Так вот зачем я здесь: любить и воспевать
страну преображения народа.
Лишь здесь к нему пришла духовная свобода:
из почвы эпоса, из русла водовода,
из долга воевать,
из разума, который за века
примерил маски всех осуществлений
и вырвал нас из круга унижений
и ввел в надел Земли и Языка.
Теперь уже не надо порывать
с народом собственным, чтоб досыта напиться
вином искусств, наук, внезапных интуиций,
чтоб с бескорыстной радостью трудиться,
и бесшабашно пировать.
Отныне личности дана палитра вся:
поэт, ремесленник, на поле боя – витязь.
И разные миры – Париж и Витебск –
Шагалу не нужны как полюса.
Из мастерских, из лавок, из контор
из хедеров, из шляп и лапсердаков,
из благочинных толп, где каждый одинаков,
нас вбросили сюда, на собственный простор.
В нас пенятся наречья разных рас,
в чьем чреве выживать пришлось нам.
Чужой духовный груз не отягчает нас –
он стал нектаром медоносным.
Я выйду в надоевшее собранье
домов, физиономий и лексем
и скрытое увижу прорастанье
бездонных смыслов, небывалых тем.
И каждому холму, и каждому цветку,
и скоростных развязок лепестку,
и небоскребу, и стогам на пашне
я радостное завтра предреку
и подивлюсь их стойкости вчерашней.
Кто сосчитал, какая нынче рать
всечасно призывает с минарета,
с людского рода вместе с кожей снять
татуировку Ветхого завета?
Мы в прошлом веке сгинули в печах.
Но что-то сходное стряслось и с этим веком,
И едут байроны не на подмогу грекам,
а в помощь тем, кто вызывает страх.
Десятки лет – не возраст для страны.
Но дайте срок! ... Нет, не давайте: сами
его возьмем. Мы сделались бойцами,
и недругам не проломить стены.
Мы обновим язык и нотный строй,
мы в живопись внесем изысканность Вламинка
и Левитана трепетный покой.
Мы создадим сырой воздушный слой
над пеклом предприятия и рынка.
Да, мы еще грубы, толчемся в суете,
но в том-то нашей загнанности сила,
чтоб воля к истине, любви и красоте
сквозь накипь догм отважно проступила.
Скажу согражданам, в ком неуёмна прыть
разрушить дух страны и с тем ее прикрыть,
ее народ из Палестины выбить:
– Пока успели вы страну возненавидеть,
мы только начали, как жизнь, ее любить.
СМЕРТЬ КИРИЛЛИЦЫ
Александру Вернику
1.
Растаял мягкий (твёрдый позже).
"Л" поглотил квадратный "тав".
"Ж" запузырилась, как дрожжи.
Влезает ямб в не свой устав.
"Ю" расползлась на "вав" и "самех".
"Р" приумножилась, дробясь.
И подозрительно гнусавит
романс.
А в пелене песка и зноя
видны гробницы-волдыри.
И шейхи шепчут за спиною:
"Д" от подставки отдери!"
В барханы вбиты наши сваи.
Жизнь уместилась в "алеф – бет".
И птиц чужих густые стаи
алфавитами застят свет.
2.
Витайте в сферах, господа,
но кроме самого себя,
я ничего не знаю,
ничем не обладаю.
И, как облупленный сервиз,
я что ни день пустую жизнь
на скатерть выставляю.
На угощенье собрались
полсотни старящихся лиц –
так, просто. Выпить чаю.
3.
Если думать сухо, без затей –
разложился личностный каркас.
То ли мы отбрасываем тень,
то ли тень отбрасывает нас.
Загнанный в серёдку бытия,
ты транжиришь взятое в кредит.
А реален тот, кто на тебя
невзначай из зеркала глядит.
И настанет этот странный час:
связь развалится.
Он – не повторит твоих гримас,
ты – не переймёшь его лица.