Праздник пришел, наконец, на русскую литературную улицу в Земле обетованной, зарулил заслуженно – счастье привалило! Книгу Леонида Пекаровского дивно перевели на иврит, солидно издали и взялись серьезно рецензировать-раскручивать – огромные статьи с ликом автора в «Гаарец», интервью на центральных автохтонных теле-радио каналах, немедленная номинация на премию Сапира за дебютную книгу, даже фильм уже снимают документальный и длинный, где все будет подробно и правдиво изложено. Словом, прервался тяжкий путь поколений писателей-репатриантов с бесплодным постукиванием узловатым посохом в запертые наглухо здешние двери. Рухнул бронированный стеклянный потолок. Можно смело вскричать: «Свершилось!» А ведь сколько уксусу довелось испить и поникнуть главой и целыми томами. О, бедная бесприютная муза русской словесности в Израиле! Обедни в синагоге скорей дождешься, нежели заметят литератора со своей туземной колокольни грозные Цари и Судьи из министерств Правды и связи с галутом – к чему им нищие писаки, ютящиеся в щелях и глодающие галушки! У них чай, гай юлиев и натанов мудрых, свои, кесаревы, заботы – или им чай не пить? И мастер слова Леонид Пекаровский, зная извечный чиновничий девиз (ведь там в органчиках шариковых хватает): «Отлезь, гнида!», никогда ничего у этой братии не просил. Искусствовед, приехавший двадцать лет назад из Киева, человек не частой начитанности и редкой эрудиции, тонкий стилист, отменно чувствующий текст, прирожденный философ – он быстро все понял и сразу стал сторожем, по-местному шомером, цириком-цадиком. О, незримые миры шмиры! Конечно, сидючи беспробудно на страже капиталистической собственности, можно и тронуться, поехать из Эльсинора в Абарбанель – однако талант спасает и хранит.
Диогенова бочка, укрывище от нудных проблем, оборачивается волшебной будкой – этакая келья стоика, обитель мыслителя. Без всяких приблудных спартанцев в зной и ливень Леонид защищает ущелье автостоянки на углу тель-авивских улиц Ла-Гардия и Амазгер. Изредка вежливо просит хамоватых шоферюг:
«Отойди, не загораживай солнце!» И знай урывками созидает прозу израилеву…
Да, да, истинная будка философа – крошечная, с портретом Кафки (двое в комнате – я и Оно...) и узкой книжной полочкой с потрепанными Кантом и Бердяевым. Кофе мне Леонид радушно предлагает навынос, когда ковыляю суетливо мимо (не пью), переписку Толстого с Фетом подарил…У Свифта была «Сказка бочки», а тут – сказка будки. Пекло летом, дубарь зимой, зато – лепля нетленки на коленке! Жанр, в котором творит Леонид, можно обозначит, пожалуй, «короткая проза». Что ж, проза коротка, искусство вечно. А будка - в дамках - ферзь в доску!
Страницы, высиженные аб ово в тех теснинах, сих формалистских Фермопилах – разлетятся серафно, с многокрылым хлопаньем (уже овации?) по граду и миру. Талантливое и уединенное сроду становится всеобщим, трофейным. Ну так чего тянуть за хвост фортуну? Объединим «будьмо» и «лехаим» - бухаем! За успех Пекаровского! И заодно поговорим.
М.Ю.: - Расскажите, пожалуйста, о себе поподробней – жил-был, женился-защитился, взошел в Страну…
Л.П.: - Прежде всего, Михаил, хочу поблагодарить вас за приглашение к разговору. Я ведь очень давний поклонник вашего литературного дара, вашей неподражаемой, редко встречающейся иронии.
Что же касается моего, как вы выразились, житья-бытья, то я его воспринимал до последнего времени как картину, написанную судьбой очень скупой на яркие краски кистью. Родился в 1947 году в Киеве. Школа. Армия. Киевский художественный институт. Кафедра теории и истории искусства. Затем работал старшим научным сотрудником в Министерстве культуры УССР. Писал эссе, статьи, этюды в специальные журналы – «Искусство», «Творчество», «Об разотворче мыстецтво». Был организатором многих художественных выставок. Выступал на их обсуждениях, а также по радио и на телевидении. Жена, Светлана, окончила Киевскую Академию художеств. Очень талантливый художник-график. Уже здесь, в Израиле, проиллюстрировала большое количество книг. Особенно – детских. В последние годы создает коллекционные куклы.
