Первые дни наступившего 2012 года принесли горькую весть: ушла из жизни Дора Моисеевна Штурман, выдающийся публицист, политолог, литературовед, литературный критик. А ещё она писала интереснейшие воспоминания и хорошие стихи.
С тех пор как я познакомился с сочинениями Доры (она просила называть её только по имени, как это принято в Израиле), меня всегда поражала её разносторонность. Вот передо мной её разные тексты, в том числе подаренные ею мне книги: «Современники» (Иерусалим, 1998), «По горячим следам» (С.-Петербург, 2003; обе в соавторстве с мужем С.Тиктиным), «… А это самое начало…» (книга стихов; Израиль, 2003), а также выписки, сделанные мною во время чтения других сочинений Доры: «Мёртвые хватают живых. Читая Ленина, Бухарина и Троцкого» (Лондон, 1982), ««Наш новый мир». Теория. Эксперимент. Результат» (Иерусалим, 1986), «Городу и миру. О публицистике А.И.Солженицына» (Париж – Нью-Йорк, 1988). Ну, и ещё отдельные статьи, включая замечательное послесловие к книге стихотворений Сары Погреб «Под оком небосвода» (Иерусалим, 1996).
Как-то (1995) я попытался выразить в стихах то главное, что меня всегда привлекало в творчестве Доры Штурман. Приведу это нигде не печатавшееся восьмистишье, которое, конечно же, я подарил адресату моего дифирамба. Дора его одобрила, хотя и нашла, что я слегка переборщил.
Блестящий стиль, доступность, умение пробиться
сквозь толщу равнодушья и склонность к болтовне.
Поэту благодарность и ненависть к убийце.
Высокородность мысли, лишь снящаяся мне.
Весомость аргументов, и вескость заключений,
и честность полемиста, и гордость знатока.
Всё это – Доры Штурман и радость и мученье.
Нет у меня сомненья, что это на века.
Несколько самокомментариев. «Поэту благодарность» - не конкретному поэту, а собирательному; любимые поэты Доры, из современных: Борис Пастернак, Александр Галич и уже упоминавшаяся Сара Погреб, кстати сказать, старая приятельница Доры, с которой её на многие годы развела судьба, но затем (нет сказок лучше, чем те, которые создаёт сама жизнь) вновь свела – уже в Израиле.
«Ненависть к убийце» - ко всем убийцам, главным образом власть имущим, специально большевистским, прежде всего к Сталину.
А что до умения «пробиться сквозь (…) склонность к болтовне», то имеется в виду общая беда многих пишущих, зачастую не умеющих остановиться, растекающихся мыслью по древу, теряющих за второстепенными выкладками то главное, ради чего создавался соответствующий текст. Писателю Доре Штурман совершенно не был свойствен этот порок «упорнографии» (автор термина – Э.Кроткий).
Когда она анализирует сочинения других авторов, будь то поэты, политические публицисты или мемуаристы, Дора никогда не примысливает то, чего у них нет. Ей присуща редкая добросовестность в трактовке обсуждаемых произведений и то, что я назвал в стихах «честностью полемиста». Она также исключительно искусна – и опять же честна – в своей манере цитирования: не вырывает из контекста отдельные фразы, тем более обрывки фраз, боясь хоть на йоту исказить смысл чужого высказывания.
Основные тон и структура её размышлений и разборов – это сначала по возможности непредвзятая, максимально близкая к первоисточнику трактовка авторского текста, а затем (но лишь затем!) нелицеприятная, подчас весьма жёсткая, его оценка.
Я приведу только один пример, на мой взгляд ярко иллюстрирующий подход Доры Штурман к исследуемому материалу. В книге «Мёртвые хватают живых» она цитирует одно из писем В.И.Ленина (имеется в 54-м томе Полного собрания сочинений):
Руководителям центральных советских учреждений
Уважаемые товарищи!
Раз и навсегда необходимо положить конец безобразию волокиты и канцелярщины в вашем учреждении. Важные и срочные дела, направляемые к вам приёмной СНК в видах разрешения многочисленных жалоб, заявлений на имя СНК и его Председателя, сплошь и рядом остаются без ответа и исполнения. Предлагаю немедленно подтянуться. Машина советской администрации должна работать аккуратно, чётко, быстро. От её расхлябанности не только страдают интересы частных лиц, но и всё дело управления принимает характер мнимый, призрачный.
Следует комментарий Доры:
Последняя фраза великолепна в своей достоверности. Стилистически несовместимая с остальным текстом письма (одного из классических образцов бюрократического пустословия), она отлично передаёт настроение Ленина.
