Леонид Пекаровский
Народ или нация?
Если родословная большинства народов мира сокрыта от нас толщей времен, то историю зарождения, становления и развития своего народа мы можем прочесть в Книге Книг. Мы знаем имя основателя нашего народа – Авраам. И о сущности Завета, то есть договора между Б-гом и Авраамом, именно – о создании еврейского народа: "И Я произведу от тебя великий народ, и возвышу имя твое, и будешь ты в благословении (Быт. 12:5)". Нам доподлинно известны все перипетии рождения от жены его Сарры сына Ицхака…
Таким образом, повсеместно утвердившаяся теория о возникновении любого народа из семьи через род и племя подтверждается Священным Писанием на этом примере.
Однако упомянутый выше генезис не завершается на стадии объединения родственных племен с образованием народа. Существует еще одна ступень, более высокая, завершающая развитие народа – нация. Различие между народом и нацией весьма незначительно, оно заключено в, казалось бы, второстепенном физическом факте: обладании собственной территорией. Нация – это народ, владеющий своей землей. Но отсутствие этой "детали", как показала вся история еврейского народа, со временем превращается в фактор колоссальной разрушительной силы: если народ не становится нацией, то есть его бытие протекает вне собственного государства, он рабствует либо ассимилируется, либо погибает.
Понятие нации было заложено в Ветхом Завете, когда Б-г пообещал потомству Авраама землю: "И явился Г-дь Аврааму, и сказал: потомству твоему отдам Я землю сию. И создал он там жертвенник Г-ду, который явился ему" (Быт. 12:7). И так и случилось – поколения евреев после Моисея были уже нацией и владели даже не одним, а двумя государствами – Иудеей и Израилем, как в наше время Китай или Корея.
Вещи, о которых я говорю, просты и понятны, чтобы не сказать – тривиальны. Почему же религиозное сознание после краха еврейской нации, после падения еврейских государств, после рассеяния в течение тысячелетий отрицало возможность восстановления еврейской нации и еврейской государственности? Для чего было иудейской религии – абсолютному властителю всех сторон жизни еврейской общины в любом местечке или гетто любой страны хитроумным способом связывать возрождение нации и государства с априори нереализуемой идеей пришествия Мессии?
Ответ на все эти вопросы только один: с восстановлением государства, с возрождением нации светская власть религии значительно ослабевает, и религиозный истеблишмент всеми возможными способами этому противится и препятствует.
Один из выдающихся философов ХХ века – еврейский религиозный философ Мартин Бубер в статье "Еврейский гуманизм" (1950 г.) пишет: "Израиль – не есть нация, подобно другим нациям, как бы многие его представители в разные времена ни желали этого. Израиль – это народ, не имеющий себе подобных, ибо это единственный народ, который с самого своего начала был одновременно и национальной и религиозной общностью. В тот исторический час, когда колена объединились, чтобы образовать народ, он стал носителем откровения. Завет, который его колена заключили друг с другом и с помощью которого они стали Израилем, принял форму коллективного завета с Б-гом Израиля".
И это писалось в то время, когда еврейский народ в результате сионистской революции уже являлся нацией, обрел свое государство, которое созидал, со всеми институтами и атрибутами власти. Почему же Бубер, говоря о еврейском народе, намеренно смешивает понятия "нации" и "религии", когда говорит "об одновременной национальной и религиозной общности"? Потому что Бубер ставит религию и над нацией, и над государством. Утрата религией всех видов власти, которую она осуществляла на протяжении тысячелетий – духовной, политической, культурной и в какой-то мере экономической, кажется Буберу очередной катастрофой: "Нашему времени выпало на долю разделить еврейский народ и еврейскую религиозную общину, которые до сих пор с самого своего возникновения были слиты воедино – нацию, подобную прочим нациям, и религию, подобную прочим религиям. Благодаря несравненной работе, проведенной в Палестине, нация находится на подъеме. Религия же находится, напротив, в глубоком упадке, ибо она, будучи ограниченной особой сферой ритуала и проповеди, уже не является силой, определяющей жизнь нации".
Философ Мартин Бубер очень точно определил важнейшие тенденции развития молодого еврейского государства, и особенно – взаимоотношение религии и государства. Однако, под влиянием религиозного сознания, он проигнорировал тот факт, что государство, если оно не является теократическим, ни при каких условиях не готово делиться властью, тем более признавать чью-либо другую, пускай и религиозную, овеянную тысячелетними традициями, власть над собой. Бубер будто не замечает того факта, что с возникновением Израиля для его граждан эпоха галута, время местечек и гетто, где религия осуществляла всю полноту власти, подменяя собой государство, прошло навсегда. Государство встраивает религию в структуру других своих общественных институтов, находя ей соответствующее место, где бы она смогла осуществлять свою непосредственную функцию: заботу о душах верующих, устремляющихся к Б-гу. Потерю религией абсолютной власти, которую Бубер точно определяет как "силу", отведение ей роли исключительно духовно-религиозного пастыря, что является сущностью всякой религии, философ воспринимает, как глубокий ее упадок.
