Александр Воронель

Двести лет...

    По странному совпадению новая книга Александра Солженицына "Двести лет вместе" вышла в Москве почти одновременно с открытием Еврейского музея в Берлине, который был торжественно представлен в печати как "Две тысячи лет еврейской жизни в Германии" и оказался сегодня самым посещаемым музеем в городе. При всей несравнимости двух этих опытов нельзя не увидеть здесь одной общей черты: рациональное сознание не в силах вместить и осмыслить реальных фактов - трагическая история этих взаимоотношений выходит за пределы любого светского понимания.
    Солженицын, впрочем (как и спонсоры Берлинского музея), отказался от религиозной интерпретации событий, ограничившись лишь феноменологическим уровнем рассмотрения. Но и в пределах простой социологической интерпретации книга поразит либерального читателя. Вопрос не сводится к тому, правильно или "неправильно" Солженицын трактует отдельные события или проблемы русско-еврейского сосуществования.
    Сама система координат его мысли необычна для распространенного в европейски ориентированных кругах мышления. Солженицын последовательно сближает понятия, которые современный гуманист (и особенно еврей) привык различать и даже чаще противопоставлять: "русское государство" и "русский народ". Если, например, вместо "русский" симметрично подставить сюда любой другой (например "еврейский") народ, разница в понятиях выступит наиболее откровенно. Интересы всякого иного национального государства соответствуют амбициям далеко не всех представителей нации, и множество индивидов в разных странах (в том числе и в Израиле) считают себя вправе действовать без всякого учета истинных или предполагаемых интересов своего государства. В мире ХХ в. это стало скорее правилом, чем исключением. Хотя большие группы русской интеллигенции (и многие религиозные диссиденты) в прошлом и в России тоже находились в напряженных отношениях с русским государством, однако российская ситуация в целом, по-видимому, не такова.
    Недавно, выступая по проблеме бедствий русских беженцев из Казахстана, Кавказа и Прибалтики, директор Российского Института стран СНГ Константин Затулин заметил: "В чем тяжелый урок прошлого для русских? - В том, что русские люди без государства не организуются. Они и прежде, еще до советских времен, чрезмерно привыкли полагаться на решения "сверху", на централизованное начало... Причастность к большому государству, большим свершениям была важным психологическим ресурсом, опорой русского народа". То есть великодержавие входит как важный, опорный элемент в национальную самоидентификацию русского человека. Естественно, что еврейское население Российской империи, лишенное этого ресурса, вынуждено было полагаться только на себя или поддержку единоверцев и потому систематически оказывалось в положении "нарушителей конвенции". Нет сомнения, что еврейская самодеятельность нарушала единообразие и простоту администрирования в Империи. Сомнение возникает при мысли, что трудности имперской администрации должны вызывать сочувствие у современного человека. Эта проблема гораздо сложнее, чем принято думать, и она не сводится к русско-еврейским отношениям, а укоренена в основах еврейской цивилизационной модели.
    Несовременная позиция Солженицына не в первый раз раздражает обыденное сознание. Однако в XXI в. не исключено, что именно его устарелая позиция имеет шанс оказаться ультрасовременной и даже популярной. Деколонизация и распад империй вызвали такие последствия во всем мире, что ностальгия по имперской стабильности может еще охватить весь Западный мир, а в России это отчасти уже произошло. Играли ли евреи выдающуюся роль в распаде Российской империи, остается неясным. Империя вела себя как империя по отношению ко всем своим народам, включая и русских: "В отличие от классических империй с заморскими колониями, колонизация России имела внутренний характер. Империя осваивала собственный народ. Внутренняя колонизация совпала с эпохой Просвещения, с расцветом и упадком идеалов полицейского государства... Интеллигенция и бюрократия понимали "народ" как объект культурного воздействия, радикальной ассимиляции, агрессивного преобразования по образцу доминирующей культуры... Народ есть Другой...
    К концу XIX в. интеллигенция относилась к народу так, как имперская элита в момент распада империи относится к бунтующей колонии: с чувством вины, с подавленным страхом и с надеждой на примирение". (Александр Эткинд, "Хлыст", Н.Л.О., Москва, 1998 г.) Эти чувства вполне соответствуют и предреволюционному настроению русской интеллигенции, как характеризует его Солженицын. Интеллигенция была готова "слить свои понятия" не только с понятиями евреев, но также раскольников, хлыстов и всяческих сектантов. Вопрос, "что же было на самом деле?" в таком субъективном свете не может получить разумного ответа.
    Можно думать, что книга Солженицына продиктована его опасениями за будущее современного Российского государства. И его беспокоит либеральный скепсис по отношению к этому государству, который опять стал чуть ли не общепринятым в интеллигентских, и особенно в еврейских кругах. Вот что сказал об этом всеобщем российском согласии в тотальной непримиримости современный русский философ: "Невозможность договориться с людьми, невозможность общественного договора - это наш основной опыт в обществе, камень, на котором построено государство... Словесное и бессловесное общение на почве ожиданий, потерянности, разочарования - главным образом разочарования отсутствием у нас желательного общества - занимает такое место в жизни каждого, какое в "обустроенном" обществе имеют конструктивные формы сотрудничества. Отсутствует (у нас) лишь общество как продукт общественного договора. Существенное общение, однако, происходит до всякого договора. Общественный договор, забота о нем или ожидание его предполагают общественное существо, исподволь уже сложившееся в состоявшемся или несостоявшемся отношении к Другому" (Владимир Бибихин, "Мир", Томск, 1995 ).
    Быть может, именно глубокая ассимиляция евреев в России позволила, наконец, "состояться" этому "отношению к Другому" внутри одной русской культуры, и Александр Солженицын сделал свой первый шаг на этом тернистом пути. В каком-то смысле и отъезд евреев из России (внутреннее согласие на развод с обеих сторон) явился как предвестник и отчасти первый пример и результат уже таким образом сложившегося "общественного договора".