревшего масла.

Ей показалось, что она видит обезьяну, сидящую на корточках, но когда та поднялась ей навстречу, она поняла, что это Сатиш, и отняла руки от горла, которое в испуге прикрыла было ладонями.

«Не беспокойтесь, все в порядке», – сказал он.

Она надеялась, что он не прикоснется к ней. Взбаламученная нелегким спуском из Агни по грязной тропке, она зачем-то сказала: «Но я не могу задержаться надолго».

«Это недалеко», – сказал он и прикоснулся пальцем к ее локтю, чтобы успокоить ее. Когда она отшатнулась, он пробормотал «Простите».

От его прикосновения она споткнулась – в этом месте тропинка была усеяна мелкими камешками. Он все еще извинялся, пока они проходили мимо магазина, задняя стена которого остро пахла мочой, а стены были густо исписаны то мелом, то углем. Обогнув магазин, они вышли на главную улицу и она издали узнала яркие витрины Хануман Нагар, висящие в дверных проемах одежки на продажу и огонь, горящий на площадке перед обезьяньим храмом – мужчин, размахивающих факелами, мужчин, скандирующих гимны, и шеренгу полицейских с длинными палками в руках.

«Это Грузовая улица», – сказал Сатиш, преграждая ей путь, чтобы она не попала под колеса тяжелого грузовика.

«Этот храм», – сказала Бет.

«Храм Ханумана. Давным-давно, во времена Моголов, мусульманский владыка возвел мечеть на месте храма. Теперь его вернули индуистам. И все счастливы».

«А почему эти люди так кричат?»

«Они мусульмане», – сказал Сатиш, поспешно уводя ее от центра и от храма.

Она послушно пошла за ним, осторожно переступая через ямы и канавы, и думая про себя: «Это чистое безумие».

«Мне пора возвращаться», – сказала она, чувствуя себя глупой школьницей.

«Это уже здесь», – сказал он, показывая пальцем куда-то вперед.

Она посмотрела и увидела только маленькие желтые окошки, похожие на фонарики, развешанные во тьме, лица, глядящие из некоторых окошек, голубое сияние телевизоров, и услышала совсем близко волчьи завывания собак. В одном дверном проеме жарили мясо, оно шипело и разбрызгивало капли горячего жира.

Сатиш тоже заметил жареное мясо. Он сказал: «Это мусульмане. Много здесь. Мы называем это место, – он взмахнул рукой, охватывая большую площадь, – Мусульманский Пояс».

Она сказала: «Я не могу идти дальше».

«Мы уже пришли», – сказал Сатиш и повел ее по дорожке, выложенной булыжниками, которые перекатывались у нее под ногами, мимо удивленной девочки в ярко-розовом платьице, рисующей при свете уличного фонаря, мимо запертого сарая к запертой двери, которую он ловко отпер и распахнул. Бет быстро вошла внутрь, опасаясь, что кто-нибудь ее увидит, и чуть не задохнулась от тяжелого запаха варева, кипящего на низком столике.

«Баджи», – сказал Сатиш, приподнимая крышку алюминиевой кастрюли. Потом стал перечислять, поднимая другие крышки: «Мунг даль. Утапам. Мятный хлеб. Рис».

«Очаровательно», – сказала Бет, подавленная удушливым ароматом пищи, к которому примешивался запах терпентина.

«Творог», – сказал Сатиш, протягивая ей тарелку свернувшегося йогурта.

«Мне вправду пора возвращаться», – сказала она.

«Попробуйте немного моего угощения, мадам», – сказал он.

«Я не голодна», – сказала она, припоминая слова из путеводителя по Индии, что отказ от пищи в индийском доме считается оскорблением, но можно удовлетворить хозяев, пригубив одну ложку предложенного яства. И добавила: «Дайте мне ложку творога. Просто попробовать».

Он зачерпнул ложку творога: «Садитесь, мадам. И выпейте что-нибудь. Горячий чай. Сок. Или просто воду».

Она проверяла расстояние до двери, готовясь выскочить наружу, но взгляд ее упал на небольшие картинки, расставленные на полке под голой лампочкой без абажура.

«Спасибо, я не хочу пить. Это твои картины?»

Она все еще стояла, прикидывая, как добраться до двери, а он поспешно выбрал одну из картинок, самую яркую, изображавшую жирного голого младенца на руках у толстощекой женщины в желтом сари.

«Бал Кришна, – сказал он. – Младенец Кришна и мать Яшода».

Подойдя ближе к полке, она стала рассматривать картинки – ей показалось сначала, что там нарисованы животные, но постепенно она стала замечать у них человеческие черты, несмотря на их многочисленные руки и хоботы.