Но Дора Штурман не ограничивается микроанализом. Читая её книги, неизменно добираешься до макровыводов, порой расписанных по пунктам. Таковы десять пунктов, характеризующих поражение «великолепной теории» марксизма-ленинизма в книге «Наш новый мир». Впрочем, не ими завершается эта едва ли не лучшая в советологической литературе обширнейшая работа. Вот её «конечный вывод»:
Наука строго доказала невозможность осуществления такой общественной системы (социалистической.- М.К.) и, более того, объяснила, почему все, даже самые благие намерения создать «хороший» социализм с упорядоченной централизованной экономикой не могут привести ни к чему другому, кроме монопартократических утопий-оборотней (…), национальных по форме, тоталитарных по содержанию.
И ещё одна цитата – на сей раз из статьи «Хорошо забытое старое» («22», №92, 1994), посвящённой работе Г.Спенсера (1820-1903), выдающегося английского философа и социолога, который задолго до воцарения коммунизма «в одной, отдельно взятой стране» предсказал нежизнеспособность этой социальной системы:
… Мы слышим и легко запоминаем то, что готовы и (сознательно или бессознательно) хотим услышать. Чуждое, не пережитое нами, не созвучное нашему строю мысли и пониманию жизни мы до последней возможности (и даже сверх таковой) отвергаем. Как это ни расточительно, у поколений советских людей, проживших многие десятилетия в деформированном духовном пространстве, другого пути, как открывание давно открытых истин, нередко и не было. Поэтому самое время перепечатать столетней давности работу Спенсера. Возможно, сегодня от неё уже не отмахнутся с такой хлестаковской лёгкостью, как Ленин в 1917 году». (Ленин назвал Спенсера «учёнейшим дурачком»).
… Я не единожды писал о творчестве Доры: есть у меня статьи и о «Современниках», и о последней опубликованной книге – «По горячим следам». Первую я закончил словами: ««Современники», наряду с книгами Солженицына, песнями Галича, мемуарной прозой Надежды Мандельштам и «Нашим новым миром» самой Доры Штурман, должны бы стать настольным чтением подрастающих поколений в новой России».
Реакция Доры на эту концовку, сообщенная мне по телефону, гласила: «Но не станут». Боюсь, что она, как всегда, оказалась хорошим пророком. Ибо та «новая Россия», о которой я писал в 1999 году, за истекшие с того времени двенадцать лет вновь превратилась в авторитарное государство, где странным образом совмещаются частная инициатива и конкуренция, с одной стороны, и мафиозно-коррупционная власть, опирающаяся не на закон, а на «понятия» - с другой.
И всё-таки я верю. Верю, что написанное Дорой Штурман ещё будет востребовано и в России, и во всём русскоговорящем и русскочитающем мире, раскинувшемся сегодня на всех населённых континентах нашей Земли. «Не может пропасть, что сказали страданье и страсть» (В.Незвал). Как написала ещё в 1943 году сама Дора, тогда красивая и двадцатилетняя,- «... и потому, что ясность цели
В огне рассвета рождена,
Сегодня и в своём конце я
К дням юности пригвождена».
Кстати, спустя год после сочинения этих строк юная Дора Штурман была арестована в Алма-Ате, где находилась в эвакуации, карательными органами «нашего нового мира» по знаменитой 58-й статье и три последующих года провела в заключении.
В Израиль Дора с семьёй уехала в 1977 году, спасаясь от очередного ареста. Причём если в 1944-м она была репрессирована по не слишком обоснованному политическому обвинению (как участница кружка вольнодумцев, желающих понять, почему перестали печатать Пастернака), то в конце 1970-х тюрьма и лагерь ей грозили «на полную катушку» за публикацию в самиздате ряда работ, выдержанных в последовательно антисоветском духе.
Хотя мы с Дорой земляки (по нашему родному Харькову), но познакомились только в Иерусалиме в первые недели пребывания здесь моей семьи (лето 1990-го). С тех пор наши дружеские контакты не прекращались, и всякий раз, присылая мне свои книги, Дора оснащала их тёплыми дарственными надписями.
Я глубоко скорблю об этой утрате. Для меня Дора Штурман была и остаётся образцом (скорей всего недосягаемым) добросовестности и существенности анализа явлений материального и духовного миров, к которым в тот или иной период было приковано наше внимание. Хотелось бы, при всех житейских перипетиях и личных – быть может, не всегда справедливых – пристрастиях, сохранять некий уровень, пусть и на несколько делений ниже заданного Дорой, но по сути близкий тому, что декларировал любимый ею и мной Александр Галич:
«Спину вялую горбя,
Я ж не просто хулу,
А гражданские скорби
Сервирую к столу».