Сын, Алексей, закончил израильскую школу, Колледж военно-воздушных сил. Прослужил пять лет в Армии Обороны Израиля. Теперь – преуспевающий сотрудник американской хай-тековской фирмы…
И здесь мне хотелось бы сказать несколько мемориальных слов об отце. Дело в том, что вместе с успехом – выходом в свет книги, ко мне пришло и трудно переносимое горе – умер отец! Ушел из жизни человек очень крупного масштаба – инвалид Великой Отечественной войны, доктор наук, автор десяти книг, философ, поэт, композитор, написавший более 120 песен. Потеря для меня тем более невосполнимая, что в общении с отцом я черпал духовные силы, стойкость и мужество…
М.Ю.: - Теперь давайте сразу о главном, бычка за жабры – как родилась сия книга, эко воссияла счастливая звезда на пороге будки?
Л.П. - Я отлично помню, как родилась книга. Вернее, зародилась. Из первого рассказа «Метла», который я написал в 1993 году. И даже не из него, а из невероятной боли, предшествующей рождению рассказа. Это была боль не родовых творческих схваток, а боль души. Находясь в абсолютной тишине солдатских могил, а работал я садовником на холонском военном кладбище, я не думал о том, что обрел в Израиле – свободу, гордость за свое еврейство, но также садовые ножницы и турию (мотыгу), а вспоминал, что я потерял в стране махрового антисемитизма. Единственную в мире реку, до середины которой может долететь только редкая птица, шопеновские звуки летних дождей, уникальную архитектонику человеческих отношений. И я понял, что смягчить эту боль можно только единственным лекарством – творчеством.
Рассказ тут же напечатали в газете «Вести», в приложении «Окна», которое тогда редактировала Анна Исакова. И я стал писать. Рассказ за рассказом. Их охотно публиковали в Израиле, Киеве, Одессе, Берлине. Потом они вошли в книгу…
М.Ю.: - Я читал ваши тексты на кириллице, радовался их изящному остроумию, сжатости мысли и свободе слова – воистину, вот отточенная вольность стиля! Оказывается, это переводимо?
Л.П.: - Любой автор, чей текст намериваются переводить на другой язык, мечтает об идеальном переводчике, который бы обладал набором уникальных особенностей. Конечно, он должен в совершенстве знать как минимум два языка. Свободно ориентироваться в духовной культуре той страны, где проживает или проживал переводимый автор, желательно – и в истории, политике и т.д. К тому же быть и самому талантливым литератором, тонко чувствующим эстетику слова, глубину внутренней и внешней формы переводимого произведения. И хотя я нарисовал здесь идеал, но такие переводчики были. Гениальный Борис Пастернак гениально перевел «Фауста» Гете. А Владимир Набоков сотворил чудо с автопереводом на русский «Лолиты»…
Мне повезло с очень талантливыми переводчиками – Таней Хазановской и Томером Саригом. Она в совершенстве знает русский и очень глубоко – иврит. В его же иврите, а Томер – писатель, сценарист, поэт, каким-то непостижимым образом соединяются очень энергичные краски современного языка с сияющей серебром меланхолией языка древнего. Это позволяет им переводить самые изощренные тексты, написанные по-русски.
М.Ю.: - А сейчас про самое увлекательное – «успех Пекаровского». Как все складывалось и когда завертелось? Я знаю, что вы относитесь к возникшей шумихе достаточно иронично – но все же…
Л.П.: - Подобно Сергею Довлатову, я хочу написать о создании книги. Во всем этом «чуде» просматривается, если можно так сказать, феномен «восходящих» метаморфоз. Почему именно в 2008 году мне пришла в голову идея отдать переводить на иврит рассказ «Метла», написанный в 1993 году? Через 15 лет! А где я был раньше? Как уже говорилось, Таня и Томер блестяще перевели рассказ. Куда послать? Интуитивно я выбрал газету «Гаарец», которую в основном читает бизнес-элита, генеральные директора, богема, левые, ультралевые, а главное – левые интеллектуалы. Добавьте к этому гомосексуалистов, лесбиянок, защитников окружающей среды и животных, а также борцов за мир во всем мире и картина будет полной. Все эти люди, обладающие тонким художественным вкусом, - мои читатели.
Каковы были шансы на публикацию рассказа? Нулевые! Вернее, 0,5%, как позже сказал редактор Бени Ципер снимавшей нас в редакции «Гаареца» режиссеру Лине Чаплиной. Именно к Бени Циперу по электронной почте попала «Метла». Для современной израильской литературы этот писатель, поэт и переводчик, а также ведущий литературный критик является тем же, кем Белинский являлся для русской литературы первой половины ХIХ века. Он – своеобразный литературно-критический гуру и его эстетические оценки во многом определяют дальнейшую творческую судьбу многих молодых писателей.
Мой же рассказ, отправленный наудачу, пришел путем, ведущим прямо в «мусорную корзину», в «спам».