«Ганеш. Хануман. Дурга. Я рисую кистью – это классика».

«Замечательно. Поздравляю тебя. А теперь мне пора»,

«Мадам».

Но едва она добралась до двери и попыталась открыть задвижку, как он оказался рядом с ней, обнял ее и прижался к ней всем телом, шепча: «Мадам, мадам, мадам».

«Я плохо себя чувствую», – сказала она.

«У меня есть аспирин, мадам». Тем временем его пальцы ощупывали ее талию, словно проверяли степень ее податливости. Но она уже успела открыть дверь и вдохнуть прохладный воздух, пропитанный ароматом грязи и древесного дыма, который словно копоть оседал на обнаженной коже ее рук и лица.

На нее глазела маленькая девочка в ярко-розовом платьице, застывшая в нескольких шагах от двери – глаза девочки сияли нестерпимо ярко в падающем на ее лицо свете уличного фонаря. Сатиш выбежал вслед за Бет, но заметив девочку вроде бы смутился, опустил руки и сунул их в карманы своей пижамы.

Не вымолвив больше ни слова, Бет, подгоняемая страхом, пробежала по той же дорожке, усеянной подвижными камнями, и вышла на главную улицу, низко наклоняя голову, когда на нее падал свет фар проезжающих мимо машин. Она то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что Сатиш ее не преследует.

Она проскользнула в свой номер со всеми уловками опытного грабителя и позвала: «Оди!», но ей никто не ответил. Номер был пуст.

 

В темноте, вдали от освещенного простора Агни, запах гари и навоза острее щекотал ноздри. Оди буквально увидел, как падала ночь, настигая солнце, быстро уходящее за горизонт в облаках туманной пыли на фоне далеких гор – а горы были Гималаи.

Если бы Бет не ушла на вечернюю процедуру, Оди не вышел бы из Агни в ночную пахучую тьму. Как только Оди остался один, он импульсивно позвонил на мобильный телефон Анны, и она, вроде нисколько не удивившись, быстро и четко объяснила, где за забором курорта она будет его ждать. «Ровно в полседьмого», – сказала она, и все же опоздала, потому что и после захода солнца по склону холма скользили его последние лучи.

«Простите меня, сэр».

Ее голос прозвучал откуда-то из темноты, и она внезапно возникла перед ним неслышно, как привидение.

«Я не видел, как ты подошла. У тебя что, нет фонарика?»

«Есть, сэр. Но сейчас он не нужен».

Она не хотела, чтобы их видели вместе. Она хотела, чтобы их свидание осталось тайной. Она думает, что знает, чего я хочу. А я сам не знаю, чего хочу.

«Твой мобильник неплохо работает в этом ущелье».

«Он не мой, сэр, а служебный. Нас иногда вызывают на ночные процедуры».

«У нас сейчас ночная процедура?»

Она нервно засмеялась: «Не знаю, сэр».

«Так где твой фонарик?»

«Вот он, сэр».

Он пошарил, наткнулся в темноте на теплую руку, вынул из нее фонарик и включил его, надеясь, что свет разгонит запах навоза. Это помогло, – в свете фонарика он увидел каменистую тропку, смутные тени рассеялись, и ему стало легче дышать.

«Куда мы идем?»

«В квартиру моей подруги, сэр».

«Среди леса?»

«Никакого леса, сэр. Гражданский жилой район».

«А ты где живешь, Анна?»

«В общежитии для сотрудников, сэр».

«Ты продолжаешь говорить мне сэр».

«Да, сэр», – и она хихикнула, прикрыв рот ладонью.

Освещена была только узкая тропка, но он знал, что сияние внизу означает город Хануман Нагар с его шумом и криками.

«Откуда эти вопли?!»

«Из храма, сэр».

«Из обезьяньего храма?»

«Из храма Ханумана, сэр».

Оди старался не прикасаться к ней, хоть она шла прямо перед ним по крутой тропке, сбегающей вниз к ревущим машинам, к уличным фонарям и к сернистому пламени. Он увидел кубическое трехэтажное здание, которое воняло гниющими тряпками.

«Мы пришли?»

«Почти, сэр».

Но он вдруг остановился, он потерял импульс, который вел его вниз по тропке.

«Сюда, сэр».

Он шагнул к ней, протянул руку, обнял ее и почувствовал, как тяжело она дышит. Все тело ее было напряжено, она, похоже, дрожала от страха, отворачивая от него лицо и подставляя ему бедра. Ее мягкий голый живот под его рукой вздрагивал как хлебное тесто.

«Ты в порядке?»

