Давид Цифринович-Таксер

    Отступление из романа "Двадцатый век в песнях и танцах"

    

Гитлер.

     Еще когда советские войска вошли в Берлин, всех удивляло, что этот человек, как думали, готовый сражаться до последнего немца, не стянул к столице с севера и юга уцелевшие группировки войск, прежде чем их отрезали. Двадцать пятого апреля войска трех фронтов, Жукова, Конева и Рокоссовского, сомкнули кольцо вокруг Берлина. После разгрома группы армий "Центр" за Вислой, Берлин защищали лишь разрозненные остатки той группы, наспех сколоченные отряды полиции и СС. Войска Жукова вошли в город, как нож в масло. Видимо, Гитлер понимал, может быть, еще со времени провала миссии Гесса по привлечению Запада на сторону Германии, что победа невозможна и что ему осталось только нечто иное, чему от начала своей деятельности он придавал первостепенное значение. К сорок пятому году это нечто было осуществленным в меру возможности всей государственной машины, на время распространившей свою власть от Пиренеев до подступов к Москве. В сорок пятом году, в подвале рейхсканцелярии, перед лицом дамы с косой, ему оставалось тешить себя тем, что эту свою главную цель - очищение Европы от евреев - он исполнил. Клика же, упрятавшаяся вместе с ним в подвале, тешила себя воображаемыми соломинками спасения: то радость безумных надежд, связанных со смертью Рузвельта, то вопли к уже не существующей армии Венка - она якобы пробивалась на помощь Берлину. Клика в основном состояла из людей недалеких. Фюрера же возмездие застало в прострации. Лишь хромой Геббельс сохранял спокойствие до конца. Как проигравшийся игрок, он подхватил жену Магду под руку, и оба зашагали в ад, она - пусть только за то, что перед тем умертвила своих детей. Будучи любящей падчерицей отчима-еврея, с первой девичьей любовью к сионисту Арлозорову, она закончила жизнь ярой антисемиткой. Метаморфоза ее убеждений как бы отражает метаморфозу убеждений большей части немецкого народа в короткий гитлеровский период.
    Сообразуясь с поступками и высказываниями Гитлера, можно себе представить, что его совершенно не заботила судьба Германии и ее граждан. Еще до войны он высказался в разговоре с придворным архитектором помпезных сооружений: "Если немцы не победят, пусть отправляются со мною в ад". Любой иной политик, при осознании неотвратимости поражения (а такая неотвратимость с концом блицкрига в сорок втором году уже была вполне ясна) пытался бы сохранить, что еще возможно. Добивался бы мира, пусть с потерями, менял бы политику в отношении народов оккупированных территорий. Нет, он не оставлял никакой перспективы ни чехам, ни полякам с югославами, ни украинцам, ни народам прибалтийских стран. До сорок третьего года Гитлер препятствовал организации армии Власова и лишь в сорок четвертом не разрешил, а закрыл глаза на ее частичное вооружение. Но в том сорок втором году, с провалом блицкрига против Советского Союза, он заспешил с "окончательным решением еврейского вопроса". Само время принятия "окончательного решения" свидетельствует, что, будучи в состоянии трезво оценивать обстановку после провала миссии Гесса, после провала блицкрига на театре военных действий против СССР, Гитлеру в утешение оставался только бред юдофобии. Именно этот бред стал его единственной целью, а средством - захват как можно большей территории на востоке, где проживало немало евреев и куда немало их эвакуировалось. Вероятней всего, это соображение Гитлера занимало первостепенное место в безумном броске немцев на Сталинград, растянувшем и без того непосильно для Германии растянутый фронт в четыре с половиной тысячи километров, еще на пятьсот. Здесь уместно привести краткий медицинский диагноз. "Паранойя (греч. - безумие) - форма психического заболевания. Характеризуется развитием стойкого бреда. Характерна способность к логическому мышлению во всех областях, кроме той, к которой относится бред. Возникшие бредовые идеи не поддаются исправлению ни опытом, ни убеждением". Деятельность Гитлера в полной мере соответствует такому диагнозу. С провалом миссии Гесса в Лондоне испарились надежды не только совместного с Западом похода на необозримые просторы Советского Союза, но и на западный нейтралитет.
