22

    Если вы хотите сказать на иврите: "Я вышел из себя", вам придется обратиться к идиоме, которая в дубовом переводе на русский звучит так: "Я вышел из сосудов". Поиск формального (но не смыслового!) русского аналога этой идиомы наведет на не слишком принятый в благовоспитанной речи оборотец "я не в форме", также указывающий на связь внутреннего беспорядка с потерей формы.
    Идиомы не любят перевода "в лоб", и именно своей нетранслируемостью в другой язык позволяют до-гад-аться о чем-то, разыгрывающемся в зазоре между языками и культурами. Вот еще любопытное слово: до-гад-аться, в корень его вполз гад, змий. Что он там забыл? И уж совсем поразительно, что в ивритском аналоге глагола до-гад-аться - ле-нахеш - змей, нахаш присутствует явно.
    Сейчас мы сделаем предположение, которое покажется произвольным, но, потом, как водится, изящно оправдаемся, и наша исходная посылка не будет выглядеть неуклюжей и надуманной. Итак: этот змий - нам не вовсе чужой, эта рептилия нам знакома со времен Адама и Хавы, это он, обитатель Ган-Эдена, присоветовал им вкусить запретное, и случилось то, что случилось. А что, собственно говоря, случилось? Несть числа трактовкам, изощренным и глубоким, "вкушения от дерева знания добра и зла", поговорим об еще одной ранее не обсужденной возможности.

    * * *

    Предлагаемая версия: сорвав и вкусив запретный плод, Адам и Хава познали величайшую из всех тайн, сокрытое из сокрытого: тайну формы. Что в самом библейском тексте дает нам основания для такого далеко идущего предположения?
    Согласно традиционным комментариям, Адам был совершенен. Его интеллектуальные возможности были почти беспредельны. Всякое же познание включает в себя два основных компонента: способность строить логические конструкции и способность ассоцировать разрозненные предметы, поднимая их в сферу абстрактного мышления. Быть может, Адаму до вкушения с дерева познания были недоступны логические операции, а отведав запретного и овладев ломом силлогизмов, он проник туда, куда изначально путь ему был заказан Вс-вышним?
    Эту версию нам придется отбросить. Вспомним, как разворачивались события: "И заповедал Б-г Всесильный человеку, сказав: "от всякого дерева сада можешь есть. От дерева же знания добра и зла не ешь, ибо как только вкусишь от него, должен ты умереть (Берешит, 2, 16-17, перевод издания "Сончино". В дальнейшем я буду ссылаться именно на этот перевод Пятикнижия: всякий перевод Торы ущербен, но этот не только последний по времени, но и тщательно выверен и отредактирован). Обратим внимание: интеллектуальная конструкция если... то... внятна Адаму до вкушения плодов дерева познания добра и зла. Если сделаешь так-то и так-то, получишь наказание. Такая конструкция назывется в философии импликацией. Всякий пищущий полуфилософский текст сталкивается с проблемой, как бы половчее обойти узкоспециальный жаргон и избежать мудреных словечек вроде "импликация". Я стараюсь щадить читателя, но тут уж не выкрутишься, и придется импликации быть импликацией.
    Итак, логическая структура если... то... усвоена Адамом до грехопадения. Импликация дробит познание на последовательность единичных актов, каждый из которых прозрачен для мышления. Мамардашвили, например, в точности следуя Декарту, с нажимом пишет о том, что факт "последовательности мыслительных актов и есть условие возможности самого познания". Какого познания, спросим? Познания привычного, именуемого сегодня научным. Вся наука, все точное знание представляют собою не что иное, как более или менее разветвленные цепочки импликаций. Импликация - бесценный инструмент, доставляющий нам истину науки.
    Но мышление не обходится одной лишь процедурой если...то... От безупречных логических цепочек веет тем, что называют "дурной бесконечностью". Люди, имеющие слабое представление о науке, полагают, что все научное знание сводится к нанизыванию силлогизмов; в сущности, на таком примитивном понимании научного творчества основана дешевая критика точного знания. На самом деле только скверная наука сводится к потокам импликаций. Лучше всего сказал об этом в своей автобиографии Эйнштейн: "Что значит, в сущности, думать? Когда при восприятии ощущений, идущих от органов чувств, в воображении всплывают картины-воспоминания, это еще не значит "думать". Когда эти картины выстраиваются в ряд, каждый член которого порождает следующий, то и это еще не есть мышление. Но когда определенная картина встречается во многих таких рядах, она, в силу своего повторения, начинает служить упорядочивающим элементом, благодаря тому, что связывает ряды, сами по себе лишенные связи". Здесь Эйнштейн говорит о втором элементе нашего разума, ничуть не уступающем в значимости логике - ассоциативном мышлении, связывающем прежде не связанное.
    Адам не был обделен и способностью ассоциативного мышления. Мидраш рассказывает, что до вкушения запретного плода Адам назвал всех животных, самого себя и Вс-вышнего. "Сказал рав Аха: сотворив человека, собрал (Вс-вышний) всех животных, зверей и птиц, провел их перед ним и спросил: "какие имена им дать?" Сказал (Адам) "Этого правильно назвать "буйвол", этого "осел", этого - "конь", этого - верблюд, этого "лев", этого "орел" ..." - "А как обращаться к тебе?" - "Меня нужно назвать Адам". - "Почему?" - "Потому что из земли я сотворен" (Бемидбар раба, 19). Адам демонстрирует ассоциативное мышление, связав свою сущность с землею ("адама" - земля на иврите). Загадочен механизм возникновения ассоциативных связей, но первый человек приводил его в действие без труда.