«Да, сэр. Я в полном порядке, сэр». Он чувствовал, что она на все согласна, но смертельно испугана. «Давайте войдем в дом, сэр».

Оди глубоко вдохнул воздух и, выдыхая его, ослабил свою хватку. Понимая, что держит ее слабо, он вдруг глянул на себя со стороны и отпустил ее. Он сунул руку в карман, нащупал бумажник, вытащил оттуда, не считая, толстую пачку купюр – он не носил при себе банкноты меньше, чем по 500 рупий, – и втиснул ей в руку.

«Это тебе».

«Спасибо, сэр»

Она не только приняла деньги, но заметно при этом расслабилась. Все ее тело обмякло и она начала дышать ровнее.

«Ты хорошая девочка. Я хочу, чтобы ты такой и осталась».

Она снова хихикнула от облегчения и радостно вздохнула, наблюдая, как он направился обратно вверх по тропе.

 

Бет была в их номере, когда Оди вернулся. Он был так подавлен своим приключением, что даже не заметил, как Бет слегка приподняла книгу, которую читала, чтобы скрыть от него свое лицо. Он не обратил внимания, что она не в себе, он и сам был не в себе.

«Мне сегодня не хотелось ужинать», – сказал он.

«Я тоже только перекусила», – сказала она.

«Спокойной ночи».

Его утомило ожидание под заходящем солнцем и ходьба вниз по каменистой тропке через темный лес к незнакомому дому. Вдобавок он стыдился самого себя за всю эту историю, за свою власть над молодой девушкой, в ужасе ожидающей, когда он протянет к ней руки, но готовой отдаться ему за деньги, несмотря на страх. В конце концов он провалился в сон и громко захрапел с открытым ртом.

Он не слышал, как Бет выскользнула из постели и поспешно оделась, не слышал, как она на цыпочках выскользнула из комнаты, неся в руках сандалии, не слышал, как щелкнул дверной замок. Она проворно прошла по коридору к лестнице, выпорхнула из входной двери и почти побежала по мокрой от вечерней росы лужайке к бамбуковой роще.

«Модом! Човкидар, модом!»

Ночной сторож осветил фонариком вход на каменистую тропку, ведущую вниз.

Сейчас все оказалось проще, когда свершалось по ее воле, – она просто шла, а не испуганно ковыляла во тьме. Тропка, прекрасно освещенная фосфорическим отблеском полной луны, оказалась гораздо короче, чем в первый раз, а главная улица была пустынна. Несколько мужчин, сгорбившись, покачивались на пятках, грея руки над искрящейся жаровней, и пара других спала на веревочных раскладушках, на которых они сидели ранним вечером. Обезьяний храм на перекрестке погрузился в тишину, только несколько факелов горели в темноте.

Она уже здесь была, во второй раз сориентироваться было легче. Она без труда нашла боковую улочку, переступила через сточную канаву, улыбнулась при виде подъезда, в котором раньше сидела девочка в розовом платьице, и легко постучала в запертую дверь побеленной известкой пристройки.

Из-за двери донеслось бормотание на каком-то непонятном языке и дрогнула занавеска на окне. Потом завизжала ржавая задвижка, и ей в ноздри ударил знакомый запах индийской пищи.

«О, спасибо», – сказал он.

 

Они пришли на йогу раньше всех, даже раньше своего инструктора Викрама. Они сидели, старательно скрестив ноги, и почти достигли позы лотоса. Сидя с закрытыми глазами, они вслушивались в нежный шелест ивовых ветвей, в щебет птиц, в далекие голоса, стараясь почувствовать, – как учил их Викрам, – вибрацию умиротворенной души.

Услышав «намаскар», они открыли глаза и увидели, что Викрам уже сидит на подиуме, сложив ладони перед грудью. Остальные участники группы тоже уже пришли и сидели на своих матрацах, ожидая начала урока.

Оди подумал: у всего есть прошлое, особенно в Индии – каждый корень, каждая ветка, каждое имя, каждое слово в легенде, каждая нота в музыке. А у меня нет ни прошлого, ни настоящего. Все, что есть, остается только таким, каким оно выглядит, и за ним ничего не скрывается. Что же лучше – яркие краски американской жизни или смутный узор Обезьяньего Холма?

Он так задумался, что не заметил, как класс поднялся с пола для растяжек и стоял на цыпочках, сложив ладони высоко над головой.

«Эта асана очень полезна для кровообращения, для спины, для кишечника.Тадасана, гора».

Даже каждая поза имеет имя и каждый жест, – подумал он. И улыбнулся, глядя на Бет – она так сильно сосредоточилась, что сумела выстоять до конца эту трудную асану.

