(О новелле Х.Л.Борхеса "Тайное чудо")
Для разговора о Борхесе мы выбрали именно эту новеллу по трем причинам. Во-первых, она – из наиболее "культурных", знаковых для Борхеса. Во-вторых, ее "идейно-политическая ангажированность" отвлекает на себя внимание читателя, мешает ему разобраться в строении – и без того непростом – этой новеллы. Ну, и наконец, наличие еврейской темы – не переставшей быть актуальной за семьдесят с лишним лет, протекших после исторических событий, положенных в основу "Тайного чуда".
Если попробовать кратко пересказать содержание новеллы, получится примерно следующее. В марте 1939 года германские войска входят в Прагу. В поле зрения гестапо оказывается Яромир Хладик, личность подозрительная: в его жилах течет еврейская кровь, он подписал протест против аншлюса Австрии, он автор "иудействующей" работы о Якобе Бёме и т.д. Хладика арестовывают, приговаривают к расстрелу. Казнь должна состояться через несколько дней. Но вот чего гестапо не узнало: Хладик – автор незавершенной драмы в стихах, и именно эту вещь он считает главным делом своей жизни. "В контурах драмы, которые я набросал, чувствовалась не только изобретательность, способная скрыть недостатки и блеснуть достоинствами, здесь была попытка в символической манере выразить свое основное в жизни". В драме соблюдалось единство времени, места и действия. "…Стихотворная форма позволяла ему, воспроизводя в памяти гекзаметры, видеть текст, не имея перед глазами рукопись".
Накануне казни Хладик молит Бога дать ему год для завершения этой пьесы. Затем он погружается в сон, и во сне невидимый голос произносит: "Тебе дано время на твою работу". Наутро Хладика выводят на расстрел, солдаты выстраиваются, вскидывают винтовки, звучат слова команды – и тут МИР ЗАМИРАЕТ! Солдаты с нацеленными винтовками стоят неподвижно, на каменной плите двора застыла тень летящей пчелы, приговоренный не может шевельнуть ни рукой, ни ногой – но его мозг продолжает мыслить. И Хладик понимает: Бог внял его мольбе, искомое время – предоставлено. Мир останется неподвижным, пока драма "Враги" не будет завершена.
И Хладик принимается за работу. Он творит по памяти, наизусть – у него нет другой возможности. Может быть, так всегда и следует творить – наизусть, неподвижно стоя под открытым небом? Может быть, наведенные винтовки суть лучший стимул творчества? "Он трудился не для потомства, даже не для Бога, чьи литературные вкусы были ему неведомы. Неподвижный, затаившийся, он прилежно строил свой незримый совершенный лабиринт. Дважды переделал третий акт. Выбросил слишком очевидную символику – бой часов, музыку. Ничто ему не мешало. Он опускал, сокращал, расширял… Он закончил свою драму". И тут же время возобновляет свой ход, отложенный залп – раздается, четыре пули убивают Хладика.
Два чуда с казнимыми. Один из источников "Тайного чуда" – рассказ Амброза Бирса "Случай на мосту через Совиный ручей" ([2]). В рассказе описывается эпизод войны между Севером и Югом в США: отряд федеральной армии (северян) подвергает казни через повешение диверсанта-южанина. Посмотрим, в чем сходство между рассказом и новеллой.
1. В обоих случаях речь идет о казни: у Бирса это повешение, у Борхеса – расстрел.
2. Оба писателя описывают последние минуты жизни приговоренного.
3. В эти минуты приговоренные переживают замедление времени. Рассмотрим, как это происходит.
а) У Бирса: "На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним". Это первая фраза первого абзаца рассказа. Запомним: воды – быстрые. А вот выдержка из пятого абзаца: "Он… обратил взор на бурлящую речку, бешено несущуюся под его ногами. Он заметил пляшущее в воде бревно и проводил его взглядом вниз по течению. Как медленно оно плыло! Какая ленивая река!" В начале цитаты мы видим слова "бурлящую" и "бешено", а в конце – "медленно" и "ленивая": произошло замедление времени!