    * * *

    Надо сказать, что сильная логика и способности к ассоциативному мышлению вовсе не живут каждая своею жизнью. Осмелюсь предположить: Адаму удалось назвать все сущее еще и потому, что он легко строил логические цепи. Древний геометр, доказав признаки подобия треугольников, не только испытал опьяняющую радость открытия, но и понял что-то очень важное о самом понятии "подобие", о загадочном отношении, делающем похожее похожим. Студент второго курса математического факультета, ознакомившись с понятием изоморфизма, в еще большей мере расширяет свои представления о похожем и подобном.
    Обратное, впрочем, тоже верно. Без способности ассоциировать импликативные цепи познания нет и быть не может. Всякий изучавший Гемару знает, с какой эффективностью Талмуд использует именно ассоциативные связи. Совершенно разрозненные логические конструкции благодаря неожиданно вспыхивающей ассоциации дают в результате картину поразительной связности. А что есть человеческое познание, как не постоянное наращивание связности бытия?
    Вообще говоря, современное образование как-то перестало обращаться к способности ученика связывать прежде не связанное; оно явно припадает на импликативную ногу, ведь надо втолкнуть в ученическую головенку так много, где уж тут беспокоиться о связности мироздания. Я часто ловлю себя на том, что физика, которую я преподаю, предстает перед студентами чистейшей схоластикой в самом дурном смысле этого слова, ибо текущие по доске потоки формул не вызывают у них ровно никаких аллюзий. Все это так, а посему людям, науки не любящим и не понимающим, есть дополнительный повод в очередной раз обтереть об нее ноги.

