Мемуары эти были обнаружены нами в пожелтевшей от времени (это не метафора) подшивке израильской русскоязычной газеты начала Большой Алии.
– И что, об этом никто, кроме тебя не знает? – спросил Писатель Ю.
– Никто!
– Это неправильно, – убежденно сказал Писатель Ю. – Это надо донести народу.
– Доноси, – согласился я смущенно.
Вот он и донес.
Автор
Фамильные мемуары
Я завидую тебе, читатель. Тебе еще только предстоит прочесть фрагменты любопытнейшей книги. Яркостью характеров и живостью описаний напомнит она истинному медиафилу "Метулу газетную" Гиллярштейна.
...Начало 90-х годов минувшего, ХХ, века – легендарные времена в истории нашей журналистики. В заштатном ныне палестинском городке Туль-Абибе почему-то сосредоточились редакции всех газет. Напомним молодым читателям, что в книге рассказывается о событиях, происходивших до подписания пакта "Биби – Аль-Абу-Хабиби". Синай еще был арабским, а Хайфа и Туль-Абиб – еврейскими... Остальное вы изучали в школе и помните, что иврит был тогда не только языком богослужения...
Текст говорит сам за себя: аромат эпохи передан замечательно. Я его ощутил и задохнулся. От восторга. Говорю автору:
– Неси в "Двадцать два"!
– Перебор!!!
– ?!
– Ну что за "двадцать два"?! Ни туда ни сюда – очко с плюсом. Мы позавчера с царем иудейским и первосвященником в картишки перекинулись, так журнал со вчерашнего дня называется "Шестьдесят шесть".
...Я завидую тебе, читатель. Тебе еще предстоит знакомство с замечательной книжкой об удивительном времени.
Шабтай Бар-Аман
И любовь была...
В те годы нравы в журналистике были не чета нынешним – царили не только взаимоуважение и преклонение перед талантом друг друга, но и любовь. И ласка, конечно.
Обращались друг к дружке ласково. Приходит, бывало, экономический редактор на службу и ласково говорит члену редколлегии по уголовным делам:
– Здравствуй, мой кравчик!
А та ему отвечает:
– Доброе утро, мой носик!
И садятся за компьютер. Каждый за свой. И пишут статьи. Хорошие и разные. Чаще разные. Как вдруг отворяется дверь, и входит спортивный редактор. А они головы от работы поднимут и ласково радуются дуэтом:
– Ах, наш зайчик пришел!
И пишут уже втроем. Попишут-попишут да и пойдут чай-кофий пить в книжную лавку при редакции. К сиделице заглянут и ласково здороваются:
– Сидишь, рыжик... Ну-ну, сиди...
И опять писать да редактировать пойдут. Не успеют по второй статье написать, как директор в присутствие является. Натура поэтическая, очень он музыку любил. А если на слова хорошие, так его прямо слеза прошибала. И все это знали. Вот он дверь отворит, а они трио задушевно так затянут. Ласково, чтоб его прошибло. Из Вертинского:
– Здравствуй, чижик мой, бесхвостый и смешной...
Умели тогда любить и уважать друг друга. Ласковые времена, что говорить! Сам главный редактор, и тот, бывало, припозднится, постучит в дверь согнутым пальчиком интеллигентно эдак – тук-тук! Кто ко входу поближе сидит, от компьютера оторвется и спросит ласково: "Кто там?"
Дверь приотворится и слышится робкий, но ласковый ответ:
– Это я, Эдичка!
Эх, были времена!..
Генеалогические коленки
Наши еврейские родословные... Что за увлекательная тема! Какие только коленца не выкидывала судьба с нашими коленами, расшвыряв их там и сям по всему свету. "От сих до сих", – как сказал Поэт. Тому мы тьму примеров слышали. Однажды известный редактор принес мне свое родословное дерево, и я должен не позабыть донести его до вашего сведения.
...Поехал как-то император всероссийский Петр I Алексеевич Романов поохотиться во Францию. То ли в Овернь, то ли в Пикардию, а может и вовсе в Кальвадос. Отвезли его на французско-королевскую дачу для бурбонов, скрытую в глубине лесов от глаз налогоплательщиков.
Там диких кабанов за ноги к деревьям привязывал, чтоб король не промахнулся и не утомился, бегая за зверем, местный лесник по фамилии Форестье.
Петр после охоты душой подобреет, выпьет двойного бурбону и говорит Алексашке Меншикову, что надо бы французишку-то этого пригожего с собой забрать. Французов, дескать, в русской службе нету. Шведы есть, немцы есть, голландцы тоже. Даже арап есть. А галлов нету.
– Да не француз он, мин херц. А так, жид вовсе.
– Вовси?
– Да нет, Форестье. Его Лейб кличут. А жид у нас есть уже. Шафирка-то, Шафиров, сталбыть.
– А французов нет! Быть ему нашим галлом. Форестье – как по-нашему? Лесник? Пущай будет лейб-лесник.
