Умер Слава Чаплин.
Когда я пишу эти страшные слова, я сама им не верю. И не только потому, что для меня он пятьдесят лет был не Слава, а Стасик, но главное - ни в какие наши планы не входило, что он может умереть так внезапно, так неожиданно, так неправдоподобно быстро. Говорят, что так умирают праведники. И судя по тому, сколько людей, громко рыдая и тихо утирая слезы, пришли с любовью проводить его в последний путь, его и впрямь можно было бы назвать праведником.
Пятьдесят лет Слава и Лина были нашими лучшими друзьями. Они были неразделимы, как сиамские близнецы, а теперь судьба их разделила – Лина осталась с нами, а Слава исчез, оставив после себя огромную пустоту, которую ничем нельзя заполнить. Ведь Слава был истинный большой художник. Я хочу сказать – именно художник, человек искусства, а не просто режиссер. Все события и жизненные обстоятельства он воспринимал сквозь призму искусства, и очень часто в неожиданных ситуациях вместо того, чтобы рассердиться или огорчиться, он восклицал: «Как интересно!»
С этой точки зрения его жизнь была очень интересной с раннего детства. В 1937 году, когда ему было пять лет, его отца, Виктора Чаплина, родного брата первого секретаря комсомола Николая Чаплина, арестовали вслед за братом, мать сослали куда-то на северный Урал, а маленького Славу отдали в детский дом для детей врагов народа . Сегодня не у кого спросить, сколько лет он пробыл в этом страшном детском доме, но нам доподлинно известно, что зимой 1941 года его вместе с детдомом вывезли из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера.
Где-то в 1942 году его мать, Ася Энглина, ухитрилась сбежать из ссылки, выкрасть сына из детдома, и вместе с ним уехать в сибирскую глухомань, где они больше года прятались в полуразрушенном сарае без денег и документов. К концу войны их приютил у себя в московской квартире брат Аси, Абрам Львович Энглин, крупный химик, лауреат Государственных и Сталинских премий. Кроме нелегальных Аси и Славы, Энглины прятали у себя еще двух нелегалов – вдову расстрелянного Николая Чаплина и его сына Борю, который при Хрущеве сделал партийную карьеру и стал печально знаменитым секретарем Черемушкинского райкома партии, разгромившим бульдозерами выставку абстракционистов и «пидарасов».
Славина судьба вполне могла бы стать сюжетом увлекательного триллера, и возможно, стала бы им, если бы он вовремя не встретил Лину, которая ввела его жизнь в нормальное русло: он закончил ВГИК и стал кинорежиссером. Но его уникальное художественное видение не давало ему возможности вписаться в официозный строй советского кино, и в 1976 году Лина увезла его в Израиль, несмотря на грозные протесты отсидевшего свои сроки папаши Чаплина.
Здесь ему предстояло все начать сначала. К тому времени в Израиль наехала шумная толпа самозванцев, каждый из которых утверждал, что в Москве он был Тарковским и Кончаловским в одном лице. И Славе практически нечем было доказать, что он не из таких – все фильмы, сделанные им в стране победившего социализма, принадлежали стране и вывозу не подлежали.
Поначалу Слава на безрыбьи взялся руководить русским студенческим театром иерусалимского университета. Ог-лядев свою малочисленную труппу, он грустно вздохнул и принялся искать решение неразрешимой задачи: как поставить профессиональный спектакль с таким набором разношерстных любителей. И как ни удивительно, ему это удалось – он так изобретательно поставил мою пьесу «Змей едучий», что я до сих пор, досыта насмотревшись разных спектаклей в разных столицах мира, считаю эту постановку одной из гениальнейших.
Действие пьесы происходит на дебаркадере – плавучей пристани на Волге, где четыре пьяных персонажа разыгрывают исключительно абсурдную драму, полностью основанную на истинных деталях истинной российской реальности.
По ходу пьесы персонажи движутся по сцене, взбегают по мосткам и спускаются в каюты. Но Слава рассудил иначе – он поставил всех четверых на колени и накрыл тяжелой рыболовной сетью крупной вязки, так что они не могли покинуть подмостки. Они ползали и копошились под сетью, ссорились, мирились, оскорбляли друг друга и даже совокуплялись, и все это не поднимаясь с колен, от чего их полувразумительный диалог неожиданно приобретал многоплановый глубинный смысл.
Но должность режиссера русского студенческого театра трудно было считать пожизненным достижением. Нужно было двигаться дальше – к телевидению и кино. Без ложной скромности сознаюсь, что первые шаги в этом направлении Славе помогла сделать я. Благодаря случайному сцеплению мелких удач мне удалось добраться до известного режиссера Одеда Котлера, хоть и молодого, но перспективного, уже намеченного на должность руководителя отдела драмы израильского телевидения, которое было еще моложе, и оказалось еще перспективней.
К тому времени я уже постигла главную проблему драматурга – как заставить режиссера прочесть твои пьесы? Котлер мои пьесы не только прочел, но оценил и отверг, предложивши взамен найти тему, подходящую для израильской теледрамы. Я поняла, что это мой звездный час, и решила обратиться к своему уникальному опыту борьбы с КГБ. Я знала эту борьбу в деталях, и нужно было только выбрать оригинальную форму, отличающую мою пьесу от десятков других.
Одним из актеров Славиного театра был, ныне покойный, Мирон Гордон - блистательный переводчик на иврит. Он бегло продекламировал Котлеру на иврите мою пьесу «Последние минуты», прямо с листа русского текста. И несмотря на это, а может, благодаря этому, пьеса Котлеру понравилась.
«Но кто же сможет ее здесь поставить?» - спросил он. И тогда я достала из кармана Славу, который тогда был способен сказать на иврите только «спасибо» и «пожалуйста». К счастью, Котлер оказался человеком истинно театральным – посмотрев спектакль студенческого театра Славы, в котором он даже «спасибо» и «пожалуйста» не мог вычленить из общего потока чужой речи, он оценил незаурядное мастерство режиссера и заключил с ним контракт. А заодно и со мной.
Это было настоящее чудо: когда мы со Славой с разгону выскочили из грязи в князи, вокруг нашего маленького успеха поднялась такая волна зависти, что под ее напором мы вполне могли погибнуть в автомобильной катастрофе. Но не погибли, а преуспели - поставленная Славой теледрама оказалась первой израильской телепродукцией, купленной для проката иностранным телевещанием. Ее с успехом показали на фестивале в Венеции, после чего ее приобрело Гамбургское телевидение ЦДФ и, сдублировав на немецкий, показало в «прайм-тайм».
Дальше Славина профессиональная жизнь стала уже легче – ему уже не нужно было доказывать, что он профессионал. За прошедшие 35 лет он один и вместе с Линой снял несколько десятков фильмов, документальных и художественных, два из которых удостоились израильского “Оскара”.
Но не в этом я вижу главную Славину заслугу. Я вижу ее в том, что он привнес в израильское кино, только-только зарождавшееся в дни его приезда в нашу маленькую страну, дыхание большой российской культуры. Десятки молодых режиссеров и актеров учились у Славы мастерству и профессионализму. За эти 35 лет уровень израильской кино-продукции вырос необычайно, и Слава сыграл в этом росте весьма заметную роль. Десятки учеников, последователей и поклонников пришли проводить его в последний путь.
оглавление номера все номера журнала "22" Тель-Авивский клуб литераторов