"Но главное, что Вован понял из книг, это то, что в жизни нет ничего слаще тайм-аута".
Виктор Пелевин,
"Тайм-аут, или Вечерняя Москва"
Козел во впереди идущей машине, наверное, слушал свою басурманскую музыку или ковырялся в носу. Во всяком случае, тащился он на смехотворной скорости, километров девяносто в час. Фима прижал газ, вывернул на встречную полосу и пошел на обгон.
Козел, естественно, оказался чучмеком-марокканцем: его рука, по чучмекскому обыкновению, торчала наружу, сжимавшие сигарету пальцы покачивались в такт барабанному бою, несшемуся из недр машины.
– Вот потому "марокканцев" в летчики не берут, – подумал Фима, меряя презрительным взглядом испуганного сефарда. – Куда он в самолете руку с сигаретой высунет?
Он перевел взгляд на дорогу и тут же понял, чего испугался чучмек. Прямо навстречу его "Фиатику" мчался огромный семитрейллер; свернуть было некуда, а тормозить поздно. Не отрываясь, словно завороженный, смотрел Фима на блестящую морду грузовика, пока не наступила темнота.
Удара он не почувствовал, он вообще ничего не почувствовал, кроме осторожного прикосновения чего-то пушистого к носу. Фиму потянуло вперед, руля перед ним не оказалось, чтоб не упасть, он выставил руки и, повалясь на четвереньки, замер.
Зажмурив глаза, Фима смиренно принялся ожидать появления темного тоннеля со светлом пятном в конце, теней родственников, добрых ангелов и прочих атрибутов начала загробной жизни.
Прошло несколько минут. Пахло пылью, нос щекотало, но больше ничего не происходило. Открывать глаза было страшно, но оставаться в идиотской позе тоже не хотелось. Фима вздохнул и разлепил веки.
Он оказался в синагоге, стоящим на коленях перед занавеской, прикрывающей шкаф со свитками Торы. Пылью несло от этой самой занавески, и нос щекотала тоже она. В синагоге Фима бывал несколько раз за свою жизнь: в первый – на экскурсии для новоприбывших, во второй – на бар-мицве у сына соседей, и еще один по какому-то другому поводу. Во всяком случае, интерьер ему был знаком.
Неярко горели светильники, поблескивали лаком подлокотники массивных кресел с сиденьями и спинками из толстого пурпурного плюша, стены, почти доверху закрытые стеллажами для книг, отсвечивали золотым тиснением обложек. За цветными витражами окон стояла чернота. Если так начиналась загробная жизнь, то Фима явно оказался в раю, ад, скорее всего, выглядел бы иначе. Сковородками и бушующим пламенем пока не пахло, что утешало.
Но делать в этом непрошеном раю Фиме было нечего. Он поднялся с колен и решительно направился к выходу.
– А тфилин? – раздался вкрадчивый голос. – Тфилин кто накладывать будет?
Фима замер, точно вкопанный. Посреди зала стоял "дос" в традиционной пингвиньей униформе и, дружески улыбаясь, рассматривал Фиму. Черная шляпа сидела на "досе" странно, словно изнутри ее поддерживало еще что-то, а из-под полы длинного лапсердака выглядывал жгут коричневой кожи с волосатой кисточкой на конце.
– Черт! – екнуло Фимино сердце. – С хвостом и рогами. Но в синагоге! И с каких пор черти предлагают накладывать тфилин? Что они, хабадники, что ли? Чертовщина какая-то!
– Какие еще тфилин? – буркнул он и двинулся дальше. – Не знаю никаких тфилинов!
– Стоять,– негромко приказал "пингвин ", но Фима не остановился, а наоборот, ускорил шаг.
Раздался щелчок, что-то подсекло Фимины ноги и сильно рвануло вбок. Не удержав равновесия, Фима упал, больно ударившись плечом о подлокотник кресла. То, что он принял за хвост, оказалось кожаным бичом, и "пингвин" орудовал им довольно умело.
– Урою, козел! – зарычал Фима и, выхватив из кармана верные нунчаки, бросился на "доса". Впрочем "бросился" – чересчур сильное определение, на втором шаге "пингвин" снова взмахнул бичом, Фиме показалось, будто из волосатой кисточки вырвалась струя огня и обвилась вокруг его руки. Кисть обожгло, словно по ней действительно прокатился огонь, и нунчаки отлетели в сторону. Следующий взмах бича опрокинул Фиму на пол.
– Горяченького захотелось? – дружелюбно спросил "пингвин".
– Не, – еле выдавил из себя Фима. Рука болела нестерпимо, да и лодыжки, по которым дважды прошелся бич, горели огнем. – Чего тебе надо, к… – он хотел сказать "козел", но слово застряло в гортани, словно непрожеванная горбушка хлеба. Совершено несообразно ситуации Фима вдруг ощутил голод, еще бы, ведь кроме чашки кофе с булочкой он ничего не ел, а сейчас уже хорошо за полдень.
– Мне надо, чтобы ты наложил тфилин, – ответил "дос", пряча за спину руку с бичом.