- Почему же ты его открыл? – спросила Лина Чаплина у редактора.
- Не знаю! Кто-то заставил меня. Вот вам и цена везения, которое находилось на расстоянии 0,5% от мусорной корзины.
- Открыл, - продолжал Бени Ципер, - и изумился, так поразительно ново для израильской литературы было то, что я прочитал.
В одной из своих статей он писал: «…Какая грандиозная сила и какая благородная простота. Чувствуешь, как касается твоего лица крыло орла русской культуры и одновременно ощущаешь другое крыло, сломленное – крыло израильской действительности…»
Я очень критично отношусь к своему небольшому литературному дару. И такие оценки воспринимаю как неоправданно избыточные. Но с другой стороны – литературно-художественное приложение газеты «Гаарец» «Культура и литература», которое редактирует Бени Ципер, является, как мне кажется, отдаленным подобием журнала «Нью-йоркер». В нем очень сложно опубликоваться. К тому же – его регулярно читают редакторы всех израильских издательств. И после того, как в нем было напечатано 15 моих рассказов, мне позвонили из одного из старейших (с 1931 г.) израильских издательств – «Акибуц амеюхад». Через год появилась книга коротких рассказов «Метла и другие рассказы». Что сказать – волна успеха, которого я вовсе не ожидал, накрыла меня с головой. Я и до сих пор не могу отдышаться.
М.Ю.: - Кого из пишущих вы читаете, цените, у кого учились выводить ваши интеллектуальные палочки?
Л.П.: - Очень рано я понял, что ни у кого ничему научиться нельзя. Что дано, то дано! Но я пристально присматривался к литературным гениям. Я искал. Мне хотелось в небольшой форме рассказа, новеллы соединить две казалось бы взаимоисключающие вещи – предельно аскетичную, классическую линию графики Кафки и Акутагавы с избыточным, «пламенеющим» барокко Набокова и Пруста. Или, говоря другими словами, очень простой жизненный факт поместить в метафизические миры фантазии, где бы исключительно в формах чистого мышления дать волю своим философским, эстетическим и искусствоведческим эманациям. Но и до сих пор я не уверен, что у меня это получается.
М.Ю.: - Вы конструируете, продумываете свою прозу, колдуете над тестом текста трудолюбивым пекарем – или кто-то сверху вдохновенно подносит Пекаровскому готовый кусок пирога?
Л.П.: - В вашем очень остроумном вопросе затронуты глубочайшие пласты творческого процесса. И конечно же для развернутого ответа места здесь нет. Эдгару По, например, понадобилось написать целое эссе «Философия творчества», чтобы рассказать о том, как создавалась баллада «Ворон». Но у каждого это происходит по-разному.
Я могу сидеть в будке неделю, месяц, два. Ни-че-го! И вдруг – озарение! Замыкается какая-то Б-жественная цепь. Непонятно откуда приходит идея. Появляется замысел, который после детального продумывания перетекает в содержание. И вот оно – последний элемент внутренней формы материализуется в форму внешнюю. В слова! А это – самое мучительное дело, ибо нет более неподатливого материала, чем слово. Но я заметил, что чем труднее дается слово, тем лучше выходит.
Работаю очень медленно. Напишу за день полстранички ученической тетрадки. Назавтра прочту – забракую. Пишу снова. И так несколько раз. Я все время стараюсь не забывать, что рассказ, в отличии от романа, - это ювелирное искусство. И где, как говорил Поль Валери – «эффект мельчайшей детали относится к тому же порядку величин, что и эффект целого».
М.Ю.: - Как Вы прокомментируете то, что русскоязычный Союз писателей Израиля «не имеет даже собственного стола» (цитирую секретаря Союза Леонида Финкеля)? Видимо, лучше отшельничество в будке, где стол и не поместится – был бы стул хороший! Писатель – занятие одиночки?
Л.П.: - Вот именно! Идея всевозможных союзов – за пределами моего бодрствующего сознания. Ну что нужно человеку, чья душа иногда покидает его тело и там, в ослепительном горнем мире познает совершенные пейзажи другой, уже только предполагаемой реальности, а после, возвращаясь в тело, приносит на своих крыльях сюжеты рассказов, новелл, эссе, этюдов, наполненных нездешним сиянием. (Что получается потом, это уже другой вопрос). Все, что ему нужно, это маленький будочный столик, шариковая ручка с черными чернилами и сорокастраничная ученическая тетрадь в линейку. Нет, я решительно не представляю себе, что это такое – русскоязычный Союз писателей Израиля!
М.Ю.: - Как живется Вам в сегодняшнем Израиле? Я знаю, что вы замечательно написали о рисунках В.Жаботинского – таки с юмором был человек. Похоже наше тутошнее существование на воплощенную сионистскую мечту?