Так и стал Лейб лейб-лесником его императорского величества. Народ, кто попроще, из обслуги, коллеги, значит – так они его просто галлом звали. По нацпринадлежности. И дети его писаться стали Галл-Лесниками. Потом обрусели, как Фон-Визины. И стали Галесниками. Как Фонвизины.
Праправнук Лейба стал журналистом в Ленинграде (ныне – Санкт-Маннергейм, на финско-бурятской границе), а потом вернулся на родину предков. Но не в Галлию, а вообще в Израиль. Там и прославился как редактор и драматург. А потом мне свое генеалогическое древо принес. Его именем сегодня назван академический театр в Димоне – "Бейт га-Лесник".
Французская ветвь этой еврейской семьи тоже хорошо известна – один из Форестье воспет Мопассаном в романе "Милый друг" ("рогоносец Форестье").
А у какого же еврейского дерева нет побега в Америке после побега туда? В честь одного из побегов и был назван флагман американского флота – это англизированный вариант все той же еврейской фамилии – авианосец "Форрестол".
Везде одни евреи – это мы видим на примере одной простой еврейской семьи. Обыкновенная, можно сказать, биография в необыкновенное время...
Навеки в памяти людской
Этот человек из славной железной когорты стоит у меня перед глазами. Все называли его уважительно – "Мироныч"...
Это не преувеличение – его знали все. Его именем были названы стадионы, библиотеки, институты, города и даже один крейсер.
Ах, какой он был оратор, наш Мироныч. Площади откликались на его напористую речь, гоготали в ответ на его остроты, подхватывали его лозунги, его площадные призывы. Газеты с его выступлениями зачитывали до дыр.
Помню, как после триумфального выступления на Путиловском заводе имени Конрада Карловича Михельсона, седоусый мастер в простых железных очках по-отечески строго, но с суровой улыбкой в уголках глаз, говорил молодому рабочему:
– Запомни, сынок... Это наш Мироныч. Тюрьмы и ссылки не сломили его. И знает его весь мир – даже Брайтон-бич.
– Конечно, батя. Кто же не знает Губермана?
Благодарные потомки помнят нашего Мироныча и сегодня...
Просто гений
В редакции одной из газет повстречал я когда-то замечательного писателя, который был так стар, что никто и не помнил, как его фамилия. Все его звали Шрайбер. Он сидел в отдельном кабинете и писал (ударение на втором слоге). Много, непонятно, но увлеченно. В стихах и прозе. Называл он свои опусы почему-то "открыткес". И рубрики его так и назывались – открыткес: кулинарные и политические, эротические и окололитературные. Говорили, что ему присвоено было в свое время звание члена-корреспондента ПЕН-клуба, но старому пуристу не понравился заковыристый иностранный титул.
Пришлось титул перевести на родной язык. Так он стал "поц-шрайбер". А потом осталось просто Шрайбер. Сидит он, бывало, пишет, волосы от вдохновения ерошит. А потом вдруг как закричит, заскулит, заплачет. Когда прозой, а иногда и стихами. Все знали – надо подойти, погладить его по голове и успокоить. "Шрайбер, ты гений, – говорили ему. – Не плачь. Шрайб открыткес, Шрайбер. Ата миспар эхад. Намбер ван. Гений. Шрайб, шрайб открыткес". Это его успокаивало. Теперь таких писателей не бывает. Это и значит – человек раньшего времени.
Не ставьте крестиков
Легко живется нынешним журналистам – царь иудейский назначает главного редактора единственной официальной газеты "Временный курьер эха нашей страны в зеркале вестей и новостей с панорамы глобуса за конец недели". Политуправление Синедриона требует от него неуклонного следования доктрине "Иудаизм, автократия, синайность", а Академия – безупречности владения еврейским языком (который в ХХ веке ошибочно называли русским. Впрочем, это тема отдельного исследования).
В 90-е годы прошлого века ежедневных газет было во много раз больше. Три. Критерий назначения редактора был единственный – как можно хуже владеть языком по-русски. Одного редактора переводили с иврита на идиш, а оттуда – на русский, другого наоборот – с польского на иврит. А третий вообще ни одного языка не знал. За него статью напишут, он под текстом крестик поставит – и в набор. Говорил ему рав Абу-Хацера: "Не ставь крестик – рука отсохнет". А он все равно свое. Поставит – и в набор.
...Если вы сегодня за столиком в кафе на углу улиц Аль-Азбель и Ибн-Воронель в Ямите увидите сухорукого (или – как говаривали в старину – колчерукого) старикашку в панамке из пожелтевшей газеты, вспомните этот рассказ о героическом и суровом времени. И никогда не ставьте крестиков.
Кирьят-сюр-Сюр, 2023 г.
(Полностью мемуары публикуются в 362 номере журнала "66". Солдатам и новым репатриантам из Гренландии – до трех лет в стране – скидка).