– И ты отстанешь? – без всякой надежды спросил Фима. Он уже начал понимать, что попал сюда надолго, и грубой силой "доса" не взять, значит, нужно устанавливать отношения.
– Конечно, нет, – ответил "дос". – Как я могу от тебя отстать?
– Как пристал, так и отстань, – предложил Фима, поднимаясь с пола. – Ну, наложу твой тфилин и пойду себе. У меня дел знаешь сколько?
– Кончились твои дела, – ответил "пингвин", доставая из-за спины руку с бичом. – Неужели ты еще не понял?
– Понял, понял, – торопливо согласился Фима, поднося к глазам ноющую руку. Кисть пересекал багровый рубец, действительно напоминающий ожог. – Посмотри, чего наделал, к…, – он снова поперхнулся и показал "досу" кисть.
– Сам виноват, – невозмутимо ответил "дос".
– И не стыдно? – выложил Фима свой всегда срабатывающий козырь. – Я кровь в Дженине проливал, пока ты в синагоге раскачивался.
– Не ври, – строго произнес "дос". – Ты не кровь, а мочу проливал, и не в Дженине, а на ремонтной базе под Беэр-Шевой. Ты бы еще кое-что пролил, да ни одна "солдатка" не согласилась.
"Пингвин" оказался неплохо осведомленным, поэтому оставалось одно: усыпить бдительность, подобраться поближе, вырвать бич, а там…
"А что там? – усмехнулся про себя Фима. – Терять-то уже нечего".
– Голову покрой, – приказал "дос", указывая на столик в углу синагоги. На столике ровной стопкой стояли картонные кипы, вроде тех, что выдают при входе на кладбище. Фима покорно пошел к столику, взял одну и водрузил на макушку. Кипа моментально прилипла к голове, острые углы больно впились в кожу. Фима попробовал поправить кипу, но не тут-то было: проклятая картонка сидела как влитая.
– Ну, где твои тфилин? – миролюбиво спросил Фима, подходя к "пингвину".
– Тфилин без благословений нельзя, – ответил "дос ". – Ты читать-то умеешь?
– За кого ты меня держишь? – обиделся Фима.
– На иврите, – уточнил "дос". – Благословения читать нужно на святом языке.
– Не, – буркнул Фима, – на иврите не умею. Не освоил я еще басурманскую речь.
– Сколько лет ты в Израиле?– строго спросил "пингвин".
– Сам будто не знаешь? – съязвил Фима. – Про Дженин знаешь, а про это – нет?
– Отвечай, когда спрашивают, – ласково улыбнулся "дос" и взмахнул бичом.
– Шесть с половиной, – выпалил Фима, отскакивая подальше. – Плеткой-то прекрати махать, а то жалобу напишу. Ну и порядочки у вас, чуть что – сразу плеткой.
– Пиши на здоровье, – неожиданно легко согласился "дос". – Бумага и карандаши на столике. Но учти, что жалобы и просьбы принимаются только на святом языке. Мог бы и выучить за шесть с половиной лет. Все-таки в Израиле жил.
– Я не в Израиле жил, – поправил "пингвина" Фима, – а в русскоязычной общине Израиля. У нас все по-русски: газеты, радио, телевидение. Адвокаты по-русски, чеки в банках по-русски, на работе говорим по-русски. Давай твои благословения по-русски, увидишь, как отчеканю.
– Хватит болтать, – приказал "дос". – Садись в кресло.
Фима уселся. Сидеть было удобно, спинка приятно пружинила, мягкое сидение обволакивало ноги. Сразу потянуло в сон.
– Читай, – " дос " показал Фиме большую таблицу с алфавитом. – Какая первая буква?
– А, – уныло произнес Фима. Он не любил учиться. Уроки, занятия, домашние задания всегда вызывали у него чувство глубокого отвращения.
– Не, "а", а "алеф", – поправил "дос". – Алеф с камацем произносится – "а", видишь внизу значок. Это камац.
– Вижу, – грустно произнес Фима.
– Алеф и сэголь произносится – "э", – перешел "дос" к следующему значку, – алеф и холам – "о", алеф и хирик – "и". Запомнил?
– Да кто же это может запомнить! – возмутился Фима. – Мура какая-то! Проще нужно: гласные и согласные, как в русском.
– Повторяй, – "дос" щелкнул бичом. – Алеф и камац – "а".
– Алеф и камац "а", – эхом отозвался Фима, – алеф и сэголь – "э".
Время тянулось, как слюни у голодного, да и голова у Фимы работала на удивление плохо: запомнить произношение буквы "алеф" ему удалось с пятидесятого раза. Со временем дело обстояло весьма странно: поглядывая на свои роскошные непотопляемые, несгораемые и небьющиеся "Rado", Фима с удивлением заметил, что секундная и минутная стрелки вращаются, как обычно, а вот часовая стоит на месте.
Жрать хотелось нестерпимо, пить тоже, а в довершение к прочим неприятностям веки наливались свинцовой тяжестью. Косясь на часы, Фима определил, что занимались они примерно часа четыре.
– А перерыв-то когда? – спросил он после того, как "дос", закончив с "алеф", немедленно приступил к "бет".
