Люди без национальности
Недавно довелось прочитать в газете следующий любопытный диалог:
- Ты патриотка?
- Может быть.
- Но вообще-то кинематографисты - люди без национальности.
- Это только евреи - люди без национальности. Феллини звали в Голливуд, а
он сказал: "Что я там буду делать? Я итальянец. Мне говорили, что там
Форман преуспел, Полански... Но ведь они все евреи". Феллини не был
антисемитом, но был прав: только еврей может приехать, отряхнуть прах со
своих ног и начать снимать американское кино, хотя до этого снимал
чешское..."
Особой горечи в этих словах интервьюируемой Алисы Найман, репатриантки из
России и израильской кинодокументалистки (журнал "Шарм", приложение к
газете "Вести", апрель 2001 г., 52), я не почувствовал. Возможно, г-жa
Найман комплексует по данному поводу, а может, и нет. Но феномен уловлен ею
точно.
Прежде всего обратим внимание на то, что Алиса Найман отсутствие
национальной ангажированности евреев декларирует как резкую национальную же
особенность, отличающую нас от всех прочих народов ("...только евреи"). Не
берусь судить, общее ли это правило, распространяющееся на всех евреев, или
из него есть все же исключения. Г-жа Найман выводит свое заключение из
кинематографического опыта (Феллини, Форман, Полански). Могу добавить сюда
и других мастеров кино - евреев, которым не пришлось ехать в Голливуд (хотя
кое-кто бы, может, и не прочь...), чтобы "доказать", что еврей - человек
без национальности. Возьмите хоть бывший Советский Союз. Сколько там было
Роммов, Роомов, Райзманов и Рошалей! А найдите в их лентах хоть что-нибудь
еврейское ("Мечта" - исключение не только у своего творца - Михаила Ромма).
А большая советская проза 30-80-х: Каверин, Тынянов, Шварц, Володин! Как на
исключения мне могут указать на Гроссмана или Ямпольского, но кто до начала
перестройки читал их замечательные книги?
Оставим это. Обратимся к тем авторам - евреям и неевреям, - которые
считали, что евреи так или иначе отличаются от любого народа в отдельности
и ото всех, вместе взятых. Начать придется издалека. С Библии, с умника,
раньше всех других обратившего внимание на особость евреев по сравнению с
другими народами, подвластными царю Ахашверошу (Артаксерксу). Этот
Аман-агагеянин задолго до Гитлера "задумал истребить всех иудеев во всем
царстве Ахашвероша" (Эстер, 3:6). И вот как интересно он мотивировал свое
предложение перед царем: "Во всех областях царства твоего есть один народ,
рассеянный среди народов и обособленный (от них); и законы у него иные, чем
у всех народов" (Эстер, 3:8). Кто-то, может быть, скажет, что этот выродок
(Аман) просто искал аргументы, наиболее убедительные для царя (и то, как
известно, не преуспел). Не стану спорить.
Слово, однако, как воробей. Летало оно, летало - и залетело... Отловил
его человек уже нашего времени, потомок не Амана, а Мордехая, поэт и
эссеист Илья Рубин (1941, Москва - 1977, Израиль). И начал с него лучшее из
своих эссе - "К вопросу о нашествии марсиан" (1976-1977 гг.). Нет, все-таки
начал он не с Амана-юдофоба, а с Владимира Соловьева-юдофила. Но
высказывание последнего, вынесенное Рубиным в эпиграф, по глубинной сути
своей аналогично Аманову: "Сопоставлять еврейство можно только со всем
человечеством". Конечно, Соловьев имел в виду раньше всего вклад, внесенный
евреями в мировую духовность, а также беспрецедентную живучесть еврейского
племени, сопоставимую лишь со столь же уникальной нашей историей, до такой
степени беспримерной, что она не смогла вместиться в гумилевскую этнологию.
Но разве не приглашает афоризм Соловьева и к такому прочтению себя:
еврейство обособлено ото всех; законы, по которым оно живет, иные, чем у
всех народов, вместе взятых (т. е. человечества)? Другой вопрос: следует ли
его за это уничтожать? По Аману - да. По Соловьеву...
