Михаил Сидоров
ФИЛОСОФИЯ ФИЗИКА
(Александр Воронель. Нулевая заповедь. – Харьков: Права людини, 2013. – 412 с. ISBN 978-617-587-104-1)
Философское осмысление достижений естественных наук уже давно перестало быть монополией одних только философов. В минувшем веке имелось немало ярких примеров участия в этом деле выдающихся физиков, достаточно назвать имена Эрнста Маха и Альберта Эйнштейна, Нильса Бора и Вернера Гейзенберга, Макса Борна и Карла Вейцзеккера. Некоторые из них высказывались и по более широкому, чем успехи физических наук, спектру вопросов, а принцип дополнительности Н.Бора уже играет фундаментальную роль в методологии современной науки и культуры. Александр Воронель – профессор физики, который естественнонаучный подход применяет к анализу проблем философии, истории, социологии, психологии. Результаты его работы ценят все, кому знакомы самиздатовский сборник «Евреи в СССР», редактируемый им журнал «22», а также вышедшие в разное время книги Воронеля: «Трепет забот иудейских», «И остался Иаков один...», «И вместе и врозь», «В жарком климате событий», «Тайна ассасинов». Все написанное им ждет вдумчивых исследователей и обстоятельного изучения. Мы же в этих заметках поделимся своими впечатлениями о новой его книге – «Нулевая заповедь».
Когда двадцать с лишним лет назад я начинал чтение курса политологии в техническом университете, в условиях отсутствия более-менее подходящего учебника приходилось помимо собственных лекций давать студентам так называемый раздаточный материал для чтения и конспектирования. К тому времени я уже побывал в Израиле и как участник семинара по истории Холокоста в «Яд ва-Шеме» получил несколько номеров журнала «22». Содержавшиеся там материалы, в особенности статьи А.Воронеля, оказали мне неоценимую помощь в подготовке курса, и сибирские студенты-технари познакомились с его оригинальными мыслями о свободе, демократии, политической системе и т.д., сформулированными им в блестящей афористической форме.
Новая книга, как характеризует ее сам автор, не “исповедь”, а описание мыслей. А.Воронель видит в известной формуле Р. Декарта дополнительный смысл: «...Я мыслю, и следовательно мое существование оправдано» (с.6). Воронель пишет, чтобы понять самого себя. Но ясность не приходит, признается он! До Бога, как говорится, высоко... И автор обращается к себе подобному – читателю. А читатель – это опять же наблюдатель, свидетель. Гожусь ли я быть таким свидетелем? Наверное, да: ведь мы с автором воспоминаний уже довольно длительный период времени – современники. «Каждому поколению взгляды предыдущего кажутся наивными, а последующего – циничными», – замечает Александр Воронель (с.51). Видимо, в каком-то смысле это утверждение верно, но, как всякая остроумная мысль, оно не вполне корректно: мне, например, взгляды автора книги вовсе не кажутся наивными – и, думается, совсем не из-за дефицита моего постулированного цинизма.
Жизнь в Советском Союзе и Израиле; сионистское движение в СССР, его взаимодействие с правозащитным движением; воспоминания о встречах и дружбе с другими замечательными людьми; библейские тексты и наше время; арабо-израильский конфликт; эпистемологические, культурологические и этические проблемы – об этом и многом другом размышляет в «Нулевой заповеди» автор книги. Несмотря на такое разнообразие тем, книга составляет единое целое и воспринимается как своеобразный исторический роман. Вместе с воспоминаниями Нины Воронель «Содом тех лет», его взгляд на события, участниками которых они были, создает «голограмму» былого. «Я – абсолютно счастливый человек. <...> Никто не преследовал меня несправедливо. Все, что я задумывал – осуществилось. Я – удачник», – говорит Александр Воронель (с.41). Немногие люди могут сказать о себе такое. Автор предвидит естественный вопрос: не помешали ли все бурные события и связанные с ними переживания, описанные им в книге, его и Нины Воронель жизни, работе и творчеству? И отвечает на него прямо и убедительно: «Нет, не помешали, потому что все это вместе и составляло нашу жизнь в 50-60-е годы в СССР. Эти обстоятельства всегда были встроены в нашу жизнь» (с.107).