Дальше – больше: "А теперь он ощутил новую помеху. Какой-то звук, назойливый и непонятный, перебивал его мысли о близких – резкое, отчетливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне: в нем была та же звонкость. Он прислушивался, пытаясь определить, что это за звук и откуда он исходит; он одновременно казался бесконечно далеким и очень близким. Удары раздавались через правильные промежутки, но медленно, как похоронный звон. …Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее. Чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость они приобретали. Они словно ножом резали ухо; он едва удерживался от крика. То, что он слышал, было тиканье его часов" (Курсив наш. – И.К.).
Здесь надо отметить три обстоятельства. Во-первых, обостряются воспринимающие способности приговоренного (слух). Во-вторых, течение времени продолжает замедляться. В-третьих, это замедление времени – оно, конечно, условное, относительное. Сознание Пэйтона Факуэра мобилизует все свои немалые способности на изобретение какого-то (пусть ложного) выхода. "С точки зрения" мобилизованного, лихорадочно работающего сознания – "внешнее", реальное время кажется, конечно, замедленным.
б) У Борхеса: время не просто замедлено, но даже остановлено. Остановлено назойливо очевидным и вызывающим образом: сверхъестественным. Бирс никаких сверхъестественных сил не признает (во всяком случае, в этом рассказе), и у него все происходит земным, естественным – хотя и необычным – образом; ну, а у Борхеса действует Всевышний.
4. У обоих казнимых резко усиливаются художественные, творческие способности. В "Случае…": "Теперь он полностью владел своими чувствами. Они даже были необычайно обострены и восприимчивы… Он ощущал лицом набегающую рябь и по очереди различал звук каждого толчка воды. Он смотрел на лесистый берег, видел отдельно каждое дерево, каждый листик и жилки на нем, все вплоть до насекомых в листве… Вдруг он услышал громкий звук выстрела, и что-то с силой ударило по воде в нескольких дюймах от его головы, обдав ему лицо брызгами. Опять раздался выстрел, и он увидел одного из часовых, – ружье было вскинуто, над дулом поднимался сизый дымок. Человек в воде увидел глаз человека на мосту, смотревший на него сквозь щель прицельной рамки. Он отметил серый цвет этого глаза…"
Все описано ярко, выпукло-зримо, не правда ли? Больше того: такая степень зоркости, такая "разрешающая способность" зрения – чрезмерны, даже невероятны. И действительно, в конце рассказа выяснится, что в приведенном описании каждое слово – ложь: Факуэр не был в воде, и в него не стреляли. Бред агонизирующего мозга – вот что это было. Но бред яркий, художественный, писательский, исключительно талантливый!
А у Борхеса Хладик сочиняет свою драму в стихах – наизусть. В течение года сочиняет наизусть, под дулами наведенных винтовок!
(Но только у Бирса сознание казнимого обманывает самое себя, создавая картины спасения – и воспринимая их как действительность; а у Борхеса сознание Хладика четко различает, где действительность, а где – его, сознания, вымысел (художественный: пьеса "Враги").
5. И в "Случае…", и в "Тайном чуде" у казнимых работает только мозг, все остальные части тела как бы отсутствуют. Хотя мозг Факуэра воображает яркие картины бегства, спасения, ходьбы по лесу и т.д., но эти картины остаются "внутренним делом мозга". У Хладика тело вообще неподвижно (ибо время остановлено; время движется только для мозга). Фактически в обоих случаях мы имеем дело с "головой профессора Доуэля", да и то у Беляева голова профессора может говорить, поднимать веки и т.д. "Наши" головы этого не могут. (То есть, не могут этого делать сознательно: разумно реагируя на сигналы из внешнего мира. И если в рассказе Бирса и происходят какие-то изменения с головой повешенного – "…глаза были выпучены, он уже не мог закрыть их" – то происходят не по его воле).
Подходы, приближения к такому "автономному статусу головы" можно найти у некоторых писателей, например, у Платонова в "Мусорном ветре": "он до гроба, навсегда останется человеком, физиком космических пространств, и пусть голод томит его желудок до самого сердца — он не пойдет выше горла, и жизнь его спрячется в пещеру головы". Жизнь человека сосредоточивается в его голове, в сознании – и только там.
Разные формы чуда со временем. Нетрудно видеть, что в "Тайном чуде" присутствуют как минимум две разные формы чуда со временем. Первая дана в эпиграфе, в цитате из Корана: "И умертвил его Аллах на сто лет, потом воскресил. Он сказал: "Сколько ты пробыл?" Тот сказал: "Пробыл я день или часть дня".