– Перерыв? – слегка удивился "дос". – Перерыв прямо сейчас.
Не успел Фима обрадоваться, как "пингвин" вытащил бич, перехватил его и щелкнул Фиму рукояткой по самому кончику носа.
От этого удара жизнь брызнула из жил, синагога завертелась перед глазами Фимы: потолок поехал на пол, пол на потолок, а посередине этой чертовой круговерти невозмутимо белело лицо "доса".
Вращение постепенно замедлилось, затем прекратилось вовсе. Фима сидел на том же кресле в той же позе. Есть, пить и спать не хотелось ни чуточки.
– Бет и камац – "ба", – завел "дос" свою песенку, – бет и сэголь – "бэ".
Прошел день, или два, или три – счет времени Фима давно потерял. Несколько раз, когда подступали голод и сон, "дос" пускал в ход рукоятку бича, и зубрежка продолжалась. Хвастаться Фиме было нечем: с трудом одолев алфавит, он учился читать, заучивая наизусть каждое прочитанное слово. За многочисленные ошибки "дос" не ругал, но смотрел таким укоризненным взглядом, что Фиме становилось стыдно. Он просто сгорал от стыда за свой нетренированный мозг, неспособность запомнить элементарные вещи. Мысли еле ворочались в голове, тяжелые, словно валуны. Тоска от всего этого была не то, что смертной, а послесмертной, внепредельной и заунывной, без малейшего проблеска надежды.
От мысли завладеть бичом Фима отказался: бунтовать и спорить не имело ни малейшего смысла, оставалось одно – страдать. Что он и делал.
В один из дней, или ночей, или вечеров из-под потолка синагоги раздалось хрипение, напоминающее работу испорченного громкоговорителя. Спустя несколько секунд хрипение стихло и голос, похожий на голос электронного автоответчика, произнес:
– Наступает покой, все отдыхают!
"Дос" тут же поднялся и пошел к выходу. Фима вскочил и, с трудом ковыляя на заснувших от бесконечного сидения ногах, двинулся за ним. Подойдя к двери, "дос" повернул ручку и вышел.
У Фимы дверь, конечно же, не открылась. Он дергал ее на всякие лады, бил ногами, кричал, наваливался с разбегу – но бесполезно.
Автоматически взглянув на часы, Фима заметил, что часовая стрелка сдвинулась со своего места – часы пошли.
– Неужели кончилось? – мелькнула шальная мысль. – Нет, скорее всего, просто тайм-аут. Но как было бы хорошо, ах, как это было бы хорошо!
Слегка размявшись, он начал исследовать синагогу. К большому залу, уставленному огромными стеллажами с книгами, примыкала маленькая комнатка, и в ней Фима обнаружил покрытый скатертью стол, а на нем несколько плетеных булок из белой муки, бокал и бутылку вина. Булки Фима умял, не сходя с места, запивая хлеб жадными глотками прямо из бутылки. Осоловев, он свалился на узкую койку, стоявшую в углу комнатки, повернулся лицом к стене и отрубился.
Разбудило его хрипение, несшееся откуда-то сверху. Уже знакомый механический голос произнес:
– Возвращайтесь на свои места, ибо завершил Израиль свой праздник.
Фима поглядел на часы. Ого, если они не врут, он проспал целые сутки. Выйдя из комнатки, Фима ополоснул лицо и руки под умывальником и вернулся в большой зал. Там было пусто, тихонько жужжали электрические лампочки, обложки бесчисленных книг сияли, словно покрытые настоящим золотом. Фима вытащил одну из них, посмотреть. Страницы огромного тома густо покрывали буквы, будто муравьи пролитый сироп. Фима вздохнул и сунул книгу обратно на место.
– Отдохнул? – "дос" сидел на прежнем месте, словно никуда не уходил. Наверное, он вошел в синагогу, пока Фима спал.
– Книжками интересуешься?
– Интересуюсь, – согласился Фима, усаживаясь на свое место. Надо было что-то менять в их отношениях, выходить на неформальный контакт.
– Давай уже познакомимся, – сказал он, протягивая "досу" руку. – Меня зовут Фима. А тебя?
– Кошиэль, – ответил "дос", не обращая внимания на протянутую руку.
– По кошачьей, значит, линии? – попытался пошутить Фима. "Дос"не ответил.
– А как называется это место? – продолжал завязывать контакт Фима.
– Динур.
–А где оно находится?
– Будешь учиться, мальчик, – усмехнулся "дос", – узнаешь.
Нехорошо усмехнулся, стремно, и впервые за все время у Фимы захолодело сердце.
– Чему учиться?
– Да вот этому, – "дос" широким жестом обвел забитые книгами стеллажи. – Все это будешь учить наизусть.
– Как, – ахнул Фима, теперь уже точно понимая, куда он попал. – Все эти тома наизусть?!
– Все, – подтвердил "дос", – до последней буковки.
– Да разве такое возможно, им же конца нет?! – Фима с ужасом посмотрел на теряющиеся в полумраке стеллажи. – На это никакого времени не хватит!
– А куда тебе торопиться? – ласково спросил "дос", поглаживая рукоятку бича. – Перед тобой – вечность.