Пока Бет стояла на носках, вытягивая вверх сложенные лодочкой руки, мысли ее были направлены на вчерашнюю ночь. Его руки продолжали стискивать ее даже после того, как она сказала: я не собираюсь опять убегать. Он все время повторял: спасибо, спасибо, даже после того, как довольно грубо – возможно, от нетерпения, потащил ее в угол к расстеленному матрацу и начал порывисто срывать с нее одежду. Ей показалось даже, что он при этом рыдал.

Она стояла в растерянности, неясно представляя себе, как она должна реагировать, и потому позволила ему раздеть ее догола и страстно гладить ее тело. Она даже готова была сказать ему: возьми меня, но при его лихорадке слова были излишни. Неловко сорвавши с нее одежды – словно он никогда не видел пуговиц, – он швырнул тряпки на пол и, опустившись на колени, зарылся лицом в ее живот.

«А теперь опускайтесь в позу крокодила», – говорил инструктор Викрам.

Потом он лег на нее, прижимая ее к матрацу свом весом, и стал коленом раздвигать ее ноги. Его дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы.

«Я грубый, я жестокий, – бормотал он, все глубже втягивая воздух. – Я люблю вас».

Она стала выворачиваться из-под него, чувствуя давление его бедер, и порываясь сказать: «Ты делаешь мне больно».

Ничего из этого не отпечаталось на ее теле – сейчас она была чиста, она тщательно смыла с себя его след.

Все еще лихорадочно всхлипывая, он сказал сквозь всхлипы: «Простите, мадам», – и скатился с нее на пол, а она осталась на матраце, голая, неудовлетворенная, чувствуя себя оскорбленной его грубым натиском и даже слегка изувеченной. Но когда она увидела, как он прикрывает руками лицо, изнемогая от стыда, она его пожалела. Он спустил мгновенно, в первую же секунду.

«Ардха матсиендрасана. Названа в честь святого. Теперь вращательные движения, не преувеличивайте, вращайтесь осторожно», – говорил Викрам. – «Очень полезно для кровяного давления. Для желудка. Для позвоночника. Массирует кишечник и почки».

Делая вращательные движения, Бет припоминала, как Сатиш пришел в себя. Уже когда она выходила, он сказал: «А как насчет подарка, мадам? Всего несколько рупий».

После их совокупления – гораздо более короткого, чем она ожидала, одностороннего, слегка похожего на унизительное наказание, – она стала благоразумной и грустной. Это был не акт обладания, а скорее акт отторжения.

«Разве я сейчас ничего тебе не подарила?»

Его голос прозвучал неожиданно враждебно: «Тогда до завтра».

А она подумала: «Я больше не хочу тебя видеть».

Сидя рядом с Бет на своем матраце, вытягиваясь и наклоняясь по команде Викрама, вдыхая через рот и выдыхая через нос, Оди снова и снова переживал тот миг, когда он держал Анну в объятиях и чувствовал под рукой ее гладкую кожу, а потом дал ей деньги и, ничего не получив взамен, ушел от нее вверх по крутой тропке. При этом он сознавал, как высоконравственно он поступил и сохранил верность Бет, которой столько лет изменял. Теперь он мог честно смотреть ей в глаза.

«Теперь для отдыха, Савасана, – говорил Викрам. – Поза зародыша в матке».

Оди принял позу зародыша в матке и не проснулся, пока не кончились песнопения : «Шанти, шанти, шанти». Потом он встал на колени и свернул в трубку свой матрац. Остальные, в основном индусы, уже разбрелись и уходили по лужайке прочь от павильона. Солнце взошло над далеким горным хребтом и ослепило Оди.

Они позавтракали как обычно, предпочитая индийские блюда – бобы, печеные овощи и йогурт, – которые они зачерпывали из высоких серебряных супников и соусников.

«Здесь все такие вежливые».

«Я буду по ним скучать», – сказала Бет.

«Кто сказал, что мы уезжаем?»

Сегодня прислуга была вежливей, чем обычно – похоже, таков был обычай у индусов. Вместо того, чтобы со временем становиться более фамильярными, более разговорчивыми и надоедливыми, они становились более формальными и церемонными, при обращении к гостям выстраиваясь по стойке смирно, как солдаты перед генералами. Или так было только тут, в Агни?

«Как мадам угодно», – сказал один официант, низко кланяясь, а Бет всего-навсего попросила чашку чая.

«Я рад вам угодить», – сказал Оди другой.