Суть этого чуда – сжатие времени: сто лет сжимаются в "день или часть дня".
Суть же второго чуда (сотворенного Богом для Хладика) – растяжение времени: мгновение растягивается в год.
Кроме того, кораническое чудо – одностороннее: оно происходит по инициативе Аллаха и не предполагает сознательного участия человека. Чудо же с Хладиком сотворено по его, Хладика, просьбе – и дарованный год наполнен его, Хладика, трудом (вернее, трудом его сознания, его мозга).
В литературе и в фольклоре чаще встречается "кораническая" версия чуда со временем. Например, в сказке Ш.Перро "Спящая красавица" обитатели замка усыпляются на сто лет, а затем просыпаются ничуть не изменившимися. Примерно то же происходит с героем романа Г.Уэллса "Когда Спящий проснется".
Впрочем, встречаются и модификации коранического чуда. Так, Рип ван Винкль из одноименной новеллы В.Ирвинга проспал двадцать лет и проснулся постаревшим на эти же двадцать лет. Но постарел он лишь физически: уровень его знаний, его взгляды, его убеждения не изменились.
С другой стороны, в той же новелле Ирвинга мы встречаем персонажей, над которыми время вообще не властно: Гудзона и его матросов. Раз в двадцать лет являются они в Каатскильские горы поиграть в кегли; являются совершенно такими же, как в прошлый раз.
Спит любимчик Бога Хони Меагель (см. [3]), спит император Фридрих Барбаросса (а борода его продолжает расти), спят отроки эфесские… и т.д. Якоб, герой сказки В.Гауфа "Карлик Нос", покинув дом колдуньи, первое время убежден, что провел у нее один день, с утра до вечера. А на самом деле – семь лет: еще один вариант "коранического чуда".
Что же касается "обратного чуда" – растянутого, длящегося, "активного" мгновения, то впервые оно, видимо, появляется в Библии, в чуде Иисуса Навина: "стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою!
И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: "Стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день"?" (Ис.Н. 10, 12-13).
Но здесь еще нет локализации чуда, его избирательности: чудо "одно на всех". На всех, кто оказался там, под остановленным солнцем. Чудо охватило людей, животных, птиц, насекомых, растения… Если летала тогда бабочка-однодневка, то срок ее жизни как бы удваивался.
В каком-то смысле нет избирательности в "Спящей красавице": в замке все погружается в сон, в том числе и огонь, на котором жарят фазанов. Но зато чудо локализовано, ограничено стенами замка: вне этих стен жизнь течет по-прежнему, "без фокусов со временем".
А вот в кораническом чуде избирательность присутствует, казалось бы, в полной мере: Аллах умертвил ("раньше положенного срока") лишь одного человека, одного и воскресил. Почему "казалось бы"? Потому, что в "Тайном чуде" избирательность делает еще один шаг: время течет по-разному для различных частей тела одного и того же человека!
Растянуто-активное мгновение находим у Булгакова, в "Мастере и Маргарите": великий бал у Сатаны, происходящий в полночь, хотя по описанию ясно, что он длится несколько часов ("Праздничную полночь приятно немного и задержать"). Для нас сейчас важно, что в "Тайном чуде" есть еще одно такое длящееся активное мгновение (циклически возобновляемое): в пьесе "Враги" действие происходит в семь часов вечера. Являются посетители, плетутся интриги, барон кого-то убивает, снова является первый посетитель и т.д. …а часы бьют все те же семь часов.
Некоторой параллелью этому циклическому бреду может служить многократно (сотни раз) проигрываемый Хладиком в уме предстоящий расстрел.
Шахматная партия. 1. Рассматривая имена людей (имена в широком смысле, то есть и фамилии) "Тайного чуда", мы замечаем, что среди имен четко выделяются две группы: чешская и немецкая. Чешская: Яромир Хладик, Ярославски, Ярослав Кубин. Немецкая: Ремерштадт, Юлиус Роте, Юлия де Вайденау, Германн Барсдорф. Конечно, может оказаться, что издатель Германн Барсдорф – еврей, но это не отменит того факта, что оба его имени – немецкие. Если вспомнить, что в первом сне Хладика многовековую шахматную партию разыгрывают два враждующих рода, то приходится заключить, что эти два рода – чехи и немцы (или шире: славяне и германцы).