     Понимал или не понимал Гитлер, что водиночку, при оставшихся хилых союзниках, ему не закрепиться на тех просторах ни в каком случае? Не закрепиться ни со взятием Москвы, ни даже в случае полного разгрома советской армии. Ответ на этот вопрос унесен с ним в могилу, но, без сомнения, он понимал, что с захватом значительной территории европейской части страны, получит возможность распорядиться судьбой проживающих там евреев. Осуществление бреда паранойи, "окончательное решение еврейского вопроса", он готов был оплатить любой ценой, ценой потери всего, что завоевал, включая "любимый гаймат". Кстати, в заявлении с объявлением войны Советскому Союзу Гитлер указал, что тот не оправдал его надежды в отношении евреев. Может быть, если бы оправдал, если бы Сталин не ответил Риббентропу, что ему еще некем заменить еврейскую интеллигенцию, не было бы и нападения немцев на Советский Союз.
    Нормально мыслящему человеку видны и другие причины неизбежности войны между двумя претендентами на господство в Европе. Но с точки зрения фобии Гитлера "еврейский вoпpoc" явно не был второстепенным. О главенстве еврейского вопроса во всей деятельности Гитлера свидетельствует непреклонность его политической линии, без какой-либо корректировки и тогда, когда невозможность достижения победы стала понятной последнему ефрейтору германской армии, а уж ефрейтору Шикльгруберу, вероятно, это было понятно в числе первых. Любое изменение политической линии вызвало бы необходимость снять "еврейский вопрос", так что ему цена полного разгрома Германии, цена десяти миллионов жизней только из числа немцев, неисчислимых материальных потерь и навсегда невосполнимых моральных потерь Германии казалась не слишком большой за одну лишь возможность продиктовать перед смертью секретарше: "Все же мне удалось очистить Eвропу от евреев". Разве это не подтверждение точного диагноза паранойи этому человеку?
    Нужно отметить, что бред параноиков, как правило, не основан на чем-то совершенно неизвестном, возникшем только в свихнувшемся мозгу. Как правило, он основан на предположительном, проблемном или надуманном, но имеющем хождение среди других мнении. В случае Гитлера для его бреда была обширная предпосылка в виде достаточно распространенной в умах юдофобии. Он лишь довел ее до абсурдного предела. А если бы его бред был иным, господина Шикльгрубера никто бы не знал, как не знают тысячи параноиков с бредом НЛО или чем-то подобным. Подтверждением диагноза в отношении Гитлера, кроме его деятельности, служит написанная им в тюрьме, после путча двадцать третьего года, книга "Mein Kampf". В значительной части эта книга посвящена еврею как мистическому воплощению вселенского зла, наделенному сверхъестественным умом и противостоящему простаку-немцу. Там же Гитлер провозглашает себя титаном, демиургом, единственным, кто может защитить Иванушку-дурачка немца от евреев, виновных во всех его бедах. Вот одна цитата из множества подобных: "Евреи завезли к берегам Рейна негров, с целью кровосмешением низвергнуть ненавистную им белую расу с культурной высоты, чтоб на ее спине самим на эту высоту забраться". Нет беды, в которой евреи не были бы виновны. Здесь и сифилис, и, конечно, умышленная порча арийской крови. Евреи виновны в поражении Германии в Первой мировой войне, в разложении германского дворянства и бюргерства, в мировом кризисе, в демократии и парламентаризме, придуманным ими же.
    Нет, для Гитлера "еврейский вопрос" не был инструментом привлечения масс, инструментом нагнетания страха перед коллективной ответственностью за военные преступления либо чего-нибудь еще - это была его фобия, его навязчивая идея-фикс, которая пришлась кстати в экстремальной ситуации, когда массам импонируют простые, доступные пониманию глупцов, решения сложных проблем. Если бы для Гитлера "еврейский вопрос" был только инструментом для чего-либо, то в наметившемся поражении Германии в мировой войне он не стал бы отвлекать с фронта немалые ресурсы для "окончательного решения" этого вопроса. Именно когда наметилось поражение, в сорок втором году, он начал спешить с "окончательным решением". Совещание в Ванзее произошло в сорок втором году, потому что Гитлер к тому времени уже не мог рассчитывать на победу и, значит, не мог откладывать на более поздний срок уничтожение евреев на захваченных территориях.
    Тут возникает другой вопрос. Можно допустить, что те, кто привел его к власти, полагали, что юдофобия Гитлера - инструмент сплочения нации для реванша. Пусть они полагали, что битье стекол в "Хрустальную ночь" оправдано доставшимся еврейским имуществом, и потому, "если не было бы евреев, их пришлось бы выдумать", как сказал кто-то из них. Но почему они не остановили параноика, когда стало ясно, что он вовлекает страну, и их вместе со страной, в заведомо проигрышную, ужасную авантюру? Эти, не сплошь глупцы, не могли не понимать, что безумный человек во главе государства тянет его, и их вместе с ним, в катастрофу. Пусть такое понимание пришло не сразу, но ведь с сорок второго года для части не обделенных умом и посвященных в гитлеровские дела людей элиты, не могло быть неясно грядущее поражение Германии, не могла быть неясна и цена, которой они (и поколения немцев) оплатят это безумие. Почему же большинство из них шли с ним до конца и только малая кучка, и только в сорок четвертом году, когда уже было поздно, предприняла попытку устранить Гитлера? Знали, знали эти люди, кто, зачем и куда их ведет. Вот один лишь разговор Гитлера с Раушнингом. Тот еще до войны спросил Гитлера, не переоценивает ли тот евреев.