    * * *

    Итак, и ассоциативное мышление, и логика были внятны Адаму еще до грехопадения. То есть ни то, ни другое не связано напрямую с познанием добра и зла... Между прочим, эта точка зрения не самоочевидна.
    Тонкий и острый Роберт Музиль считает иначе: "Математика есть источник некоего злого разума, хотя и превращающего человека во властелина земли, но делающего его рабом машины. Чудовищная смесь проницательности в частностях и равнодушия в целом, внутренняя пустота, невероятное одиночество человека в пустыне мелочей, его беспокойство, злость, беспримерная холодность и бессердечность, корыстолюбие, холод и жесткость, характерные для нашего времени, представляют собой... лишь следствие потерь, наносимых душе логически острым мышлением". То есть якобы сама по себе острая логика - несчастье и умножающий импликации умножает зло. Тогда Адам должен бы быть зол изначально, ибо был умен.
    Здесь мы невольно включаемся в застарелые философские пререкания, приобретшие в ХХI веке некую новую окраску в связи с экологическим кризисом и устрашающей разрушительной силой вооружений. Во все времена мыслителей так и подмывает свалить все беды на переразвитую мощь точного мышления, привязать проблему добра и зла к проблеме точного знания. Очень хочется свалить на что-либо внешнее все беды времени, легко и бессмысленно суммируемые в диагнозе "бездуховность". То есть "до науки" человечество якобы жило в царстве духа, различало добро и зло, а "вкусив науки", Адам включил фонтан, бьющий бездуховностью. Музиль, разумеется, не одинок. Поношение ума умными же людьми, начавшись с Диогена, через Руссо и Толстого дошло до Мартина Хайдеггера и Григория Померанца: "Зачем вкладывать душу в науку и технику, если развитие науки и техники и без того уже обогнало нравственное развитие человечества... и техника готова сплясать танец Шивы на наших трупах" (Г.Померанц).
    Проще всего объявить такие рассуждения вздором, приведя два-три примера, опровергающие это прокурорское заключение, припомнив, скажем, Андрея Дмитриевича Сахарова, которому острый аналитический ум вовсе не помешал стать святым ХХ века. Труднее разглядеть подмену, без конца реанимирующую этот унылый бунт против разума.
    Тора говорит нечто совершенно иное: Адам был крепок умом, но не различал еще добра и зла, импликативное, аналитическое манипулирование абстракциями само по себе нейтрально: без вкуса и запаха, и верно лишь, то, что оно внеположно по отношению к проблеме добра и зла (Сократ и Паскаль, впрочем, думали, что стоит только научиться хорошо мыслить и непеременно придешь к добру). Импликативные цепочки рассуждений несут на себе не более чем безличное послание науки, не имеющее никакого отношения к "хорошему" и "плохому" уже в силу своей безличности. РАМБАМ в "Море Невухим" (?????? ?''?,?''? ????) изящно суммирует эту мысль, говоря о том, что до грехопадения Адам отличал истину от не-истины, а после опустился на уровень, на котором ему пришлось уже различать между добром и злом.

    * * *

    Мы чуть не позабыли еще один компонент, совершенно необходимый для истинно глубокого познания - а именно "дар нечаянности, силы, непредвиденными открытиями нарушающей бесплодную стройность пустого предвидения" (Б.Пастернак, "Доктор Живаго"). Если перейти на более приземленную лексику - дар свободы. Ибо настоящее познание неотделимо от свободы. Тому, кто занимается наукой, известно, что счастье, доставляемое ученому наукой, - счастье свободы. Толстой в "Войне и мире" подметил, что человек тем более свободен, чем более отвлеченными вещами ему доводится заниматься. Попутным результатом нашего интеллектуального приключения стало то, что мы приблизились к разгадке удивительной исторической тайны - тайны свободы еврейского народа.
    Народ, с головы до ног опутанный запрещающими и предписывающими повелениями, преследуемый и лишенный родины, всегда был свободен, и эта неискоренимая внутреняя свобода всегда разливала желчь и горькие соки в антисемитах. Да как же не быть свободным народу, посвятившему все свои силы самому отвлеченному из отвлеченных занятий - познанию Тв-рца, которому не приписать ни лика, ни тела, ни формы?
    Быть может, Адам был обделен Вс-вышним свободою, и мог проникать в сущность вещей в дозволенных пределах, от сих и до сих (не очень, кстати говоря, важно, где установлены эти пределы, важен сам факт их наличия)? И эту версию нам придется отбросить.
    Автор блистательного комментария к Торе "Мэшэх Хохма", рав Меир Симха Коэн из Двинска пишет, что слова Торы "сотворим человека по образу нашему, по подобию нашему" (Берешит 1,26) следует понимать именно в том смысле, что Адам был изначально создан свободным; именно свобода уподобляет человека Тв-рцу ("Мэшэх Хохма", Берешит, 2). Адам и воспользовался этой свободой, нарушив повеление Вс-вышнего и вняв уговорам жены отведать от дерева познания добра и зла.
    Что же открылось Адаму, после того как он нарушил волю Тв-рца? Автор наберется окаянства предположить, что Адаму открылось сознание свободы. Между свободой и сознанием свободы - неустранимый разрыв. Сознание свободы - интеллектуальная процедура второго порядка, включающая понимание тех условий, при которых свобода вообще возможна. Декарт, задавая себе вопрос: мог бы Б-г создать иной мир, не такой, как мы его теперь видим, отвечает сам себе "теперь уже нет". "Теперь... то есть в мире, в котором что-то уже случилось... Причем это относится не только к существованию, но и к пониманию".
    Единственный инструмент, на котором может играть философ, - его собственный разум, и это делает философию почти неотличимой от иллюзии. Последовательный солипсизм философски неопровержим просто оттого, что у философии нет средств для такого опровержения. Но вот в этом-то почти и вся штука.
    Б-г теперь не может создать другой мир. Настоящее проросло из прошлого, все уже кристаллизовалось, то же самое теперь, превращающее философию в почти иллюзию оборачивает ее в почти знание. Но нам для этого потребовался теологический, внешний по отношению к философии ход, и, решившись на этот ход, Декарт запустит машину западного мышления. В еврейской теологии это движение мысли было сделано куда раньше. Стих Псалмов "Изрекает Он слово Свое Йакову, уставы и законы Свои Йисраэлю" (Теиллим, 147, 19) понимается комментаторами именно в том смысле, что Вс-вышний сам выполняет мицвот; намекает на это как бы избыточное "Свои", нагружаемое традицией тем смыслом, что законы обязательны и для самого Тв-рца.
    Из этого следует, не только что мир не произволен, но и замысел о мире не произволен, и более того, в какой-то степени, доступен человеческому уразумению. Вкусив запретный плод, Адам задал себе не вопрос: что есть мир, или отчего есть мир, а как и зачем Вс-вышний так хитро его устроил, чтобы я смог его понимать?