2. Шум ливня, под которым бежит во сне Хладик – это, конечно, "мерный механический гул" германских бронетанковых частей, входящих в Прагу. В то же время, германское вторжение есть очередной ход в шахматной партии. Ход, сделанный германской стороной.
3. Ход сильный и, по-видимому, неожиданный (для шахматного партнера). Больше того: ход "неправильный", невозможный для традиционных – хотя и непростых, но все же мирных – отношений между чехами и немцами. (Равным образом: ливень в пустыне – событие чрезвычайное, почти невозможное). Проще говоря, такой ход в шахматах невозможен – вот почему Хладик во сне не может вспомнить правила игры.
Присутствие Кафки. В первом же предложении новеллы упоминается пражская улица Целетная (перевод В.Кулагиной-Ярцевой), то есть Цельтнергассе. На этой улице жил Франц Кафка в молодости, она упоминается в его дневниках.
Случайно или нет, но в "Тайном чуде" присутствуют и имена родителей Кафки: Герман (Германн) и Юлия.
Неявное введение в текст имени великого пражанина как бы устанавливает планку "культурного уровня" новеллы. А еще – помогает сориентироваться в языковом поле.
На каком языке пишет Хладик, на какой язык он перевел "Сефер Йецира"? Прямого ответа в новелле нет. Но то обстоятельство, что отзыв о Хладике из рекламного каталога издательства Барсдорфа написан по-немецки (прочтен Юлиусом Роте, шрифт – готический), косвенно (но довольно убедительно) свидетельствует, что перевод выполнен – на немецкий язык. А скрытое присутствие Кафки – еще один косвенный аргумент в пользу утверждения, что Яромир Хладик, несмотря на выглядящие по-чешски имя и фамилию, пишет ("как Кафка", тоже пражанин и житель той же улицы) по-немецки, переводит – на немецкий. Скорей всего, и думает – по-немецки.Из-за германского вторжения Хладик оказывается в ложном положении: ведь получается, что он говорит на языке оккупантов. Из этого ложного положения его выводит – арест.
Кое-что о втором сне. Вспомним обстоятельства второго сна Хладика:
1. Вечером накануне казни Хладик обращается к Богу с просьбой даровать ему, Хладику, один год для завершения драмы "Враги".
2. "Десять минут спустя сон, как темная вода, поглотил его". Что несколько странно, ибо "шла последняя ночь, самая страшная", и Хладик, только что обращавшийся к Богу, находится, очевидно, в состоянии возбуждения. Приходится предположить, что Хладика усыпил Бог.
3. Сновидение приходит на рассвете, перед самой казнью.
4. Невидимый голос (по-видимому, голос Бога) провозглашает, что время на работу дано.
5. "Вскоре" выясняется, что время действительно дано, сон был вещий. Мы поставили кавычки, ибо для самого Хладика это "вскоре" заняло сутки, если не больше. Во всяком случае, уже во время казни "прошел еще "день", прежде чем Хладик понял". День прошел – внутри мгновения!
Два атласа. Место действия второго сна – пражская библиотека Клементинума (вторая по счету – и последняя, из упоминаемых в новелле. Первой была – барона Ремерштадта), с числом томов много большим, чем четыреста тысяч, названные библиотекарем.
Зададимся вопросом – на первый взгляд, несколько странным: почему книга, возвращаемая читателем, именно атлас, а не, скажем, справочник токаря? И почему читатель говорит, что атлас никуда не годится?
Потому что Хладик "помнит", даже во сне, о последнем германском ходе в шахматной партии – о вторжении. Вторжение перекроило границы, атлас устарел, и потому – "никуда не годится".
В том самом 39-м году, "когда в Праге происходили события, описанные в "Тайном чуде", во Франции Марина Цветаева завершила цикл "Стихи к Чехии", и в одном из стихотворений упоминался атлас:
МАРТ
Атлас – что колода карт:
В лоск перетасован!
Поздравляет – каждый март:
– С краем, с паем с новым!
(Март 1938-го: аншлюс Австрии. – И.К.)