Факт, тем не менее, остается фактом: евреи - не такие, как все. Они
исторически не такие, как все. И - по всей видимости - провиденциально не
такие. Еще раз (в который раз, о Господи?) попытаемся понять, в чем.
По моему убеждению, в двух отношениях. В умении лучше других (опять же,
неизмеримо лучше!) сохранять свою особость. И в диаметрально
противоположном: искусстве мимикрии (т.е. искусстве приспособления к
другим, подлаживания под них). Все еврейское бытие в двухтысячелетней
диаспоре "покоится" (м-да, покой нам только снится!) на этой диалектике.
Евреи - единственный в истории народ, сохранившийся после крушения и
исчезновения своего национального государства. Правда, сохранились мы
(тоже!) в несколько необычном качестве. Ведь нас разбросало "по всей земле,
во все пределы". Наш язык (иврит, или, как его еще называют,
древнееврейский) перестал быть тем, чем, собственно, обязан быть язык:
средством повседневного общения своих носителей. Представим себе случайную
встречу в каком-нибудь 18.. году простого еврея из Баден-Бадена с таким же
единоплеменником из "Гомель-Гомеля", - на каком языке они стали бы
объясняться? Боюсь, им трудно было бы понять друг друга. Но, несмотря на
это, они бы чувствовали себя братьями, потому что молились (если, конечно,
вообще молились) по одной Торе, праздновали одни и те же праздники и были
верными подданными Царицы-Субботы. В более поздние времена парадоксальным
образом образованные евреи разных стран оказались в языковом отношении
ближе друг к другу, но! Общим языком для них был: в Европе - немецкий или
английский, в Азии и Северной Африке - диалекты арабского, а также языки
европейских метрополий.
Так обстоит дело и сейчас: еврей из России, окажись он в какой-нибудь
Турции и встреть там своего "единокровника", - чтобы объясниться в
ситуации, когда ни тот, ни другой не владеют ивритом, вынужден был бы
прибегнуть к помощи все того же английского. Еще хорошо, если оба хоть
как-то "спикают" на этом языке, а если нет? И все равно евреи на всей земле
ощущают себя единым народом. Это свойство - назову его братственностью - не
только и, может, не столько самим евреям, сколько всем прочим народам
кажется атрибутом нашего менталитета. Остановимся на этом подробней.
Сколько приходилось слышать: "евреи друг за дружку стоят горой, еврей
еврею глаз не выклюет, евреи сплочены, как никакое другое племя", и т. д.,
и т. п. Это утверждалось как юдофобами, которым братственность евреев
всегда казалась большим злом, чем разлад среди своих (пусть я буду кривым,
лишь бы жид ослеп на оба глаза), так и сочувственниками нашего народа,
ставившими еврейскую солидарность в пример собственному народу. Известный
русский мыслитель и писатель первых двух десятилетий ХХ века, Василий
Розанов, в разные годы по-разному относился к евреям, а так называемый
еврейский вопрос рассматривал порой с полярно противоположных позиций.
Посмотрим, что он писал о братственности евреев в своих сочинениях обоего
толка.
"Евреи образуют не "племя одно", - мало ли племен тоже патриотических,
германское, английское; но ведь ничего подобного ни у кого по единству нет.
<...> Они в сущности все родные друг другу <...>. Ток могучего религиозного
электричества пробегает от "американских жидов" до Петербурга".
"Оставим вопрос о "светлом духе" еврейства и обратимся к их силе. Сила
эта - в цепкости и солидарности. <...> Мы говорим, что "дело Дрейфуса"
глохло. Но в то время, когда столько невинных глухо погибло, и вся история
Тауэра и Бастилии есть история глухой погибели человека, "свои" не дали
погибнуть ангелоподобному капитану. <...> Секрет еврейства состоит в том,
что по связности они подобны конденсатору, заряженному электричеством.