    - Нет, нет, - воскликнул Гитлер, - такого противника невозможно переоценить... Знаете ли вы, какова роль евреев в глубинной борьбе за новую историческую эпоху?
    - Я, - ответил Раушнинг, - едва ли могу себе это представить.
    - Два народа не могут быть избранными одновременно. Сейчас мы - народ Божий. Понимаете, о чем идет речь?
    Раушнинг ответил, что это, вероятно, следует понимать как символ.
    - Нет, нет, - повторил Гитлер. -Это повседневная реальность, не подлежащая никаким толкованиям. Два мира вступили в противоборство! Люди Бога и люди Сатаны! Еврей - это античеловек, враг человеческого рода. Еврей - существо, далекое от Природы и враждебное Природе. "Гитлер, - пишет Раушнинг, - хотел добавить еще что-то, но с ним случилась странная вещь, как будто волна образов поднялась в его душе и лишила его речи. Лицо исказила судорога. Он возбужденно щелкнул пальцами: - Тут еще учиться и учиться, - только и смог прошептать".
    Раушнинг уцелел, он понял, куда безумный человек ведет Германию, и своевременно ее покинул. Удивительно, что очень многие, как и он, знали о безумии Гитлера, но верно служили ему и его дикой цели до конца, вопреки интересам своей страны и своим собственным. Почему? Будучи в здравом уме, они не могли не понимать, что тысячелетний рейх - блеф, что в середине двадцатого века можно одерживать военные победы, но невозможно длительное время удерживать народы в рабском повиновении. В перспективе у Германии не было ни единого шанса на осуществление провозглашенных Гитлером целей. Разве не ясно было военным специалистам Германии, что с ее флотом против флота Великобритании невозможно вторжение на острова, невозможно удержание территории от Пиренейских гор до Урала силами одной Германии и даже в случае полного разгрома армии Советского Союза? Невозможно, невозможно, невозможно ничего, кроме уничтожения миллионов евреев на временно захваченных территориях. И ради такой цели Гитлера они пошли с ним до конца. Неужели паранойя - заразная болезнь?

    

Сталин.

История породнила Сталина и Гитлера по замыслу реванша за поражение в Первую мировую войну. Тому не помешали их разные идеологические установки. Разделял их замысел мирового господства. Таким образом, в период совместных действий Гитлера и Сталина по переделу европейских границ, и уже в последующем, идеологическая разница казалась больше риторической, чем какой-либо иной.
    Сталину помогало эксплуатировать коммунистическую идею во внешнем мире как противоположную гитлеризму, но изрядно мешало внутри страны по мере "перековки" этой идеи в идею имперскую. Сталин был вынужден полученным наследством маскировать новые сущности и эвфемизмами наименований. Интернациональная идея подменялась идеей русификации империи, при том что титульная нация прикрывалась понятием "старший брат". Евреев не прямо объявили врагами империи, а назвали "безродными космополитами". Все эти ухищрения, впрочем, предназначались для мира внешнего. Во внутреннем мире советская власть научила нас смотреть сквозь словесные завесы.
    Во внешнем мире первой половины двадцатого века в умах значительной части интеллектуалов частная собственность представлялась источником мирового зла. Идея обобществления собственности имела глубокие корни, она владела умами еще от начала Ренессанса. Единственный реалист из плеяды радетелей социализма, от Томаса Мюнцера (пятнадцатый век) до Карла Маркса - Томас Мор - полагал, что и с обобществлением частной собственности потребуются рабы для выполнения черной работы. С конца девятнадцатого века идея социализма подкрепилась техническим прогрессом и стала неким подобием религии для интеллектуалов. С успехами пара и электричества многие решили, что усовершенствовать человека столь же просто, как паровую машину, а главным инженером по перековке человека из собственника в альтруиста после Ленина эти люди считали Сталина. Будучи неплохим актером, он довольно умело поддерживал это мнение.