<…>
– Мне и кости, мне и жир!
Так играют – тигры!
Будет помнить целый мир
Мартовские игры.
Атлас "в лоск перетасован", потому и не годится. И опять зададимся вопросом: почему атлас раскрылся на карте Индии? Тут можно дать два ответа. Первый выглядит как скрытое возражение "Марине Цветаевой": может, где-то и перетасован, но только не в Индии, где все стабильно и неизменно. Второй ответ, главный, дает индийская пословица, приводимая Борхесом в более поздней (чем "Тайное чудо") новелле "Человек на пороге": "Индия больше, чем мир". Пользуясь этой "индийской" логикой (часть больше целого), можно выстроить следующую цепочку утверждений: Индия больше, чем мир; карта Индии больше самой Индии; буква на карте больше самой карты; Бог, находящийся в букве, больше этой буквы. Или, проходя эту цепочку от конца к началу: Бог больше буквы >> больше карты >> больше Индии >> больше мира. Последнее утверждение можно сформулировать и так: мир заключен в Боге, существует в Боге. Ну что ж, "во всем этом не согрешил Иов, и не произнес ничего неразумного о Боге".
Но, помимо этих двух ответов, история с атласом содержит еще один смысл: читатель отверг именно ту книгу, в которой находился Бог, а Хладик эту книгу принял и "нашел Бога". Камень, отвергнутый строителями, лег во главу угла.
Три гвоздя. Вернемся к именам. Некоторые имена "ходят парами": Юлия – Юлиус; Ярослав – Ярославски. В каждой паре одно имя взято из пьесы Хладика, а другое – "из жизни".
То же явление наблюдаем и у имен родителей Кафки: имя Герман (Германн) – "из жизни", Юлия – из пьесы.
Эти три пары имен суть гвозди, коими драма "Враги" прибита к "стене жизни".
Лучи классичности. Во втором сне Хладика дело происходит в нефе библиотеки, то есть в очень ограниченном пространстве – в то время, как в первом происходило в пустыне, то есть на просторе. Можно ли это как-то объяснить? Оказывается, можно.
Между первым и вторым снами располагается описание драмы "Враги". Сообщается, что "В драме соблюдалось единство времени, места и действия". И вот стихотворная драма "Враги", задуманная и частично уже написанная гекзаметрами и обладающая классическим триединством времени, места и действия (пусть даже в новелле она присутствует не сама по себе, а лишь своим описанием), излучает это триединство наружу, вовне, то есть в обе стороны: к началу новеллы и, особенно, к ее концу. "Особенно" – потому что излучение к концу действует после прочтения слов о триединстве, и потому действует явно и в полную силу. Вот почему место действия второго сна оказывается таким ограниченным.
Отметим, что хотя место действия второго сна сжато и ограничено, но в нем слышен голос Бога, а в просторе пустыни первого сна был слышен только шум ливня.
Но и на первый сон излучение влияет. Вернее, на его описание.
Якоря времени и места. Многие новеллы Борхеса можно назвать "бродячими сюжетами", потому что они лишены географических и исторических (временных) якорей. Так, новелла "Человек на пороге" содержит такое заявление: "Точная география событий, о которых я стану рассказывать, не имеет значения". А в "Теме предателя и героя" – еще того пуще: "Действие происходит в некоей угнетаемой и упрямой стране: Польше, Ирландии, Венецианской республике, каком-нибудь южноамериканском или балканском государстве… Возьмем (ради удобства изложения) Ирландию; возьмем год 1824-й".
Здесь уже не только "география событий", но и их время (их привязка к историческому времени) "не имеет значения".
"Тайное чудо" построено иначе. Здесь сразу, в первой же фразе, даются пространственно-временные характеристики: год, месяц и число; город и улица. Дается герой с его основными характеристиками: имя, фамилия, автор того-то и того-то. И это – влияние "триединства" "Врагов".
Правда, место действия первого сна – все еще пустыня без названия, без конца и края. Но ко второму сну и это будет исправлено.
Описание пьесы "Враги" находится внутри объемлющего текста новеллы, как желток в яйце. И время в пьесе устроено иначе, чем в объемлющем тексте новеллы. В новелле время течет линейно: от 14 марта 1939-го до 29 марта. Взят один из "самых исторических" отрезков истории, когда ее движущие силы – обычно скрытые – вырвались на поверхность и действуют открыто.