    * * *

    "Философ - это тот, кто сумел осознать Откровение".
    А.Пятигорский

    Иными словами Адаму, возможно, впервые удалась "мысль о мысли", рефлексия - то заведомо противоречивое желание разглядеть мышление изнутри самого мышления, которое делает философию философией. "И открылись глаза их обоих, и узнали, что наги они, и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания" (Берейшит, 3, 7). Адаму привелось поглядеть на себя со стороны, и со светлым бытием первого из обывателей было покончено навсегда. Рав Адин Штейнзальц пишет о том, что функция одежды состоит не только в том, чтобы прикрыть наготу от взглядов посторнних, но и в том, чтобы прикрыть человека от самого себя, от того самого "естественного" человека, о котором взахлеб писали Руссо и Толстой. Адам, заглянув в себя, увидал такое, что поспешил одеть себя и жену.
    Философия - занятие опасное не только для философа, но и для окружающих. Василий Аксенов недавно наивно написал, что арабы, направлявшие в Нью-Йорке самолеты на небоскреб, наверняка не прочитали ни одной философской книги. Я вот полагаю, напротив, что они это сделали начитавшись философских книг и решив навсегда разделаться со своей, видной всему миру, ущербностью. Беда-то в том, что только после ознакомления с философскими книгами эта неполноценность стала внятна и самим деятелям 11 сентября. Лиственные одежды, сшитые Адамом, были призваны эту ущербность прикрыть. Худо приходится нам всем, когда эти одежды срывают.

    * * *


    Итак, с момента грехопадения Б-г навсегда стал Б-гом книжников и философов, что бы об этом ни говорили умные люди, поклоняющиеся чистому сердцу и мозолистым рукам. С этого момента Адаму придется иметь дело не с фактами, а с фактами сознания (в терминах А.Пятигорского), и, кроме того, отдавать себе отчет в обреченности на вечную возню с фактами сознания. Самый характер Б-гопознания с этого момента меняется необратимо, ибо став философом, Адаму придется стать в придачу и мистиком: кому-кому, а Адаму было ясно, что все доступные ему факты сознания не более, но и не менее, чем метафоры Б-га (А.-И.Гешель).
    Спросим себя: как могучий, совершенный ум Адама справлялся с задачками до грехопадения, не вкусив рефлексии?
    С легкостью необычайной. Гигантский скачок науки в ХХ веке доказал, что прогрессу знания нет никакой надобности

Эдуард Бормашенко

ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ ФОРМЫ