Троньте тонкою иглою его - и вся сила, все количество электричества,
собранное в хранителе-конденсаторе, разряжается под точкою булавочного
укола. В Париже 3 милл. (так! - М.К.) французов, но ведь евреев там,
сколько на земном шаре, - 7 милл.; в Вильне русских около 40 тысяч
человек, а евреев в Вильне те же семь миллионов. И, конечно, евреи
побеждают в Париже столь же легко, как и в Вильне" ("Европа и евреи",
1914 г.).
"Я знаю, что не в уме евреев дело, не в деятельности и деловитости, как
обыкновенно полагают, а совершенно в ином <...> Не "в еврее", а в "двух
евреях". И вот тут-то они и разливаются во всемирность" ("Почему на самом
деле евреям нельзя устраивать погромов?", 1918 г.).
Для нас здесь важна фиксация феномена братственности евреев. Несходные,
зачастую несовместимые трактовки этого феномена наилучшим образом
удостоверяют его непридуманность, его наполненность реальным содержанием.
Что из этого следует? С одной стороны, наличие несомненной еврейской
особости. С другой - если и можно по этому поводу говорить о специфической
национальной черте, то приходится признать наличие в ней привкуса чего-то
сверх- и наднационального, какой-то (Розановым отмеченной) всемирности.
Ведь, повторю, первый признак национального единства - общий язык, а его-то
в данном случае и нет. Парижские евреи говорили - и поныне говорят -
по-французски, "американские жиды" (см. выше) - по-английски, петербургские
- по-русски. И как говорят! Тут вступает в действие другое "острие"
обоюдоострого бытия евреев: наша способность к мимикрии. Надо отдать
должное наблюдательности Розанова-юдофоба: он точно сказал и об этом
свойстве еврейского гения.
Вот выписка из еще одного розановского сочинения - "В соседстве Содома"
(1914 год):
"...Мы имеем какую-то дикую аномалию "израильского племени", которую
<...> начинаем постигать, как некую совершенную новость в истории. В
Испании - к испанцам, в России - к русским <...> евреи действительно
прилепляются, прилипают, как сказано о жене, что она "прилепится к мужу
своему". Посмотрите на поведение немцев в России, чухонцев в России,
единоплеменных поляков в России, французов, англичан, шведов, итальянцев
(на юге), румын в России, и сравните с еврейским по тону, страстности и
интимности... Ничего похожего и подобного!"
Вот прилипаемость эта самая! "Как это ни парадоксально, - пишет Илья
Рубин, едва ли не красноречивейший истолкователь еврейской особости
изнутри, - наиболее ярким из внешних признаков чуждости еврея другим
народам является именно его непостижимое умение приспосабливаться к любым
жизненныи условиям, быть немцем среди немцев и французом среди французов.
Эта мимикрия носит глубоко внутренний характер - еврей не притворяется
французом, но в самом деле чувствует себя таковым" ("К вопросу о нашествии
марсиан"). И далее Рубин, в свою очередь, цитирует известного израильского
религиозного мыслителя, рава Адина Штейнзальца. Перепишу цитируемый пассаж:
"Наша адаптация - это внутреннее преображение. С языком чужого народа к нам
приходят глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и
мыслей. Мы не просто обезьянничаем, а становимся частью этого народа. Более
того, спустя некоторое, и часто очень недолгое, время мы оказываемся в
состоянии понять этот народ лучше, чем он сам понимает себя..." (Не отсюда
ли такое множество евреев-словесников в советских школах, причем
словесников не простых, а золотых?..)
Что это - комплимент или порицание? Когда Достоевский, в знаменитой речи
о Пушкине (8 июня 1880 года), определил, что поэт обладал столь громадной
"способностью всемирной отзывчивости", какая не снилась "Шекспирам,
Сервантесам, Шиллерам", он Пушкина, вне всяких сомнений, хотел возвеличить.
"Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством
перевоплощаться вполне в чужую национальность". (А Розанов
"разлив во всемирность" приписал всему еврейскому племени). Штейнзальца жe
и опирающегося на него Рубина "всечеловечность" евреев скорее удручает, чем
восхищает. Рубин: "Еврей, сумевший преодолеть свою чуждость до конца,
обращается в ничто - место, которое он занимал в структуре мироздания,
становится в человеческом и религиозном отношении вакуумом, некоторое время
по инерции сохраняющим очертания давно исчезнувшего тела" ("К вопросу о
нашествии марсиан").