Читая «Нулевую заповедь», идешь вместе с автором во времени «параллельным курсом», невольно и постоянно спрашивая себя: «А где я был тогда, что делал, что ощущал?» При этом, мысленно находясь в прошлом, как исторический фон видишь и мировые события, происходившие в 60-е годы и позднее. Время, таким образом, как в «мире Роберта Бартини», как бы получает три измерения. 9 сентября 1965 года в физматклассе 9 «Д», где я учился, проходила контрольная работа по алгебре (специально посмотрел в дневнике, который вел в школе). И в тот же день КГБ арестовал профессора физики Александра Воронеля и литературоведа и писателя Андрея Синявского (см. с.95)... Таким образом, убеждаешься, что миры, в которых живут люди, дискретны: в то время как один человек занимается рутинной деятельностью, в жизни другого происходит судьбоносное событие.
Но все же что-то формирует и «исторический континуум» – нерасторжимое единство событий, происходивших в таких разных мирах с непохожими людьми. Конечно, это мироощущение автора – его мысли и переживания структурируют исторические факты, сообщают им соизмеримость с восприятием читателя. В середине 60-х годов я и мои друзья были очарованы математикой и физикой, культовым фильмом для нас был «Иду на грозу». Сегодня понимаешь, насколько тогда мы были аполитичны в нашей насквозь политизированной и идеологизированной стране – Советском Союзе! Советская власть успешно привила многим из моего поколения конформизм. А ведь еще за два десятка лет до этого пятнадцатилетний Саша Воронель со своими одноклассниками сидел в изоляторе МГБ за распространение листовок, призывавших советский народ восстать против тирании (см. с.30-36). Я и мои друзья были совсем другими. Хотя даже летом 1967 года, когда мы поступали в Новосибирский университет, асфальт перед студенческими общежитиями на улице Пирогова и стены кинотеатра «Академия» в Академгородке были исписаны лозунгами «Свободу Даниэлю и Синявскому!» – вряд ли это было делом рук академиков М.А.Лаврентьева и С.Л.Соболева. Честно скажу, что я тогда вовсе не сочувствовал опальным писателям, хотя с симпатией относился к Израилю, одержавшему сокрушительную победу в Шестидневной войне. «Почему одни люди поддаются иллюзиям и коллективным психозам, а другие – нет, не знает никто. Но все же знание истории (и психологии) поставляет нам прецеденты, которые могли бы помочь вдумчивому человеку» (с.57). Эти слова профессора Воронеля, если их принять на свой счет, как-то утешают...
Александр Воронель был непосредственным и активным участником оппозиции советскому режиму, которую власти поторопились огульно связать с сионизмом. На самом же деле тогдашние демократы были крайне неоднородной группой (а входивший в «Сахаровский комитет» Игорь Шафаревич едва ли был близок к сионистам!). Одни из них, как «эстетический диссидент» Андрей Синявский, признавались, что их расхождения с советской властью «носят стилистический характер» (с.90). Другие, как Валерий Чалидзе, хотели «не столько изменить законы, сколько добиться, чтобы хотя бы наличные законы в СССР, наконец, выполнялись» (с.182). «Настоящие» сионисты, как сам Александр Воронель, боролись за то, «чтобы выполнялся всего один закон, о свободном выезде из СССР» (там же). Ну, а Александр Солженицын не соглашался ни на какие компромиссы, он «полностью отрицал советскую действительность и не хотел иметь с ней дело» (с.98). Поэтому и к советской интеллигенции Солженицын относился пренебрежительно: это он назвал ее «образованщиной». Воронель пишет в связи с этим: «...Конечно, Солженицын был несправедлив. Даже и с тем минимальным багажом, что у нее остался, советская интеллигенция – худо-бедно – сумела вооружить (и технически, и психологически) свой народ для противостояния гитлеровской агрессии» (с.323). Он проводит параллель между русской-советской интеллигенцией (значительную часть которой составляли евреи) и израильской интеллектуальной элитой и замечает: «Если бы они усвоили поздний западный, скептический взгляд на человеческую природу, отнявший волю к жизни у европейских народов, они не сумели бы вынести те поистине грандиозные нагрузки, которые навалила на них судьба. Ругать их – смертный грех...» (с.324).