Но если религиозное сознание смешивает, подобно средневековому алхимику, во всевозможных комбинациях понятия "народа", "нации" в стремлении выделить единственную субстанцию – религию, чтобы абсолютизировать ее, то сионизм эти понятия разъединяет, чтобы теоретически, а затем и практически, построить более естественную, а потому и более жизненную модель отношения нации-государства к религии-народу.
Логический гений В.Жаботинского с точностью математической формулы отчеканил это отношение: "Интересы нации выше интересов религиозной общины". И вообще В.Жаботинский – один из немногих мыслителей в истории мировой мысли, кто отделяет понятие "веры" от понятия "религии" и показывает разные их сущности. Ни у Канта в "Религии в пределах только разума", ни у Гегеля в "Философии религии" разговор об автономном существовании веры и религии не идет. И даже Кьеркегор и вся плеяда экзистенциалистов, которые, нанося "смертельный" удар религии и восстанавливая во всех правах веру, иногда употребляют и термин "религия", говоря о вере, как бы теряют на тающих за горизонтом границах мышления свою тончайшую интеллектуальную чувствительность.
В статье "Вера", написанной Жаботинским в 1935 г., говорится: "…Музыка и поэзия – две могучие человеческие эмоции; человек, у которого отсутствует одна из них или обе, человек душевно скудный, обойденный судьбой. Но что такое поэзия и музыка по сравнению с такой эмоцией, из которой, может быть, исходят музыка и поэзия? Эта эмоция – томление души человеческой, которое побудило нас еще во времена первого человека наполнить небо и землю, реки и леса тайнами жизни, которое повергло человека на колени перед силой, которую он никогда не лицезрел, ввергло человечество в войны, вызвало к жизни палачей и героев, привело к созданию архитектуры, живописи, искусства, скульптуры и философии. Из всех духовных факторов мировой истории вера всегда была самым сильным фактором, особенно в средневековье…
У полноценного, высокоразвитого человека не может отсутствовать эта мощная эмоция. Человек будущего – натура цельная, у которой в наличии все эмоции, – будет человеком верующим. Не знаю, как будет выражаться эта вера, но связь между его душой и бесконечностью будет сопровождать его во всех его поступках…"
Глубже и поэтичнее о сакральной вере, чем сказал Жаботинский, и не скажешь. И напротив, религию один из вождей сионизма не принимает: "…Я бы скорей одобрил непосредственную борьбу против религии…" Однако выдающийся политический мыслитель, тонкий стратег и тактик, Жаботинский понимал, что без иудаизма ни государство, ни нация, ни еврейский народ невозможны, ибо необычайно мощна раздувшаяся до вселенских масштабов религиозно-историческая память, три тысячи лет тучневшая на сочном "корме" религиозной догматики. Поэтому Жаботинский предлагает не борьбу с религией, а более тонкую идею – низведение ее к роли протокольного статиста: "…Положительное отношение к религии должно выражаться другими путями: в официальных церемониях, на национальных торжествах, конгрессах, съездах, собраниях, например, можно начинать их с богослужения, независимо от того, "верят" ли члены и его участники или нет…"
Жаботинский определяет веру как эмоцию. Но вера – не есть эмоция. Она не рождается из чувства. Вера – один из фундаментальных врожденных инстинктов человека, как и инстинкт самосохранения, например. Она многомерна и всеобъемлюща. Самый высший тип веры – сакральный, то есть вера в Б-га. Когда созревшая душа готова принять веру, та начинает свое восхождение из глубин предсознания. Попадая в душу, вера сублимируется, то есть превращается из первозданного инстинкта в инстинкт одухотворенный, способный возбудить мощнейшее экзистенциональное переживание Б-га.
Вера противоположна разуму. Более того, она вступает с ним в борьбу. Именно борьбе с разумом посвящена та часть экзистенциальной философии Сёрена Кьеркегора, где философ говорит о вере. Кьеркегор различает три ступени экзистенциального – эстетическую, этическую и сакральную (веру). Каждая последующая ступень выше предыдущей. Самая высокая из них – вера, для достижения которой человеку, в отличие от первых двух ступеней, где достаточен только переход с одной на другую, нужно совершить духовный прыжок, требующий невероятных усилий. Для этого необходимо преодолеть разум, присутствие которого делает невозможным этот прыжок.
Кьеркегор пишет: "…Вера противоположна разуму, вера живет по ту сторону смерти…" "…Вера значит именно это: потерять разум, чтобы обрести Б-га…" "…Какой невероятный парадокс – вера!.. Парадокс, которым обычное мышление не может овладеть, ибо вера именно там и начинается, где обычное мышление кончается…"
Говоря о том, чтобы "потерять разум и обрести веру", Кьеркегор вовсе не имеет в виду физическую потерю разума. Он пишет о нейтрализации разума, дабы он не искжал и не замутнял чистую веру. Каким же образом?
Чтобы оградить веру от разума, Кьеркегор возводит два защитных бастиона – абсурд и чудо. Абсурд (лат. нелепый, бессмысленный) – абсолютно противопоставлен разуму, призван его полностью упразднить (Тертуллиан: "Верую, ибо абсурдно!"). А чудо, которое произрастает из иррациональных корней, находится вне досягаемости возможностей разума, и поэтому он должен отступиться в бесплодных попытках его понять.
Но вера появляется не на стадии "потери" разума. Она зарождается в глубинах предсознания и к разуму, до поры до времени, никакого отношения не имеет. Ее бытие, и в состоянии возможного, и актуализированное, обусловлено только этим – оно не порождается разумом, не находится внутри него, и не замещает разум. Вера – вне разума!
Кьеркегор переоценивает защитные возможности абсурда и чуда, ибо в качестве оборонительного оружия они значительно уступают по мощи наступательному оружию разума – логике.
Сущность разума в познании. Ничто не в силах остановить его в стремлении познавать. И даже то, что лишено всякого основания для познания. Снова и снова разум штурмует бастионы непознаваемого. Вот и в нашем случае он с помощью логики атакует понятия "абсурд" и "чудо", пытаясь осмыслить и философски обосновать их принципы. И когда ему, хоть и в незначительной мере, это удается, стены, защищающие веру, рушатся, и разум овладевает ею.
Результатом этого насилия является зачатие и рождение религии – нежеланного верой ребенка. Религия же обретает нелюбимую мать. Отца – разум, религия, напротив, почитает. Более того,без него она не может обойтись.
Гегель говорит: "…В философии религия получает свое оправдание от мыслящего сознания. Мышление есть абсолютный судья, перед которым содержание (религии) должно оправдать и объяснить себя…"
Показательно, что здесь Гегель, не разделяя понятия "вера" и "религия", очень точно описал отношение разума именно к религии, примат первого над второй. А экзистенциалисты, критикуя Гегеля за абсолютизацию разума и построение на этой основе абстрактной философской системы, где не нашлось места живому человеку с его в высшей степени экзистенциальным миром, напротив, расправляются с религией и возвеличивают веру. При этом, как и Гегель разум, они абсолютизируют абсурд, полагая, что вера, подобно религии в случае с разумом, подотчетна абсурду. В то время, как абсурд – всего лишь атрибут веры, всего лишь подчиненная целому часть…
Итак, подведем некоторые итоги:
Вера – проста. Это, скажем, Десять Заповедей Моисея, или Нагорная проповедь Иисуса Христа. Вера – интимна и сокровенна. Она глубоко экзистенциальна, ибо переживаема и проживаема внутри души верующего. Она – нетелеологична, то есть не имеет цели, кроме Б-га. Она со всей страстью воспламеняет в душе сакральный огонь, который очищает душу от временного и делает ее бессмертной и бесконечной. Она – вне разума.
Когда Иисус в Нагорной проповеди говорит: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное" (От Матф. 5:3), то он имеет в виду не нищету духа, в смысле его опрощения, а отказ от разума в пользу веры. Это подтверждается и в эпизоде с хождением по водам Кинерета: повинуясь призыву Иисуса – иди! – Петр, подхваченный небывалой энергией веры, пошел по воде. Но вмешательство разума, который в соответствии с внешними обстоятельствами – штормом на Кинерете, породил боязнь и сомнение в возможности, видевшейся как абсурдная, идти по воде. И ветер веры, наполнявший "паруса" души Петра, мгновенно иссяк. Неверие вновь возвратило телу апостола вес, а земное тяготение камнем потащило его на дно. Петр безотчетно верил, а усомнился враг веры – его разум…
Религия, в отличие от веры, телеологична. Ее цели – не в бесконечных просторах Царства небесного. Она больше заинтересована в царстве земном. Она конкурирует со светской властью. Религия – империалистична. Ее стремление к расширению не знает границ. Для того чтобы добиться поставленных целей, религия создает очень жесткие, тоталитарные духовно-политические структуры с вертикалью власти. Религия нетерпима к инакомыслию. И в то время, как вера одаривает души свободой, религия их порабощает, заковывая в цепи догматов. Религия необычайно агрессивна и при любых условиях готова отстаивать свои интересы: духовные, политические, экономические с оружием в руках. Преследуя эти земные интересы, религия теряет Б-га.
Ныне религия является одним из самых опасных вызовов человечеству, ибо она развязала против него самую настоящую войну. Обычно полагают, что это война цивилизаций или культур. Нет, это война религий за сферы влияния или, если говорить об исламе, за мировое господство. Религия отбрасывает человечество в эпоху средневековья. Но если в то время человечество с большими потерями, но все же выдержало противоборство религий, то теперь, при наличии оружия массового поражения, ему грозят самые непредсказуемые последствия.
Прогноз: рано или поздно людям придется отказаться от религии. А что же останется? Останется единая вера в единого Творца!..
На вопрос же: народ или нация? – отвечу так: и народ, и нация. А еще и семья, и община. Ни одно из этих понятий еврейская нация не зачеркивает. Наоборот, она их объдиняет и… оберегает в едином еврейском государстве.