Штейнзальц в своих выводах еще категоричней. Журнал "Время и мы" (США) в
своем 146-м номере (2000 г.) поместил статью рава под названием: "Кто мы:
трагические актеры или самобытная нация?" По мнению автора статьи,
"основатели Израиля мечтали создать здесь новый тип человека", который
сочетал бы в себе "духовные качества и внутреннюю духовную силу еврейского
народа, накопленную за долгие века", с "физической силой, прямотой, умением
сражаться и сражаться хорошо" - чертами, которых, по мнению наших отцов,
евреям не хватало. "И они преуспели, - констатирует Штейнзальц. - По правде
говоря, даже чересчур преуспели. <...> Появилась нация, лишенная подлинной
сердцевины нашего народа. Эта нация <...> по своему образу жизни, по
способу мышления стала гораздо более нееврейской, чем, может быть, какая бы
то ни было нееврейская нация". Автор ставит судьбоносный вопрос: "В таком
нееврейском качестве сумеем ли мы сохраниться и выжить?" Ответ, прямо
скажем, неутешителен: "Кажется, актер уже сыграл весь свой репертуар, и
теперь его спрашивают: "А сам-то ты какой? Что ты собой представляешь?"
Мы вернулись к тому, с чего начали. К человеку искусства, по поводу
национальной принадлежности которого в нашу эпоху, когда мир превратился в
большую "деревню" (и в ней, при прочих равных условиях, больше значит тот,
кто владеет главным языком мировой деревни - английским), можно спорить. Но
только если этот человек - нееврей. Если же он еврей... То, по утверждению
Алисы Найман (см. начало данной заметки), он "может приехать (в Голливуд. -
М. К.), отряхнуть прах со своих ног и начать снимать американское кино..."
Таким образом - снова сошлюсь на Штейнзальца, - "подлинным, законченным
неевреем может быть только еврей".
Как все это может сказаться на исторических судьбах нашего народа и
Государства Израиль? Дело не только в том, что, как выражается Штейнзальц,
"проблема самобытности важнее, чем экономические и политические проблемы".
Эта проблема не просто важнее, - она вмещает в себя все прочие проблемы.
Утрачена самобытность - пропадает стимул к самосохранению: еврей-нееврей
готов отказаться от с таким трудом завоеванной государственности и стать
гражданином какой-нибудь иордано-палестино-израильской конфедерации (и даже
в иных случаях предпочесть это).
В идущей сегодня битве за выживание нашего народа - элементарное
выживание пяти с половиной миллионов человек в данной точке земного шара -
отказ некоторых евреев от своей национальной самобытности ложится на ту же
чашу весов, что и наш, несмотря ни на что, самобытный гуманизм (мы большие
христиане, чем христиане вероисповедные, ибо всегда готовы подставить левую
щеку тому, кто ударил нас по правой). Если в нашем народе возобладает
национальная идентификация по образцу: хороший еврей (или как он там будет
называться?) - больший нееврей, чем нееврей по крови, - то можно не
сомневаться, что окружающие нас народы, которые ненавидят нас тем больше,
чем больше мы проявляем любви к ним, нас сожрут. Со всеми нашими еврейскими
потрохами: всемирной отзывчивостью, умением прилепляться к другим,
национальной самокритичностью, то и дело перерастающей в самоотрицание и
самобичевание. С нашим еврейским "горбом", от которого нам все равно не
избавиться, как бы мы ни рядились в чужие одежды.
Может, нам бы и удалось в конце концов стать образцовыми неевреями, как
того хотели бы апологеты "нового Ближнего Востока". Но не дадут соседи по
ближневосточной "коммуналке". Они не устанут напоминать нам о нашей
самобытности, непохожести на все другие народы, вследствие чего нацисты
считали нас злокачественной опухолью на теле остального человечества. Наши
враги - вот кто пресечет все наши попытки стать неевреями. Вот кто (если уж
мы сами не хотим или не умеем) отстоит нашу самобытность.
2001, май
Объявления: Официальный сайт входные двери.