Рассказывая о диссидентском и сионистском движениях в СССР в 60-е годы, о своем сотрудничестве и дружбе с их участниками, А.Воронель вынужден говорить и о «проблеме доносительства». «Непогрешимо управляющая система, – отмечает он, – должна быть также всеведущей, чтобы ее управление всегда было эффективным» (с.44). Отсюда – и многочисленный аппарат органов госбезопасности, и широкомасштабная система доносительства с никому неизвестным по счету штатом «стукачей», вербовавшихся с помощью гипнотизирующей фразы: «Вы ведь советский человек?» И в итоге – исковерканные души и судьбы как жертв доносов, так и самих предателей, а также крушение «непогрешимого государства», которое, как динамическая система, осуществимо «в принципе... только при абсолютном нуле» (там же). Видимо, как раз поэтому уже пресловутая «оттепель» и стала началом ее конца. Александр Воронель, боровшийся с коммунистической системой, видел как ее умственную косность и моральное убожество, так и ее тяжелую организационно-правовую неповоротливость, способную однако подмять под себя и раздавить свою жертву: «бодаться» с нею было небезопасно!
В книге немало размышлений о вере и религии. Н.А.Бердяев в своей «Философии свободы» (1911) писал: «Человек поверивший есть человек свободно дерзнувший, преодолевший соблазн гарантирующих доказательств. Требование от веры гарантий, даваемых знанием, представляется похожим на желание пойти ва-банк в азартной игре, предварительно подсмотрев карту. <...> Обеспечьте надежность результатов, гарантируйте, докажите, т.е. принудьте нас, – тогда поверим! Но тогда поздно уже будет поверить, тогда не нужно уже будет веры, тогда будет знание. В акте веры есть подвиг отречения, которого нет в акте знания; акт веры есть акт свободной любви, не ведающей доказательств, гарантий, принуждений». Академик Н.Н.Боголюбов, о котором автор «Нулевой заповеди» отзывается с большим уважением и теплотой, говорил, что нерелигиозных физиков можно пересчитать по пальцам.
А.Воронель пишет: «Философский дискурс, не включающий понятие Бога, оказывается ущербным, несмотря на то, что никакого разумного определения этого понятия заведомо невозможно предложить» (с.119-120). К проблеме Творца автор книги подходит с профессиональной позиции – в квантовой механике, например, согласно Бору и Гейзенбергу, наблюдаемый объект не существует независимо от наблюдающего субъекта, который к тому же сам влияет на объект. Еще тридцать лет назад американский физик Джон Уилер четко сформулировал так называемый антропный принцип участия: «Наблюдатели необходимы для обретения Вселенной бытия». И Воронель раскрывает нам драму безрелигиозности: человек «теряет ощущение подлинности своего существования, когда выясняется, что у него нет свидетеля, стороннего наблюдателя (лучше сказать, наблюдателя свыше)» (с.120).
Обезбоженный мир представляет для его обитателей и другие экзистенциальные опасности. На одну из них указал еще Ф.М.Достоевский, а другую, уже в советские времена определил Андрей Платонов в своем «Городе Градове»: «...Мир официально никем не учрежден и, стало быть, юридически не существует». Отсюда, вероятно, – хроническое беззаконие в России, или, как пишет А.Воронель, «перманентное отсутствие в России соответствия между писаным законом и наличной судебной практикой» (с. 183).
В этом же, как видно, и источник многих проблем современного мира. А.Воронель не просто констатирует состояние кризиса, в котором находится Запад, и перечисляет его признаки, но и вскрывает идейные и «гносеологические» корни этого кризиса «библейской цивилизации»: «Опыт дает нам только индуктивное знание, но мировоззрения строятся дедуктивно. <…> Теперь то, что тысячелетиями служило предкам твердой дедуктивной опорой, в современном профанном мире (где царит опыт) как раз и подлежит доказательству (и слишком часто его не находит). Этот радикальный переворот в сознании грозит привести к крушению всю грандиозную пирамиду западной цивилизации» (с.122).
Воинствующая безбожность крайне деструктивна. Она, например, способствует настойчивым попыткам делегитимации Израиля, предпринимающимся в наше время как в арабском, так и в «цивилизованном» мире. Когда Священное Писание под разными предлогами профанируется до уровня сказок «Тысячи и одной ночи», ни о каком историческом праве евреев на Землю обетованную говорить всерьез уже не приходится. «...Наличие еврейского фундаментализма – единственное реальное основание существования Израиля в сознании народов», – считает А.Воронель (с.255).
По сути, об этом еще в 1939 году, на свой лад, говорил Герберт Уэллс, безо всякой симпатии относившийся к евреям: «Большая часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении, которое именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу евреев, возвратившихся с Эзрой и Нехемией из вавилонского плена в Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и его особом уделе. Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев и источником постоянного раздражения неевреев вокруг них». Но ведь если бы «загадочное сочинение» Ветхий завет было генератором одного лишь «еврейского самомнения», вряд ли оно стало бы основой двух мировых религий и западной цивилизации, и едва ли сыграло бы роль источника жизненной силы для еврейского народа, в том числе и его сплочения после возвращения из вавилонского плена и особенно – после Катастрофы!