«Они вынуждают меня ощущать свою значительность», – сказал Оди, хоть чувствовал в поведении официантов больше отчуждения, чем теплоты, тем более, что ни один из них ни разу не улыбнулся. – «У тебя сейчас есть массаж?»

«Я думаю разок пропустить».

Зато Оди жаждал пойти в массажный павильон – ему не терпелось увидеть, как встретит его Анна, которая должна быть ему безмерно благодарна. Разве он не снял ее с крючка? Он хотел почувствовать на своей спине ее благодарные руки.

В вестибюле массажного павильона его встретили три служащих курорта в белых униформах – когда Оди вошел, они встали по стойке смирно. Оди улыбнулся, представив себе, как бы щелкнули их каблуки, если бы вместо сандалий на них были туфли.

«Я пришел делать массаж».

«Вы зарезервировали процедуру?»

«Я согласен на любое свободное время».

«Сегодня ни у кого нет свободного времени».

Больше всего поразило Оди, что молодой человек в белом даже не заглянул в книгу назначений, в толстую, богато переплетенную книгу, лежащую на конторке.

«Что это значит – нет свободного времени?»

«Значит – нет свободного времени».

Анна сказала ему, что она будет свободна в утренние часы. Она сказала это, как говорила обычно, с намеком и обещанием, озаряющим ее лицо.

«Разве Анна не свободна?»

«Анны нет, сэр».

«А когда она придет?»

«Никогда, сэр. Она здесь больше не работает».

Говорил только этот один молодой человек в белом, говорил, словно отгораживаясь стеной. Остальные два, он заметил, внимательно следили за его реакцией, но Оди только выйдя из павильона, подумал: «все как обычно – хватай деньги и беги».

Чуть позже Бет захотела взглянуть при дневном свете на путь, который она прошла дважды предыдущей ночью – никогда раньше она бы не осмелилась совершить такое путешествие одна. Она прошла через бамбуковую рощу и направилась вниз по дорожке, ведущей в прачечную. Притворяясь, что она нюхает цветы жасмина, окаймляющего дорожку, она дошла до выхода на каменистую тропку и с удивлением заметила, что путь ей преграждает свежепостроенный деревянный забор с калиткой, грубо запертой проволочным жгутом.

«Входа нет, мадам».

Какой-то человек в форменной одежде цвета хаки вышел из-за куста и преградил ей дорогу блестящей резиновой дубинкой.

«Я просто гуляю».

«Для прохода туда нужен жетон. У вас есть жетон?»

«Кто вы?»

«Човкидар, мадам».

«Этого забора вчера не было».

«Да, мадам. Его построили сегодня утром».

Она спросила для проверки: «А если я хочу пройти в прачечную?»

«Невозможно». Сторож, все еще сжимая в кулаке дубинку, скрестил руки на груди.

«Вчера я дала вам деньги».

«Нет, мадам. Вы дали деньги Кумару».

«А где Кумар?»

«Кумара нет. Он в своей деревне, мадам». Он показал дубинкой вниз, а потом стукнул ею по свежим доскам забора. «По ту сторону Хануман Нагар, мадам».

Она увидела, что сторож наслаждался своей властью над ней, и повернула обратно. По дороге к бассейну, слегка ошарашенная поведением сторожа, – почему, собственно, поведение какого-то сторожа должно взволновать ее? – она заглянула в вестибюль массажного павильона. Вместо привычного мальчика, сидевшего прежде на стуле у входа, три молодых человека в белом стояли там строем, как королевские стражи. Один из них остановил ее в дверях: «В чем дело, мадам?»

Бет улыбнулась ему: «Какой сегодня чудный день!»

Он не улыбнулся в ответ: «Вам назначена процедура?»

Она заглянула внутрь через его плечо: «Не сегодня. А Сатиш здесь?»

«Нет, мадам».

«Вы даже не проверили. Почему вы так уверены, что его нет?»

«Сатиш уволен, мадам».

Направляясь к бассейну, она думала: почему он уволен? Может быть, он что-нибудь украл, какие-нибудь рупии из кассы? При виде большого голубого прямоугольника бассейна Бет вспомнила про обезьян, которые качались на ветвях вокруг нее, пока не вырвали у нее из рук сэндвич с овощами, и насмерть испугали ее – ее тогда спас Сатиш, он швырнул в них суковатую палку и они убежали. «Я слежу за вами с того дня, как вы здесь появились».

Сбросив халат на шезлонг, а сандалии затолкнув под шезлонг, она направилась к краю воды, чувствуя, как солнечные лучи ласкают ее лицо.

«Сперва надо принять душ!»