    При столь мощных корнях социализма, при столь широком охвате умов эта идея неизбежно должна была быть испробована на практике. После неудачи Парижской Коммуны история предназначила крестьянскую Россию. Поскольку Россия была мало пригодна для социализма, большевики решили выковать из нее молот, которым они раздолбят мировой капитализм. Сразу после октябрьского переворота молот был еще недостаточно увесист, революция в Германии не удалась, и конный налет наткнулся на польский орешек. Оставалось для будущих революционных завоеваний вооружить Россию до зубов, что было возможно только через индустриализацию. Индустриализацию в короткий срок можно было осуществить лишь драконовскимиметодами и за счет других отраслей хозяйства.
     После Ленина, кроме Сталина, никто иной на роль дракона не подходил. Он, пожалуй, даже подходил на эту роль больше своего учителя, поскольку был лишен остатков интеллигентности. Ленин это понимал, и не случайно в его посмертном письме Сталин получил характеристику, не оставляющую сомнений, что из всех претендентов на власть именно он подходит. По тому письму будущий руководитель должен быть "во всех отношениях такой, как товарищ Сталин, но ..." "Но" относилось к несущественному недостатку", грубость "к товарищам", что "товарищи" не без оснований отнесли к склоке Сталина с женой Ленина, Крупской. И вообще такой недостаток искупим обещанием исправиться. Можно полагать, что Сталин, единственно вхожий к больному Ленину в Горках, обсуждал с ним будущий путь к мировой революции. Oн считал себя верным учеником Ленина, пока сам не стал "учителем", с прибавлением своего профиля к профилям трех предыдущих "учителей" на известном барельефе.
    Стремление Сталина к навязыванию революций другим странам проглядывается до тех пор, пока атомная бомба американцев не смешала карты. Даже паритет в атомных вооружениях, которого Советский Союз вскоре достиг, мало что менял. В атомной войне можно было достичь не социализма во всем мире, не всемирной империи со столицей в Москве, а взаимного уничтожения. В результате появления атомного оружия Сталин был вынужден перейти к более осторожной политике поддержки локальных конфликтов. В отличие от Гитлера, Сталин был способен к изменению политики сообразно с обстановкой. При нем, конечно же, взаимное атомное уничтожение было менее вероятно, чем было бы при Гитлере.
    Ужасно и представить себе Гитлера с таким оружием. Гитлер на месте Сталина не устоял бы передискушением после победы со взятием Берлина продолжить военную кампанию уже против союзников. Некий советский генерал сказал Сталину: "Товарищ Сталин, дайте приказ, через неделю мои танки будут в Париже". Это не было пустое хвастовство, если вспомнить наступление немецкого генерала Рунштедта в Арденнах, в декабре сорок четвертого года, молниеносно отбросившее американцев и англичан чуть ли не к морю. Танки бравого сталинского генерала были бы в Париже, но конец новой войны разделил бы остатки Москвы на сектора, подобно Берлину. Сталин от искушения удержался. "Чем будем кормить Европу?" - ответил он вопросом. Видите ли - какой заботливый товарищ Сталин! Чем кормить Украину в начале тридцатых, не задумывался, там люди ели друг друга. Конечно, не отсутствие продовольствия остановило сталинские танки. Риск не был в характере этого диктатора.
    Главная общность двух диктаторов в жестокости, но и разность личностей, как говорится, "налицо". Сталин - реалист, в пределах имперско-советской идеи - в отличие от Гитлера, трезво взвешивал свои возможности. Пожалуй, в критических ситуациях он был более чем осторожен. Это смахивало на трусость. Лучше самого Гитлера о Сталине не скажешь: "Этот человек, будучи вооруженным, не выстрелит в безоружного врага, пока тот не уснет". Всем известны меры охраны собственной персоны, установленные Сталиным, - особенно в последние годы жизни. Возможно, он ставил себя в положение многочисленных людей, которых предал и погубил, возможно, даже удивлялся их покорности, думал, что найдется человек, способный с ним расплатиться. Наверно, представлял себе кого-то подобного Орджоникидзе, который, прежде чем застрелиться в своем кабинете, войдет в его кабинет с пистолетом в руке.