Л.П.: - Вы упомянули имя Владимира Жаботинского. Его колоссальная духовная мощь открылась мне только в Израиле. Без преувеличения могу сказать, что это одна из самых потрясающих встреч в моей интеллектуальной жизни. Меня поразил его политический гений, его редкий пророческий дар, необычайный литературный и поэтический талант. В архиве Жаботинского я обнаружил рисунки и написал о них. А знание множества языков? А практическая деятельность как вождя ревизионистов? Да что там говорить! Титан!
Что касается сионизма, то на этот счет у Жаботинского все написано. И если кто-то из господ профессоров - левых интеллектуалов преувеличивает слухи о его (сионизма) досрочной смерти, то только по своему махровому невежеству. Как и в бывшем Советском Союзе марксисты-коммунисты не знали работ Маркса, так и в современном Израиле не ведают, какова же конечная цель сионизма. А она, по теории Жаботинского, заключается в том, чтобы создать такую духовную культуру, которая бы, выйдя из земли Сиона, являлась светочем для остального человечества. От этой цели мы еще очень далеки. Но и я, и вы, Михаил, в силу своих скромных возможностей участвуем в этом процессе.
М.Ю.: - Религия присутствует в вашей жизни? Вы верите в предопределение, тиски судьбы или ощущаете свободу движений?
Л.П.: - Религия полностью отсутствует в моей жизни! Дело в том, что религия – это функция разума. Она и создавалась разумом по его законам, по законам логики. Ее цель – вовсе не в Царстве небесном, а в царстве земном. Поэтому религия – это бизнес, политика, борьба за сферы влияния и, в конечном итоге, за мировое господство, как это провозглашает ныне ислам. А вера – это врожденный инстинкт. Она противоположна религии. Когда же разум прикасается к вере, рождается религия. О чем Габриэль Марсель сказал так: «Мыслить веру – значит уже не верить…»
Не верю я и в свободу воли, а верю в то, что все случается так, как должно случиться. Помните – история не знает сослагательного наклонения. Это и есть абсолютная несвобода. И в этом я убедился на примере собственной судьбы. В звездные часы моей молодости, когда я получал серебряную медаль, красный диплом, был преуспевающим искусствоведом, в эти годы разве мог я представить себе этот будочный кошмар, это пожизненное заключение в будке шомера? Но так случилось. Мог ли я хоть на одном сантиметре своего жизненного пути по своей воле изменить маршрут? Нет, не мог! Но все, что со мной призошло, оказалось благом. В любом ином случае вы бы не брали у меня интервью. А судьба, на которую я столько лет роптал, оказалась виртуозной искусницей, «мастерицей виноватых взоров, маленьких держательницей плеч»…
М.Ю.: - Недурственно вам было бы заодно издаться в России. Там, конечно, матерь-масскультура, всеохватное «ЭКСМО» на палочке, СМИ для чмо и покетбуки для дураков – но есть же и элитные книгостроительные заведения. Не тянет к «аз» и «буки»?
Л.П.: - Тянуть – не тянет! Но недурственно, как вы говорите, и издаться в России. Однако не зовут. Израильтяне позвали. А в Россию не зовут. Просить же не хочется. Помните великие слова «рабэйну» Михаила Булгакова: «Никогда ни у кого ничего не просите. Сами принесут!» (Цитата по памяти). И вообще я не понимаю, например, В.Набокова. Его неутоленное, почти маниакальное желание быть напечатанным в России. И это писатель, которого читали на десятках языков во всем мире. Писатель, который считается одним из величайших стилистов среди писателей, когда-либо писавших по-английски. И ведь было же ясно, что просуществуй этот коммунистический «рейх» еще тысячу лет, все равно гений В.Набокова в конце концов пришел бы к русскому читателю.
Так что подчинимся закону природы, открытому М.Булгаковым: «Никогда ни у кого ничего не просите…»
М.Ю.: - И на прощанье (как вероятно выражался Андре Жид, на адье) – творческие планы, громадье замыслов, контуры грядущих книг…
Л.П.: - Творческих планов – никаких! Решительно! Я, как и вы, совращен словом. И с невероятной радостью отдаюсь этому «первородному греху» в храмовой тиши будки. Необходима лишь одна последовательность – «зачатие» и «роды». Причем процесс этот должен быть поставлен на поток. Хотя, если следовать афоризму Ницше, то «неустанное желание творить – вульгарно и свидетельствует о ревности, зависти и честолюбии. Если человек есть нечто, то он, собственно, не должен ничего делать – и делает все же весьма много».
М.Ю.: - Спасибо за интервью. Удачи вам.