Голос был такой резкий, почти визг, что Бет отшатнулась от бассейна всем телом, словно ее ударили. У своих ног она увидела в воде пушистую плавательную шапочку с укрепленной на ней копной розовых пластиковых лепестков, надетую на голову свирепой индийской женщины, которую она раньше никогда не встречала.

«Простите?»

«Запрещено входить в бассейн, не приняв душ!»

Бет поразила ярость, прозвучавшая в голосе незнакомой женщины, даже в ее крупных зубах было что-то яростное, – она визжала, словно испугавшись, что Бет занесет ей заразу. Индусы вообще помешаны на заразе.

«Откуда вы взяли, что я собираюсь входить в воду?»

«Вы ногой касаетесь воды!»

Она была права – Бет стояла в дренажной канавке, отсасывющей воду из бассейна. Женщина скорей всего была психопатка. С индусами это случалось довольно часто, если окружающие не сразу с ними соглашались. Бет с силой пнула воду ногой и отошла от бассейна.

За обедом и Оди, и Бет были не очень разговорчивы, они иногда перекидывались редкими замечаниями о том, какая сегодня прекрасная погода или как обнаглели птицы, смело хватающие со столов остатки еды.

«Ты выглядишь довольной», – сказал Оди.

«Я чувствую себя прекрасно», – сказала Бет, запивая свои слова морковным соком.

Она была довольна собой – своей рискованной авантюрой. Ей не хотелось вспоминать, что Сатиш был с нею груб – ей не с чем было сравнить его поведение. Она вспоминала запах индийской пищи в его дыхании, мыльный запах его кожи, вкус его зубов, смешанный с привкусом орехов бетеля. «Я грубый, я жестокий, я люблю вас». Все было хорошо, она проигрывала это в уме снова и снова, пока не вспомнила: «А как насчет подарка?»

«Что-то случилось?» – спросил Оди.

Неужели она нахмурилась? «Нет, ничего. Все в порядке».

Официанты подходили и уходили, подливая воду в графин, подкладывая щипцами в хлебницу ломтики мятного хлеба, и в конце концов подсовывая под тарелку Оди счет в пластиковом конверте.

«Какие они вежливые», – сказал Оди.

Он сказал это шепотом, потому что все вокруг говорили шепотом. Сердитая женщина, накричавшая на Бет в бассейне, сидела за соседним столиком, сгорбившись над своей тарелкой и избегая взгляда Бет. Вообще, в ресторане и на террасе было много людей, которых они никогда до сих пор не видели за обедом.

Так, например, за большим столом на террасе сидели два джентльмена в пиджаках и галстуках, выглядевших совершенно неуместно. Один из них обращался к директору курорта с непроизносимым именем, с которым Оди встречался каждую пятницу, когда продлевал их пребывание здесь еще на неделю. Сегодня как раз была пятница, так что скоро Оди встретится с ним снова.

Когда официант подошел, чтобы взять конверт с подписанным счетом за обед, Оди задержал его на мгновение.

«Кто это?»

«Мистер Шах, владелец Агни, сэр. И его совладелец. Ну и, конечно, наш директор, мистер Раджагалопалочари».

Оди улыбнулся владельцу Агни, мистеру Шаху, пытаясь поймать его взгляд – как бизнесмен бизнесмену. Он хотел бы сказать ему, какое прекрасное заведение он здесь организовал, – он хотел бы намекнуть, что он, Оди, понимает и ценит это, как коллега. Но мистер Шах, не отвечая на улыбку Оди, продолжал что-то настойчиво говорить, постукивая по столу золотым кольцом, надетым на средний палец, чтобы подчеркуть свои слова.

«Кофе, сэр? Мадам?»

«Я хочу обойтись без токсинов», – сказала Бет, поднимаясь со стула.

«Отлично».

Они вышли из ресторана, держась за руки, благодарные судьбе за то, что они вдвоем здесь, в Индии, в этом райском местечке.

«Что, еще недельку, Шакар?»

И они направились через парк, вверх по холму, в контору курорта, чтобы продлить свое пребывание здесь еще на неделю.

Секретарь директора встал им навстречу: «Вам придется поговорить с директором, сэр».

«Он в ресторане, я видел его там».

«Да, сэр».

«Так что же нам делать?»

«Зайдите сюда попозже, сэр».

Они подремали часок возле бассейна, в тени ветвистых деревьев, а в четыре часа, позевывая, опять пошли через парк в контору.

На лестнице главного здания их встретил человек, которого они никогда не видели раньше, – вроде бы приветствуя их, но при этом преграждая им вход. Хоть он широко улыбался, его немигающие глаза глядели настороженно и недружелюбно.

«Вы не директор», – сказал Оди.

