Октябрь уж наступил...
Как низко чайник наклонен над плоскостью стола,
И китайчонок Ли ведет понурого вола,
И на фарфоре голубом колеблется тростник...
Откуда-то из-за Невы неясный звук возник.
Октябрь уж наступил, и лед - на луже во дворе,
Лицо хозяйки самовар морочит в серебре;
В столовой сумрак, жар печей и небольшой угар,
И долго стонет и дрожит часов сухой удар.
Откушает мужчина чай и отшвырнет шлафрок,
И затрещит автомобиль, и закричит рожок.
Хлопки мятущейся пальбы летят издалека -
Когда приходит к власти смерть, то эта власть крепка.
По убиенным на Руси не принято тужить,
И даже китайчонок Ли пойдет ЧК служить.
Хозяйка разливает чай, красива и смугла,
И низко чайник наклонен над плоскостью стола.
***
Как не было. А мальчик был. Сосед.
И в Телеграфном жил когда-то,
И бьют колокола у Стратилата,
И Сретенка к Трубе спешит покато,
И вот пустая будка автомата,
Но, знаю, не ответит абонент.
Как не было. Совсем немного лет
Мое отсутствие в Москве продлилось,
Но как она просела, изменилась.
Неужто Кировская мне приснилась?
Ну так, Мясницкая, скажи на милость,
Где он? Его и на Покровке нет.
Жизнь прожита, похожая на бред, -
Литавры, трубы, запах коммуналки,
И девочки в капроне - комсомолки -
Все фартучки, косички, банты, челки -
Ни дать, ни взять - такие богомолки,
И в небеси еси вождя портрет.
Как не было. И не найду я след.
Отчалила харонова фелюга,
И тополиная слепая вьюга
Сокрыла Чистый пруд, трамвай у круга,
Фигуру бронзового драматурга
И цветом белым застит белый свет.
Берлинский автобус
Автобус номер сто пересечет Берлин -
Маршрут от Запада (от Zoo) до Востока -
Мелькнет Курфюрстендамм, где молодой Набоков
Велопрогулками лелеял дар и сплин;
Минуется Потсдамерплац, затем рейхстаг.
Ловлю себя на том, что снова жду Покровку,
Сойти у скверика, но эту остановку
Я здесь ищу-свищу - не отыщу никак.
Но отыскал кафе, точнее пыль и прах,
Там, где витийствовал и буйствовал Бугаев -
Тургенева ушла, его пасла другая,
Умчавшаяся с ним в Москву на всех парах.
В том городе с тобой о строчках разговор
Мы давеча вели до смены декораций -
До иерусалимских сосен и акаций,
Берлинской стенки и стены альпийских гор.
По прошлому блукать, скажи, какой резон?
И прощевай, мой град - лубянная столица...
Была да сгинула. А это что за лица?
Эпоха кончилась. Открыт другой сезон.
Возможно бархатный. Но холод так же лют.
Движение, mein Herz! Ты в хедере со шваброй,
Я в Deutsche Schule с ней... Так вверх штандарты как бы!
Словесности родной из-за бугра салют.
Вчера раскладывал, как двинуться к тебе -
Пусть нынче дороги и дроги, и дороги! -
Чтоб снова поболтать о строфике и слоге,
Ну и насчет цезуры на второй стопе.
А ветер вечности, увы, сильней сквозит,
С германским путаясь, в салон влетает,
И в дреме транспортной жизнь, как пространство, тает,
Затвердевает таханою мерказит.
Крыжовник
Конечно, разговор обычно пуст.
Ну что там? Чаще о погоде -
То о жаре, то о прохладе,
Похоже на общенье вроде,
Но более на недержанье уст.
Намедни педик, местный златоуст,
В бабско-бретелечном наряде
Вещал с экрана о свободе,
А с ним, нет, с ней балакал дядя,
Опасливо дивясь на мощный бюст.
Затем был пастор и какой-то хлюст,
Беседа шла о Божьем граде
И о берлинском love-параде,
Что он открыт и, Бога ради,
Связь эту предрекали Фрейд и Пруст.
Конечно, разговор обычно пуст.
Ну что там? Чаще о погоде -
То о жаре, то о прохладе,
То во саду ли, в огороде
Крыжовника неопалимый куст.
Объявления: