Александр Танков

СТИХИ

* * *

До свиданья, Франция! Ты скоро умрешь. Умрешь
С песком на зубах, звуком речи чужой в гортани.
Пропадут ни за цент, ни за рупию, ни за грош
Заливные луга Нормандии, яблочный сон Бретани.
Потому что жизнь не читает Верлена, не носит шелковое кашне,
Не курит "Житан", не пьет кальвадос, не играет в петанко,
Она храпит, скрипит зубами и ворочается во сне,
Гремит цепями, скрежещет гусеницами тяжелого танка.
Она пьет тормозную жидкость, стоит в очереди за кипятком,
Она вся – зашитая ржавой иглой рваная рана.
Она проходит мимо, скрипя сапогами и не думая ни о ком,
Бормоча под нос четвертую суру Корана. 

* * *

На каком языке дышу, на каком целую,
На каком языке, задыхаясь, тасую звуки,
На каком языке не люблю эту зиму злую,
Ее почерк армейский, ее ледяные руки?
Из какого запасника нам доставать привычки?
То ли снова растут усы, то ли только брови?
То ли заступом по хребту, то ли взять в кавычки,
До майорской первой звезды не отведав крови.
Кто опять в шутовской шинели шагнет на сцену –
Так темно, что уже самого себя не вспомнишь,
И лицом в темноту влетев, как в глухую стену,
Словно кровью, неполной октавой рот наполнишь.


ВОРОН

								А.Кушнеру

Это черный ворон чудит, бормочет, каркает,
                                   задушенный разношенным январем,
Ледяной чардаш отплясывает,
                                       снежную колыбельную распевает,
Мы, говорит, с тобой никогда, никогда не умрем,
Смерти вообще не бывает.
Разве что понарошку: ведь мы уже пробовали,
                                                         мы примеряли смерть,
Надевали ее, как шубу, навыворот, наружу стершимся мехом,
Она нам на плечи ложилась, как ватная, тяжкая, волглая твердь,
За спиной стояла, кривлялась, дразнила
                                             картавым простуженным эхом.
Мы с ней встречались то ли в Воронеже, то ли в Тамбове,
                                                                         то ли во Мге,
На зубок ее пробовали, как в детстве косую сосульку лизали,
Она как снег подтаявший хлюпала в стоптанном сапоге,
На полу как окурок валялась на грязном вокзале.
И чего нам ждать, если все повторяется, как в тяжком сне,
Как в дурной кинохронике,
                                     как на запиленной старой пластинке,
Если смерть в каждом зеркале, в каждом открытом окне,
И сквозь жизнь проступает она,
                                      как на детской туманной картинке…


РОЖДЕСТВО ВТОРОЕ

Когда нас вели, подгоняя пинками,
Штыками и окриками. Когда
Нас гнали к вокзалу, как гонят стада
На бойню, как нас изгоняли веками –
Мы в землю смотрели, чтоб вас не смущать.
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?
Из окон, дверей, чердаков и подклетей
Нам что-то кричали, махали руками,
Чтоб мы не забыли позор и вину,
С которой сроднились за двадцать столетий.
Тот вез на тележке больную жену,
А этот шатался под тяжестью гроба.
Скрипач неуверенно трогал струну,
И ребе лелеял свою седину,
И чей-то костылик торчал из сугроба.
Когда нас вели, то с обеих сторон 
Дороги толпа понемногу редела:
У каждого было какое-то дело,
И сделалось небо черно от ворон,
И колоколом безъязыким гудело.
И в этой редеющей быстро толпе
Был некто невидимый в черной кипе,
В разбитых очках, в пиджаке от Lacosta.
Он выкрикнул, выбросив в небо кулак:
– Ты выдумал сам Колыму и ГУЛАГ,
Ты сам запустил лохотрон Холокоста,
Чтоб нами детей христианских стращать!
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?

Когда мы дошли до окраин Москвы,
Средь нас оказались случайно волхвы.
Один наклонился над спящим младенцем,
Вздохнул умиленно и сделал козу.
Другой прошептал, вытирая слезу:
– Мы шли в Вифлеем, а попали в Освенцим!
Кому же теперь поднесем мы дары –
Слоновую кость, золотые шары
На воском закапанной ветке еловой,
Мешок сухарей и полфунта махры,
И ладан, и мирру, и хлеб из столовой?
Нам в спину смотрели чужие дворы, 
Крестились, и мерзлые бревна пилили,
И поровну наши пожитки делили.
И вскоре наш путь завершился – когда
В морозной ночи засияла звезда.

* * *

До свиданья, Крым трехпалубный,
                                 вдоль борта светляки - иллюминаторы,
До свиданья, томного Сухуми мандариновые ночи!
Уплываете из нежных рук какой-то матери
Как сирены полногрудые, тритоны – силачи чернорабочие.
До свиданья, утренняя, детская, домашняя Германия!
Как привык к твоей весне прохладной, чинной, черепичной.
До сих пор случайно нахожу в кармане я
То талон трамвайный рижский,
                     то музейный таллиннский билетик двуязычный.
Все, казалось, ждет – напыщенная сонная Гранада,
Золотая плесень веницейская, тирренский розовый прибой...
Что ж, не будет этого, да вроде больше и не надо.
До свиданья, жизнь, нам было хорошо с тобой.