В пьесе же время, во-первых, отнесено – не очень вразумительно – к "концу XIX века", а во-вторых, циклично замкнуто на себя, на одно мгновение суток: семь часов вечера.
Присутствие Шекспира. Два знатных рода, чешский и немецкий, уже много веков разыгрывают друг против друга шахматную партию. Ярослав Кубин хочет добиться любви Юлии де Вайденау. Но он чех, а она – немка. Ему не удается преодолеть эту пропасть, и он сходит с ума, воображая себя бароном Ремерштадтом.
Немецкие фамилии часто оканчиваются "суффиксами": -штадт, -берг, -фельд… и т.д. В данном случае, если отбросить "штадт", то останется "Ремер". Выскажем догадку: Ремер (Roemer) есть искаженное Ромео. Ярослав воображает, что он Ромео (и при этом немец и барон), и Юлия (то есть Джулия, Джульетта. По-испански: Хулия) – его невеста.
Таким образом, в сюжете стихотворной пьесы Хладика скрыто присутствует сюжет "Ромео и Джульетты".
Присутствие Борхеса. Борхесовские автобиографические мотивы легко различить в новелле. Так, название труда Яромира Хладика "Оправдание вечности" есть контаминация названий трудов Борхеса "Оправдание каббалы" и "История вечности". Интерес Хладика к каббале (он перевел "Сефер Йецира") и вообще к иудаизму ("исследование о неявных иудаистских источниках творчества Якоба Бёме") – автобиографическая черта самого Борхеса. "Хладику было (в 1939-м. – И.К.) больше сорока", Борхесу – сорок. Время действия драмы "Враги" – конец XIX века. Рискнем предположить, что имеется в виду 1899 год: год рождения Борхеса. Фамилия матери Хладика – Ярославски, в ее жилах есть еврейская кровь. Фамилия матери Борхеса – Асеведо, среди ее предков были евреи-сефарды.
Но не только Яромиру Хладику отданы черты личности Борхеса. Вот незрячий библиотекарь из второго сна Хладика. И должность библиотекаря, и слепота – автобиографические черты самого Хорхе Луиса Борхеса.
Вспомогательное чудо. Во дворе казармы находится мотоцикл. Казалось бы, ну что тут такого? На то она и казарма, чтобы в ее дворе что-нибудь находилось.
Да, но мотоцикл… Вблизи места расстрела… Хотел того Борхес или не хотел, но соседство мотоцикла с местом предстоящего расстрела наводит на мысль, что мотоцикл туда помещен умышленно: с целью заглушать выстрелы.
Допустим, что эта мысль верна. Тогда, естественно, возникает вопрос: почему не заведен мотор? Почему ни сержант, ни солдаты не позаботились о том, чтобы мотор заработал?
Если следовать "чудесной" логике новеллы, то ответ должен быть примерно следующим: дело в том, что за всем происходящим наблюдает Бог. Если уж Бог объявил Хладику: "Тебе дано время на твою работу", то это должно быть полноценное время. А если мотоцикл будет "целый год" тарахтеть, то Хладик ничего не сочинит.
И потому Бог творит второе чудо: стирает мысль о заглушающей функции мотоцикла из памяти сержанта и солдат.
Можно ли назвать это второе чудо – тайным? С одной стороны, оно происходит открыто: и Хладик, и сержант, и солдаты его слышат (не слышат). Но, с другой стороны, мысль о заглушающей функции мотоцикла стерта из сознания казнителей, а в сознании Хладика даже и не возникала. Никто из присутствующих ни о каком чуде с мотоциклом знать не знает, ведать не ведает.
И потому это второе чудо – тоже тайное.
Литература
1. Хорхе Луис Борхес, собр. соч. в 4-х тт., т.2, изд. "Амфора", Спб, 2005, с.179-185.
2. Амброз Бирс, "Страж мертвеца", изд. "Азбука", Спб, 1999, с.7-20.
3.Игорь Вдовенко. Сюжет: " Спящий.Рип ванВинкль и Хони Меагель." http://old.ort.spb.ru(eng)/nesh/njs9/vdoven9.htm.