    О трусости Сталина свидетельствует и его паническое состояние в первые дни войны. Вероятно, он не мог себе представить, что Гитлер напал на Советский Союз, не договорившись с англичанами, американцами, с Японией и даже, возможно, с Турцией. Сталин не мог себе представить, что он напал на Советский Союз в одиночку, что если бы Гитлер был более гибок, то это был бы не Гитлер. Всем перечисленным странам Сталин изрядно насолил, так что его страхи не были беспочвенны. То, что миссия Гесса провалилась, известно из последовавших событий, а на какие уступки Гитлер не пошел, англичане скрывают по сию пору. Однако можно не сомневаться, что главным препятствием его союзу с Западом был неизбежный в том случае отказ от его фобии, решения "еврейского вопроса". Сталин опасался Гесса в Англии и тогда, когда выбор союзника англичанами и американцами уже вполне определился. "Осенью сорок второго года, в разгар дебатов об открытии второго фронта, Сталин обвинил Черчилля в том, что он держит Гесса в резерве". ("Советско-английские отношения во время ВОВ 1941-1945 гг.").
    Хотя лимит доверия Гитлеру на Западе был исчерпан разрывом договора тридцать восьмого года в Мюнхене, лимит доверия к Сталину, в результате его предвоенного договора с Гитлером, совместного с ним раздела Польши, захвата Бессарабии, Прибалтики и нападения на Финляндию тоже был не велик. Не только Сталин боялся английского выбора. Вот фраза из воспоминаний бывшего наркома иностранных дел Литвинова: "Все думали, что британский флот идет на всех парах в Северное море, для совместной с Гитлером атаки на Ленинград и Кронштадт". Опасался Сталин расплаты за обеды с гитлеровского стола. Похоже, что он рассчитывал где-то в сорок втором, перевооружив армию, по своей инициативе навязаться в союзники Западу, напасть на Германию, легализовать приобретенные территории, а Гитлер как бы его опередил.
    Германия и Советский Союз на этапе ликвидации последствий Первой мировой войны были союзниками, потому что в союзе с Западом Сталин не мог рассчитывать на возврат территорий, утраченных Российской империей, но мог и получил их в союзе с Гитлером. Вместе с тем западные союзники еще питали иллюзии, что этим Сталин ограничится, в то время как иллюзий в отношении Гитлера уже не оставалось.
    Был ли и Сталин антисемитом? В личном плане положительный ответ сомнений не вызывает. Был ли он "врожденным" антисемитом или приобрел это свойство в борьбе с Троцким и ему подобными, гадать не имеет смысла. Официальные изречения Сталина против антисемитизма, в его бытность наркомом по делам национальностей, ни о чем не говорят. Сталинский антисемитизм рос по мере усиления его власти. Вероятно, "непогрешимый" уже не мог допустить провала своего плана добровольного переселения евреев в Биробиджан. "Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики", и вдруг - не взятая товарищем Сталиным крепость Биробиджан! Подобно коту, что выжидает мышь у норы, Сталин мог выжидать годы. От своих замыслов он никогда не отказывался. Без антисемитских событий после войны можно было бы принять его разговор с Риббентропом о решении "еврейского вопроса" как тактическую необходимость. Тогда Сталин ответил Риббентропу на вопрос об отношении к евреям, что в Советском Союзе пока воспитываются национальные кадры интеллигенции. (Для замены, надо полагать.) В свете же событий после войны тот разговор не представляется простой тактической необходимостью. Нарастающий размах антисемитской кампании, начатой Сталиным вскоре после победного окончания Второй мировой войны, говорит, что он уничтожением только еврейской элиты ограничиться не собирался. Должно быть, считал, что национальные кадры к замене уже готовы. Конечно, на этом пути были большие трудности, чем выселение компактно проживающих народов Кавказа, но уже был и опыт решения "еврейского вопроса" в Германии.
    С другой стороны, в том, что еврейский вопрос был краеугольным камнем политики Гитлера, как раз и состояла особая трудность. Соратники Сталина боялись полностью уподобиться соратникам Гитлера. Национал-социализм в Германии начался с антисемитизма и кончился с ним. Соратники-большевики, вероятно, представляли себе Московский процесс, не в сталинском варианте, а подобный Нюрнбергскому, где они займут место не обвинителей, а обвиняемых. Ну, а кроме того, Берия, Молотов, Хрущев, Маленков не без оснований с ужасом видели себя и на еще более близком процессе, подобном процессу Бухарина, Каменева, Рыкова. Постарел, постарел Джугашвили, стал повторяться. Забыл воровское правило - дважды в одно окно не влезать - вот и не хватило ему жизни для "окончательного решения еврейского вопроса".
    Значит, и в антисемитизме два диктатора были подобны, только Гитлер на этом вопросе был помешан, а Сталин ничего не делал "с кондачка", не стрелял, пока те, кому предназначал пулю, не спят.
    Трудно сказать, кто кому из них уступил по количеству трупов в пересчете на количество лет властвования. Можно лишь отметить, что их соревнование было очень успешным - каждому досталось по восьмизначному числу.