«Я – временно исполняющий обязанности».

«А где директор?»

«Ушел в бессрочный отпуск. Чем могу служить?»

«Ничего особенного. Мы просто хотим продлить наше пребывание еще на неделю».

Новый директор мог кивнуть в знак согласия, но он не кивнул. Пристально глядя им в глаза, он сурово поджал губы: «Прошу прощения, сэр».

«Что вы имеете в виду?» – спросил Оди.

«У нас все заполнено, сэр. С завтрашнего дня мест нет».

«Мы здесь уже давно, продлеваем каждую неделю без проблем. Вы можете что-нибудь для нас найти».

«Мы согласны на любой номер», – сказала Бет.

«Абсолютно ни одного свободного номера, сэр». Его широкая улыбка делала его неуступчивость совершенно непостижимой.

«Но курорт практически пуст. Что прикажете нам делать?»

«Ваш отъезд назначен на завтра на одиннадцать утра. За вашими чемоданами придут. Вас будет ожидать автомобиль».

«Может быть, доктор Нагарадж может что-нибудь придумать, – сказала Бет. – Нам бы не хотелось уезжать».

«Да, мадам».

«Может, доктор назначит нам новые процедуры», – сказал Оди.

Хоть он обращался к Бет, новый директор ответил за нее: «Массажный павильон временно закрыт».

«Что же нам делать?»

«Заплатить по счету. За все, что вы должны до сегодняшнего дня включительно».

«Уже сейчас?»

«Да, будьте любезны».

Его преувеличенная вежливость показалась Бланденам каким-то преувеличенным старомодным хамством. Оди вручил ему свою кредитную карточку, после чего они с Бет прошли в парк и сели в шезлонги среди кустов шиповника, чтобы насладиться игрой индийского оркестра, исполняющего индийские мелодии в открытом павильоне за деревьями.

Но даже эта сладкая музыка не могла заглушить несущийся поверх нее неразборчивый шум скандала, – кто-то кричал грозным голосом, возможно хозяин курорта, разговор шел в тонах, абсолютно не соответствующих райскому покою Агни. Можно было различить топот ног, грохот захлопнутых автомобильных дверей и завывание несущихся на большой скорости тележек для гольфа. В воздухе висел запах тревоги и смятения.

«Кому-то хорошо дали по морде, – сказал Оди. – Хорошо, что не мне».

Он взял Бет за руку, и по давлению его пальцев она поняла, что он огорчен. Он, как и она, не хотел отсюда уезжать. И все же сейчас, несмотря на огорчение, Оди, привыкший получать все, что хочет, сохранял спокойствие. Полные благодушия и взаимной любви они сидели рядом, рука об руку, слушая музыку и вдыхая аромат шиповника.

«Честно говоря, я не хочу видеть еще что-нибудь в Индии», – сказала Бет, словно отвечая на невысказанный вопрос, переданный ее ладони кончиками пальцев Оди.

Они не пошли ужинать и легли спать рано, наверно, слишком рано, потому что оба они не смогли уснуть. Перед глазами Бет то и дело вставало белозубое лицо Сатиша, повторявшего: «До завтра», только теперь эти слова звучали как угроза. Оди пытался представить себе, что Анна будет делать с такой кучей денег, и сожалел, что дал ей слишком много. Они лежали бок о бок без сна, не решаясь сознаться друг другу, что чувствуют себя отверженными. «У нас все заполнено, сэр» звучало откровенной ложью, предназначенной для того, чтобы их унизить, и их уже не огорчала необходимость покинуть Агни. В конце концов, это была всего лишь Индия, и они возвращались домой, хоть их не покидала смутная обида, что их выставили из рая.

Наутро в небе над Агни было больше дыма, чем обычно, похоже, в городе что-то сожгли. Втягивая в ноздри дымный воздух, они решили, что им и вправду пора уезжать. Когда они выкатили из номера свои чемоданы, они увидели припаркованную у входной двери тележку для гольфа и стоящего рядом с ней носильщика.

Они надеялись, что у ворот их будет ждать белый лимузин, но там стоял обшарпанный черный форд. Капот форда был закреплен веревкой, конец которой свисал над радиатором. Никто не сидел за рулем, и никто из служащих курорта не вышел их проводить. Привыкшие за месяц к индийской преувеличенной вежливости, они уезжали в полном пренебрежении. Никто не кланялся и не говорил им: «Мы надеемся еще не раз увидеть вас у себя», как это принято в больших дорогих отелях. Даже водитель тележки для гольфа, не сказав ни слова, перегрузил их чемоданы в багажник форда и уехал.

