Валерий Сердюченко

В МОСКВУ И ОБРАТНО

    Автор сего совсем уж закоснел в своем прикарпатском уединении, как вдруг - бац! телеграмма: "Приглашаетесь участию московском Международном симпозиуме достоевистов. Транспортные и гостиничные расходы за наш счет".
    Вдохновленный двумя последними обещаниями, ваш покорный слуга собрал старые кости, заказал билет и отправился.
    В жизни не вспомню такого замечательного симпозиума. Организаторы устроили оголодавшему филологическому племени пир на весь мир. Приемы, шведские столы, загадочные "кофе-брейки"... Интеллектуальные пиршества сменялись вполне реальными. Фуршет сменял фуршет, сосед поил соседа. На горизонте возникали, реяли и исчезали боги: Евгений Евтушенко, Илья Глазунов, Даниил Гранин, Лев Аннинский, профессора и деканы МГУ, главные редакторы, правнук Достоевского и, разумеется же, Дмитрий Быков, постоянная головная боль автора этих строк. "Ненавижу автора, но люблю его книгу" - надписала на моей монографии высокопоставленная прогрессистка из солженицынских кругов. Вот в таких же противоречивых отношениях я оказываюсь, чем дальше, тем больше, с Быковым. Поэт, романист, публицист, колумнист, куртуазный маньерист, он заполнил собой все мыслимые оффлайновско-инлайновские пределы и, нужно признать, делает это если не на "отлично", то на "хорошо". Во всяком случае, его штудия набоковского "Дара" наполнила автора тихой завистью.
    Не разочаровал Быков и на этот раз. Он прочитал доклад "Достоевский и литературный интернет". Оробевшие достоевисты внимали. Ваш слуга хмыкал, но про себя: отлично сделанная работа, многим филологическим занудам даст сто очков вперед. Капитаны Лебядкины - вот, по Быкову, основное население интернета. И что возразишь на это?
    Разумеется же, не обошлось без евреев. Доклад С.Белова так и назывался: "Достоевский и евреи". Положа руку на сердце, кто сделал научную историю русской литературы? Структурировал ее по периодам, течениям, жанрам, выстроил иерархическую вертикаль, создал ей филологическое обеспечение, лексикон и аппарат, написал к ней предисловия и послесловия, озвучил на Западе, издал и переиздал? Они, ломовые лошади русского просвещения, а не растрепанные славяне, не помнящие собственного родства.
    Беседуя на одном из упомянутых фуршетов со Львом Аннинским и выслушивая его непонятно зачем повторяющееся "я полуказак, полуеврей", автор вспоминал: вот Аннинский в "Ленинке" за кубометрами книг, из-под которых едва видна его сияющая тонзура; вот он, подобно коробейнику, влачит заплечный рюкзак с теми же книгами в районе метро "Академическая"; а вот, не чинясь, подписывает на книжной ярмарке собственные тиражи. Поразительная, однако, работоспособность. И ведь талантлив, как черт, и не боится ничьих косых взглядов, публикуясь в "Завтра" (!), и сумел убить весь отечественный постмодернизм единственной фразой: "Это когда герои с треском вонзают члены в задние проходы своих подруг, а затем внимательно все это нюхают".
    Рискуя стать литературным вором, приведу цитату одного из безвестных обитателей Сети:
    "Путин - еврей. Он не пьет и правильно говорит по-русски"
    ...и присоединюсь к этому цитатой из самого себя:
    "Если бы все русские стали Путиными, все евреи захотели бы стать русскими".
    За это высказывание автору уже досталось и продолжает доставаться от разных ревнителей еврейской чистоты. Пусть. Уверен, что умнейшего Льва Аннинского среди них не окажется.
    Но вернемся к мероприятию. Позвольте, на него съехалось и в нем приняло участие около ста человек! Уму непостижимо, как удалось задействовать такую махину немногочисленному штабу симпозиума во главе с его президентом Игорем Волгиным, которому честь и всяческая хвала. Были и концерты, и постановки ("Крокодил", немецкая труппа, на русском языке), и экскурсии по ночной Москве, а уж о содержательной части съезда и говорить не приходится: Достоевский был перетерт до последней черновой записи.
    Сделал доклад и ваш покорный слуга: "Раскольниковы и Разумихины". Чем дольше живу на свете, тем больше ненавижу первых и дорожу вторыми - вопреки Достоевскому. Приведу, пожалуй, несколько абзацев для "продвинутых" в Достоевском читателей:
    "/.../ Наиболее "достоевский" изо всех героев Достоевского, Раскольников, падает на колени, оказывается, не перед Сонечкой, но перед "идеей Сонечки": "Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился" (Д, 6, 246).
    На протяжении всего романа Раскольников пребывает в тревоге за судьбу матери и родной сестры, но из рассказа Пульхерии Ивановны выясняется, что до описываемых в романе событий он предлагал руку и сердце какой-то юродивой девице, манифестируя тем очередной "принцип" и жертвуя ради этой матримониально-идеологической затеи интересами собственной семьи. Или вот Иван Карамазов, теоретический предстоятель человечества перед Богом: "Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, невозможно любить, а разве лишь дальних /.../. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь" (Д, 14, 215).
    Население романов Достоевского - это мир мономанов идеи, философствующих одиночек, поглощенных заботами об отечестве, Европе, человечестве, но никогда о тех, кто рядом. "Русские мальчики", даже если это родные братья, встречаются, чтобы выяснить, "есть ли Бог и бессмертие", после чего "сорок лет опять не будут знать друг друга". Пока Шатов ездил в Америку "за идеями", его жена сожительствовала со Ставрогиным, но его это совершенно не волнует, как и то, что он вернулся в Россию на деньги того же Ставрогина. Шатов отправился в Америку вместе с Кирилловым для осуществления совместного социалистического эксперимента, но уже по дороге они перессорились, перестали разговаривать и возненавидели друг друга.
    Эта планетарность гуманистических помыслов при полном равнодушии или даже неприязни к "ближнему" представляет собою одну из родовых особенностей героев Достоевского. Гипертрофированность "общечеловеческого" в них сочетается с атрофированностью "междучеловеческого".
    Уникальным исключением из этой закономерности является Разумихин. По своему социальному статусу Разумихин - разночинец из разночинцев, типичнейший представитель петербургской студенческой молодежи. Он еще беднее Раскольникова, но не шлет по этому поводу мизантропических проклятий миру, а трудом и делом стремится облегчить свое положение и положение близких ему людей. /.../
    Раскольников - из тех, кому, выражаясь словами Достоевского, "не надобно миллионов, а нужно мысль разрешить". Разумихину же в определенном смысле надобно именно миллионов, то есть достойного человеческого существования, материального достатка и здоровых радостей жизни, чего, кстати, к концу романа он почти добивается: он - любящий и любимый муж Дуни Раскольниковой и планирует "положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть немного денег и переехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников, людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и /.../ всем вместе начать новую жизнь" (Д, 6, 413).
    Перед нами жизненная программа, которую вполне могли бы разделить и герои "Что делать?" Только что родилась молодая дружная семья. Сибирь для Разумихина примерно то же, что для Лопухова Америка. И, что уже совсем неожиданно, возникает идея семейной коммуны.
    Но как раз по всему этому Разумихин оказывается на периферии первого из "реалистических в высшем смысле" романов Достоевского. Ибо "высшего смысла" в этот образ не вложено самим автором. Ценя и любя Раскольникова, Разумихин остается абсолютно чужд его нравственно-философской драме. Он этой драмы попросту не понимает и, следовательно, не ощущает "метафизического" драматизма собственного разночинного существования /.../.
    Автор этого доклада, посвятивший Достоевскому многие годы жизни и защитивший по нему две диссертации, стал с некоторого времени решительным приверженцем Разумихина и разумихиных. Раскольников и раскольниковы - это мелодраматические камлания о страданиях человечества при поразительном равнодушии к ближнему, к тому, кто рядом. Разумихины - вот кто подает руку мармеладовым, когда им "некуда пойти".
    