На самом же деле, «пророки требовали от своего народа неизмеримо больше, чем от других», – пишет А.Воронель (с.382-383). И здесь автор «Нулевой заповеди» совершает настоящий интеллектуальный прорыв: «в склонности израильской культурной элиты к комплексу вины» он различает генетическую связь с еврейскими пророками, считавшими постигшие их народ беды заслуженным наказанием за бездушие к пришельцам, «за слезы вдов и сирот», проливаемые от притеснений «сильными в Израиле» (с.380, 383). Лестное, на первый взгляд, сравнение – даже для секуляризованных левых интеллектуалов! Однако еще Гегель заметил, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, а второй – в виде фарса, в смысле профанации. То же самое имеет место и в данном случае: «Речи пророков не потеряли своей моральной силы, но они утратили большую часть своей применимости к сегодняшней обстановке» (с.384). В наши дни слишком рьяное следование этой традиции, особенно в части героической защиты прав «пришельцев», то есть палестинских арабов, «ведет к дезориентации народа и в конечном счете к национальной аннигиляции». Истинный фарс ситуации заключается как в том, что «наиболее сочувственную аудиторию израильские интеллектуалы обрели не в своей среде, среди соотечественников, а в Европе, среди потомков многолетних гонителей своего народа», так и в том, что «пророки за свои нелицеприятные пророчества сидели в яме, а порой даже лишались головы, а израильские писатели и художники уже много лет получают за это государственные субсидии и международные призы» (с.383, 384).
Перед Второй мировой войной, когда нацисты планировали «окончательное решение» еврейского вопроса, а либеральные демократии занимались «умиротворением» Гитлера, в западном мире поднялась волна антисемитизма, на фоне которой и произошел Холокост. Сегодня, когда дехристианизированный Запад стоит с разведенными руками перед мусульманской экспансией, опять наиболее жгучую проблему для него представляют евреи, окопавшиеся в огромной империи – Государстве Израиль, третирование и бойкот которого в угоду исламистам кажутся европейским и американским либертарианцам проявлением мужества и благородства. «... Однажды такой оппортунизм уже привел к позорным Мюнхенским соглашениям, которые скомпрометировали политику соглашательства, но не предотвратили Мировую войну» (с. 357). О «провале сионистского проекта» в Эрец-Исраэль, даже о «незаконности» самого еврейского государства любят сегодня порассуждать большого ума мужи как в самом Израиле, так и за его пределами. «...Реальное существование государства для меня неизмеримо более весомый факт, чем любые обоснования его легитимности», – подчеркивает в связи с этим А.Воронель (с.325).
Много оригинальных, глубоких и, увы, не всегда утешительных мыслей о прошлом и о возможном будущем западной цивилизации находим мы на страницах книги. Похоже, замечает А.Воронель, XXI век будет несравнимо более жестоким, чем два предыдущих (см. с.401). У такого пессимизма, вероятно, есть свои основания. М.Мамардашвили, к примеру, полагал, что свобода имеет, так сказать, рекуррентный характер (свобода есть возможность большей свободы). Но ведь и тирания, в свою очередь, может чему-то научиться из истории! Исламистский террор во имя возрождения арабского халифата – лишь одна из многочисленных проблем, стоящих перед западным миром, но проблема, пожалуй, самая острая. «Никакого общего языка, тем более общего принципа, между либеральным Западом и его радикальными противниками в сегодняшнем мире никогда не было», – такова жесткая констатация А.Воронеля (с.395). Но если новому поколению обитателей нашей планеты суждено продолжить человеческий род, оно вынуждено будет принять «нулевую заповедь»...
«Выбери жизнь!» – это требование, содержащееся в Торе (Дварим 30:19), предшествует, по мнению А.Воронеля, всем остальным и может считаться той самой «нулевой заповедью», которая способна стать общей основой для соглашения между всеми людьми, населяющими Землю (с.396). «Нулевая заповедь» – не просто эффектная максима, результат игры ума талантливого ученого, мыслителя и замечательного человека: она проходит сквозь всю его книгу; на нее нанизывается каждая его статья – о политике ли, о науке, о человеческих отношениях, о мировых ли проблемах. Думается, она, дополняя традиционный Декалог, является и главной заповедью в жизни самого Александра Воронеля.