Оди только-только начал сетовать на хамство, как услышал, что Бет с облегчением приветствует кого-то: «Доброе утро, старый знакомый!»

К машине подошел доктор Нагарадж и стал открывать перед ними дверцы. Оди вдруг заметил, что на окнах форда натянуты шторки, что придавало черной машине еще более древний и жалкий вид.

«Мой транспорт», – сказал доктор.

«Вы везете нас?»

«А почему бы нет?»

«А почему не шофер?»

«Свободных шоферов нет».

Тот же вчерашний унизительный припев. И хоть Бет уже устроилась на заднем сиденье, Оди продолжал выяснять: «Ничего не понимаю. Куда девались все шоферы?»

«Они составляют жалобу на состояние дорог».

Это дурацкое объяснение вдобавок к чувству, что им пренебрегли, рассердило Оди. Он выразил свое недовольство тем, что сел рядом с Бет и громко захлопнул дверь.

«Я отвезу вас в аэропорт к первому рейсу в Дели», – сказал доктор.

По его манере заводить машину и переводить скорости им сразу стало понятно, что он очень плохой водитель. «Ставлю доллар, что он не умеет водить машину», – пробормотал Оди сквозь зубы.

Когда они выехали из ворот с надписью «Посторонним вход запрещен», Оди подмигнул Бет, словно говоря: «Ну и черт с ними!»

Доктор Нагарадж вел машину, неумело следуя за изгибами дороги, сильно накреняясь и выезжая на встречную полосу. Оди хотел сказать ему, чтобы он вел осторожней, но тут же прикусил язык, потому что, отвечая на вопрос, доктор резко притормозил.

«А все-таки, что не в порядке с состоянием дорог?»

«Главное шоссе закрыто, – сказал доктор, освобождая тормоз. – Забаррикадировано и перекрыто. Как мы говорим: раста роко».

«Это необычно?»

«Довольно обычно. Люди сердятся из-за храма Ханумана. Мусульмане сердятся. В этом вся загвоздка. Они забаррикадировали главное шоссе».

«Как же мы проедем?»

Они приближались к перекрестку, за которым главная дорога шла прямо, а дорога к Хануман Нагар резко сворачивала вправо, горизонтально по склону холма.

«Проедем здесь. По Грузовой улице».

Бет узнала это название: «Грузовая улица ведет мимо храма. Это не опасно?»

«Я вас провезу осторожно», – заверил доктор.

«Ты действительно знаешь название этой улицы, Бет?» – с улыбкой спросил Оди.

Она не успела ответить, как улица сузилась и Индия стиснула их со всех сторон, – каменые склоны прижались к окнам машины, за ними пошли бедные хижины и жалкие лавочки городской окраины, за ними тощие коровы и большая семья обезьян, подбирающих объедки из мусорных ящиков. Это чувство смыкающейся вокруг Индии усиливалось полным отсутствием людей – на улице не было видно ни души, а в прошлый раз, когда они ездили покупать шатуши, вся дорога была запружена автобусами, пешеходами и велосипедистами.

«А где же люди?»

У пустынной улицы в Индии был привкус ужаса, охватывающего тебя в ночном кошмаре, от которого просыпаешься в холодном поту.

Лихорадочно вцепившись в руль, доктор Нагарадж завершил особенно крутой поворот и вдруг заговорил на хинду, резко замедляя ход машины. Впереди на дороге вздымалась разноцветная баррикада – странная баррикада – высотой в человеческий рост.

Нет, это была баррикада из человеческих тел, плотно спрессованных, чтобы образовать стену, преграждающую им путь. Спрессованные люди размахивали палками и, возможно, что-то кричали, но их голоса не проникали сквозь наглухо закрытые окна машины. Вся картина напомнила Бланденам ту Индию, которую они увидели из окна лимузина, примчавшего их из аэропорта в Агни, с той разницей, что люди, преграждвшие им путь сейчас, были страшные, сердитые и бородатые, и выглядели еще страшней под лучами палящего солнца.

«Немедленно развернитесь!» – заорал Оди.

Перейдя от страха на родной язык, доктор пролаял что-то беспомощное. Он притормозил и еще сильнее вцепился в руль, пытаясь развернуться. Но улица оказалась для этого слишком узкой, и доктор принялся бессмысленно дергать ручку переключения скоростей. Когда он обернулся, чтобы дать задний ход, его лицо, повернутое к Бланденам, было мокрым от ужаса.

«Скорей увезите нас отсюда!»

«О Боже!» Доктор содрогнулся и сник, когда град камней защелкал по металлу форда, как смыкающиеся челюсти страшного чудовища.