    О Москве и москвичах. Прошлыми временами ваш покорный слуга еще в ней как-то уживался. А сейчас трудно. В сегодняшнюю Москву нужно ехать на "Джип-Чероки" с толстой пачкой долларов и пистолетом в кармане, а не в плацкартном вагоне "Ужгород - Москва" со жменей гривен в кулаке. Так и слышишь скрип проворачивающихся здесь миллиардов. У-у, какое богатство! Вавилон, Молох, евроазиатская блудница. В центре, на Манежной площади московиты вырыли для своих кощунств и развлечений огромный подземный город. Наглядевшись пугливым оком на все эти витрины и подземные рестораны, спрашиваю у охранника, как мне отсюда выбраться. Тот молчит, я вглядываюсь - мать честная, передо мной манекен, в середине дырка, а оттуда неизвестно кто протягивает мне бесплатную кока-колу. Я взял, конечно, но не в этом дело. А в том, что будь осторожен, попадающий в Москву туземец. Как раз влипнешь в историю, и милиционер-автоматчик (в Москве все милиционеры с автоматами) потащит тебя в участок. Имеешь доллары - выпустят. Не имеешь - дадут в глаз и тоже выпустят. Так сказал вьетнамский аспирант Нгуен Ли. Долго объяснять, как он оказался на моих московских маршрутах. Вьетнамца я еще пережил, но вот негр в оранжевом фартуке, меланхолично метущий тротуар напротив гостиницы "Россия", где был поселен автор?
    - Ваня!..
    - Ваня слусает, чево такое, мэм?
    - Чево-чево! Ить я ж тебе, Ваня, говорила, ты Марьи Петровны участок-то не мети. Подойди к окну, держи на пиво.
    Как занесло в московские дворники это дитя джунглей?
    Или, например, протягиваю деньги в окошко сигаретного киоска, а оттуда высовывается индусская голова в чалме. Платный туалет обслуживается парой развеселых арабов. А может, и не арабов. Сегодняшних москвичей это не интересует совершенно. Их вообще ничего не волнует и не интересует из того, что происходит за пределами Окружного кольца. Там, говорят, сейчас Великая Пустошь, по которой бродит русскоговорящее неизвестно кто. Ну пусть себе и бродит, а не лезет в Москву за подаянием. Или строит себе другую Москву и делает в ней что угодно. Пусть хоть в ваххабиты записывается, Москва не против. "Хочешь - мы и ваххабита дворником трудоустроим." Короче говоря, Москву нынче обслуживают тысячи пролов из бывшего СССР и со всего мира. Требуется любой, кто за пару долларов и крышу над головой готов пахать круглые сутки. На одном из столбов я прочитал нечто уникальное: "Требуются украинцы". Каково! No comments. Мои земляки могут собою гордиться.
    
    ...И заканчиваю на этом свой очерк о Москве, о симпозиуме и ни о чем. Приглашаю читателей "22" присоединиться к обсуждению новых московских реалий.