Он входит - с неухоженной бородкой,
в разбитых башмаках на босу ногу,
очёчки с хилой проволочной дужкой,
глаза слезятся, крючковатый нос, -
и говорит: - А путь-то не короткий,
но всё-таки добрался, слава Богу;
вы не смотрите, что на вид недужный, -
я весть принёс.

Откуда, кто? Но все вопросы после:
мы страннику даём воды холодной
и собираем наскоро застолье,
скатёрку стелим, придвигаем стул,
включаем газ и суетимся возле,
и по всему минуты нет свободной -
и видим вдруг, что, у окошка стоя,
наш гость уснул.

Он стоя спит! Умаялся, бедняга…
Гляжу в его морщины вековые -
и так внезапно понимаю что-то,
что лучше бы вовек не понимать:
оттуда он, где я однажды лягу,
как лягут все, пока ещё живые,
и где давно проводят дни без счёта
отец и мать.

Но невдомёк, зачем явился вестник:
благословить? Предупредить о чём-то?
Поведать о незыблемых границах?
Помочь судьбу увидеть с двух сторон?
По виду мирозданию ровесник,
он ангела играет или чёрта?
А может быть, един в обоих лицах
и тем силён?

Что скажет он - что мне открыта книга
грядущих неожиданных свершений?
Или покажет действие закона:
мол, тут стена, и дальше вход закрыт?
И вот мы ждём таинственного мига,
когда проснётся наш незваный гений
и сумеречно, строго, отрешённо
заговорит…

Июнь 2001


ШАХМАТНАЯ БАЛЛАДА

Он мне твердил: - Земля прекрасна,
а ты ползёшь, как вол в телеге,
уже скукожился от боли,
и только блага, что дышать.
Неужто в мире нет соблазна?
Уйди в загул, отдайся неге! -
и предложил: - Сыграем, что ли,
и победителю - решать.

Садимся в сумерках вечерних
и придвигаем свет поближе,
Уже фигуры ждут, как люди, -
и рядовой, и каждый чин…
Но кто надменный мой соперник?
Как в зеркале, себя я вижу -
и понимаю, что не будет
ни снисхожденья, ни слабин.

Я знаю - он серьёзный воин
на белых и на чёрных клетках:
он основателен, запаслив
и образован по уму;
в минуты риска он спокоен,
а это качество - из редких,
и переменчивое счастье
скорей склоняется к нему.

А я беспечен и нескладен,
и принимать решенья - пытка,
не склонен торопить событья
и не любитель перемен.
И жребий мой, будь он неладен,
всегда таков, что я в убытке,
а если нет забот о быте,
чего же ожидать взамен?

Болезни, раны, непогоды…
И всё же есть свобода воли:
мы не покинем поле боя -
уж больно ставка высока.
И шестьдесят четыре года -
как шестьдесят четыре поля,
и не нужна ничья обоим,
и не кончается строка…

7 мая 2001


* * *

Я слишком долго собирался,
я слишком долго примерялся,
я слишком долго примирялся
и всё чего-то ожидал:
тонул в мечтаньях и угрозах,
погряз в бесчисленных вопросах,
взял, наконец, суму и посох -
и вот на поезд опоздал.

Во мраке тает утомлённо
фонарь последнего вагона,
и опустел асфальт перрона,
и поезд набирает ход.
Нет смысла плакать и смеяться,
сума и посох пригодятся -
пойду пешком,
                          и может статься,
что по дороге повезёт.

Иду -
            то рядом с колеёю,
то ухожу в сухую хвою,
и скрашивает всё живое
земные тяготы пути.
Чем Бог пошлёт питаюсь в поле
и в неизведанном дотоле
знобящем ощущенье воли
пытаюсь сам себя найти.

И вдруг на выходе из леса
в воронке адского замеса
я вижу рваное железо,
осколки битого стекла…
Я опоздал на этот поезд,
а он, нацелен и напорист,
лежит, так страшно успокоясь
там, где судьба подстерегла.

Озноб как будто…Что со мною,
когда погода ближе к зною?
Суму поправлю за спиною -
и снова побреду во мгле.
Я шёл, куда глаза глядели,
и вот увидел в самом деле,
что я Тому, Кто знает цели,
пока что нужен на земле.

Январь 2002


* * *

Смотрюсь в ряды коротких чёрных строчек,
как смотрятся в зеркальное стекло:
что двадцать лет назад я напророчил,
то десять лет назад произошло.

Но я пророком быть не подряжался -
пророки изрекают на века, -
а лишь заворожённо погружался
в разноголосый омут языка.

Я слепо доверял его стихии,
и шёл на дно, и подымался ввысь,
и он слова подсказывал такие,
которые таинственно сбылись.

Пророки говорят: - Душа взлетела! -
а я ступал, с надсадою дыша:
как под тяжёлой ношей стонет тело,
так и под грузом этих тайн - душа.

Ноябрь 2001

ВОСЛЕД ЛЕОНИДУ МАРТЫНОВУ

Пришло какое-то прозрение,
пришло какое-то признание,
а с ними - лёгкое презрение
и даже чуть негодование:
они, как знаки препинания
в большом и сложном предложении,
развиться не позволят мании,
что ты недалеко от гения.

Нет, далеко! Твои прозрения -
не на года, а на мгновения.
Нет, далеко! Твоё признание -
отнюдь не то, что осознание.
Всё это следствие звучания,
ну, может быть, и уважения,
но не резон для увенчания
или для головокружения.

Всё это дело предпочтения:
кто любит суть, кто волхвования;
а гений внятен без прочтения -
одной лишь магией призвания.

Май 2001